И восстанет мгла. Восьмидесятые

Глава 66

Панаров вернулся в цех с тревожным чувством сосущей пустоты в груди. Мысли в голове путались, разлетались, распадались на отдельные голоса.

«Ну вот, коготок увяз — всей птичке пропасть, — закручинился он. — Связался с бандитом, идиот, позарился на деньги — теперь с дорожки не свернуть, затянула трясина… Нет, откажусь, пусть что хочет делает. Еще я предателем не становился».

Но откуда-то из глубины сознания подбиралась, всплывала на поверхность подленькая непрошенная мыслишка:

«А что, если через Пегого туда приткнуться, а здесь начать двойной калым зашибать?.. Боксеру мозги пока попарить, что не подступиться, мол, и ничего не получается с заказом… Он же ведь туда ни в жисть не проникнет и не пробьет, как там все изнутри-то поставлено».

Третий глас злобно прекословил:

«Да ну его к черту вместе с деньгами! Выйти вообще из дела и послать его вежливо. Не завалит же он меня за это!.. Жил без калыма — и дальше проживу. Буду опять Фролину понемногу через проходную подвеску да пресс таскать».

Однако Панаров тут же вспомнил, что деньги, приносимые им в семью, риск, которому он подвергается, запах опасности обеляют и даже как-то возвышают его в собственных глазах, когда он поздними ночами приходит к Любке. И притупляют бдительность жены. Жертвовать недавно обретенным другим миром он не желал.

«Ладно, поступим как всегда, — решил он наконец с кислой самоиронией, внутренне невесело усмехнувшись. — Из двух возможных путей выберем третий… Наихудший…»

— Ты сегодня какой-то задумчивый, — мягко повернулась к нему всем гибким телом Любка, забирая резинкой волосы на голове и поправляя батистовую сорочку. — На работе что не так?

— Да нет, жизнь свою обдумываю на будущее, — рассеянно поглаживая ее ладонью по обнаженному бедру, неопределенно ответствовал Анатолий, лежа на спине на кровати и глядя сквозь потолок в никуда.

— Ты ведь все равно от нее не уйдешь, — неправильно поняла она, что у него на душе. — Двое детей…

«Вот это да!.. О чем думает!» — мысленно присвистнул Панаров.

— Любк, ты же понимаешь, что ты из другого мира — из параллельного… Состоящего из античастиц, — попытался он придать естественную легкость словам.

— А ты не боишься, что это мир Прозерпины? — Даманская предпочла уйти из физики в более близкую ей мифологию.

— Ну уж нет!.. Тогда бы мы с тобой, по судьбе, в феврале должны были начать встречаться, а не в сентябре, — с готовностью подхватил античную тему Анатолий, снова почувствовав себя в своей стихии, лишь бы не рассуждать о них двоих в будущем времени. — Знаешь, что бывает, когда разные миры встречаются?

— Что? — не совсем понимая, куда он снова клонит, спросила та, закончив с прической.

— Аннигиляция.

— А что это?

— Не станет ни того, ни другого мира. Все бесследно исчезнет… Только вспышка — и пустота… — Анатолий забылся в мечтах и на секунду замолк. — Нет, даже пустоты не останется. Чистое, блаженное небытие… Я обрываю нить сознанья и забываю, что и как…

— Тогда будь поаккуратнее со своими мирами, — с грустью улыбнулась ему Любовь. — Люди везде свой нос суют, судачат… Меня уже выспрашивали знакомые, дознавались, чего это Панаров зачастил, по ночам на районе ошивается. Не ко мне ли ходить повадился.

— Хороший у нас народ, «венец земного цвета»! Бдительный, сука! — выругался тот и раздраженно поднялся с постели. — В следующий раз спросят — скажи: к людям Боксера таскается, дела вроде у них общие.

— А ты вправду с Боксером дела делаешь? — вздрогнула Даманская, сверкнув испуганным взглядом.

— Да так, по малости: иногда попросит меня пронести что-нибудь через вертушку или на прессовке сверх нормы нашлепать, — сразу пожалев, что сказал лишнего, поспешил успокоить ее Панаров. — Ничего серьезного.

— Ты с ним не связывайся, пожалуйста! — Любка молитвенно сложила руки. — Он страшный человек… Через него и тебе, и мне зло будет.

— Да ладно… Не преувеличивай… Ну, отсидел на зоне по дури своей — кому-то по молодости башку расшиб, — неубедительно возразил Анатолий. — А сейчас — бригадир на «химии», нормальный себе мужик. Выпивал я с ним пару раз…

— Ты о нем ничего не знаешь, — нахмурив брови, серьезно заявила Даманская.

— А ты знаешь?.. Тогда расскажи, — попросил Панаров.

— Нет, просто выполни мою просьбу, ладно? — покачав отрицательно головой, стояла та на своем. — Не путайся с Генкой.

— Ладно-ладно, хорошо… Чего мне с ним путаться-то? — примирительно согласился Анатолий. — У него своя жизнь, у меня — ты… Любой человек может стать страшным. У всех у нас есть две руки, две ноги, голова… Все от обстоятельств зависит. Еще Гете говорил, что способен ко всему — и к добру, и на самые жуткие злодеяния. Ежели жизнь так сложится…

— Вот именно, сложится, — кивнула Любовь. — Но для кого-то она очень легко и естественно так складывается. Столько своего зла внутри, что достаточно одной капли сверху — и готово… А кто-то свой сосуд в душе почти пустой от зла держит. Он может много чего от других принять. И не возвращать… Лишь так, наверно, мир и становится добрее.

— Гегель, переход количества в качество, — засмеялся Панаров, обнимая ее за плечи. — И мера, которая у всех разная.

— Тебе бы все философствовать, Гераклит ты мой, — она шутливо взъерошила пальцами вздыбленные от подушки жесткие волосы на его затылке и поцеловала в щеку.

— О, мадам знает досократиков? — подняв бровь, усмехнулся Анатолий.

— Нет, со школы, из истории, — сконфузившись, призналась Любка. — А кто это?.. Кроме того, что древнегреческий философ, ничего не помню…

— Он говорил, что всего один человек, если это Любовь, значимее для него, чем мириады всех живущих, — с лаской заглянув в бездонные изумрудные глаза, медленно и выразительно промолвил Панаров. — Ну, и что в одну реку нельзя войти дважды, — добавил он уже более будничным тоном.

— Прямо вот так про меня и говорил? — плутоватым бесенком довольно заулыбалась Даманская. — Наверно, со вкусом был человек.

— Да… Только зря увлекался самолечением, — подтвердил Анатолий, вновь что-то вспомнив и опять впадая в задумчивость, погружаясь в свои мысли. — Хотя, собственно, закончил так же, как окончим все мы.

— А как он закончил? — с любопытством поинтересовалась Любовь.

— Погруженный в кучу дерьма по шею… — Панаров очнулся, поняв, что снова взял не ту ноту. — Ладно, натурфилософ, ложись на живот — массаж… Поглажу тебе ножки напоследок и пойду домой. И как с такими длинными живут, ходят, не спотыкаются?..

— Еще как спотыкаются, — польщенно засмеялась Любка, переворачиваясь. — Сколько раз я падала и до крови коленки разбивала — не сосчитать.