И восстанет мгла. Ввосьмидесятые

Глава 82

Новиковка была недалеко от города — верстах в тридцати по прямой. Но находилась в соседней области, в стороне от трасс, так что добраться до нее было нелегко.

Путь начинался с автовокзала. Пыльный, пропахший бензином серо-голубой «пазик», собирая по петлистому маршруту все разбросанные в полях окрестные деревеньки, дольше часа рывками тащился до крохотной железнодорожной станции.

Деревянное одноэтажное строение, выкрашенное, пожалуй, еще в войну в защитный темно-зеленый цвет, вросло в землю почти по оконные рамы с искони немытыми стеклами. Сумрачный зал ожидания с облупившимися лавочками вдоль стен, матовый свет окошка кассы, каждых несколько минут с грохотом проносившиеся снаружи тяжелые грузовые составы и пассажирские поезда, не останавливавшиеся на невидном полустанке. Томительное ожидание ближайшей электрички до Сумзы.

Алеша, которого дважды стошнило в самом конце пути, когда автобус кружил тесными улочками и через каждых полсотни метров услужливо замирал по требованию местных крестьян, пошел с мамой выбросить в туалет заранее приготовленные полиэтиленовые пакетики, умыть лицо и руки, прополоскать рот и застирать выпачканную рубашку. Папа остался сидеть с Леночкой и сумками.

Наконец где-то в вышине с треском и кашлем ожил допотопный репродуктор и сухо объявил, что электричка остановится на третьем пути.

Платформы не было. Первым в тамбур впрыгнул Алешин папа, высоко, на уровень груди, закинув правую ногу, уцепившись левой рукой за грязный поручень над головой и подтянув тело на узкую площадку. После этого он принял из рук жены, подхватив за подмышки, и втащил наверх одного за другим детей, затем и вещи. Надежду он втянул в вагон за обе кисти, как ребенка, когда состав уже тронулся и принялся, стуча колесами по рельсам, набирать скорость. Электричка стояла минуты две, не дольше.

Успешным штурмом взяв состав, Панаровы, с облегчением переводя дух, перебрались внутрь облезлого вагона и разместились на свободных пассажирских скамьях, походивших на лавки в городском парке, сбитые из тонких деревянных брусьев, покрытых старым истрескавшимся лаком и нацарапанными перочинными ножами либо гвоздями незамысловатыми надписями.

Почти час электричка нерасторопно подбиралась к Сумзе, приостанавливаясь у каждого столба средь полей, по которым куда-то вдаль убегали серые, заросшие бурьяном малоезжие грунтовки, робко притормаживая и пугливо замирая пред семафорами в лесах, чтобы пропустить второпях пролетавшие мимо экспрессы без порицаемых их пассажирами задержек да длиннющие грузовые эшелоны.

В нагретом солнцем вагоне было жарко, но верхние окна легко распахивались, позволяя сухому ветру гулять вольными порывами и трепать вздыбленные волосы на головах.

Проголодавшийся Алеша с детским аппетитом перекусывал и с детским же интересом всматривался в пыльное стекло.

— В космос летаем, БАМ прокладываем китайцам, а в центре Союза не можем на станции платформу построить, — еще пребывая под впечатлением от рискованного прыжка и полета на вытянутых руках, зажатых крепкими ладонями мужа, над несущимся внизу потоком щебня, пожаловалась Алешина мама. — В сорок я уже так не подпрыгну… И плечи мне чуть не вывихнул, медведь, — обиженно поежилась она.

— А как тебя еще было затащить? — виновато оправдывался папа. — Не знаю, какой дурак вознамерился здесь станцию поставить. В двадцати километрах Бах-метьевск с военными заводами, лесозаводом, маслозаводом, кирпичным… А они рельсы сэкономили, путь спрямили, идиоты… Сейчас на солярку в день уходит больше, чем вся их экономия. Зато премии, поди, суки, получили. И дальше где-то свою поганку мутили.

— У нас директор сказал: в этом году лес тушить не будем, — согласно вторила ему Надежда. — Лимиты на ГСМ пришли, там лесорубам и лесовозам еле хватает план догнать. Лесничие и пожарные без солярки лето будут сидеть. Дескать, «ну и черт с ним, пускай горит, раз в области дебилы безмозглые — дым до них дойдет, может, прочистит соображалки».

— Куда все кубарем катится? — риторически спросил себя Анатолий. — Вроде вот только недавно жить начали нормально… А сейчас как назло все там делают, наверху!

— Забыла сказать: Лизка вчера звонила, — вспомнила Надежда. — Пегий велел передать, что берут тебя в экспериментальный. В июле вроде как отпуска у них пойдут, в график уже поставят… Говорит: с тебя пузырь, проставиться надо будет с первой получкой.

Панаров задумчиво глядел в окно. Со дня собеседования на «Маяке» столько событий завертелось, что он уже предал его забвению, не без облегчения в душе заключив, что не прошел проверку… И вот, как издевка свыше, закрытая на замок дверца вдруг приотворилась и гостеприимно позвала внутрь.

— Я уж и подзабыл про них, — с досадой признался Анатолий. — Не знаю… Как-то раньше было интересно посмотреть, попробовать… А сейчас перегорел.

— Ну и наплюй! — охотно поддержала его мысли жена. — Тебя же насильно никто не тащит. Думал — передумал… И они без тебя проживут, и ты без них.

— Может, так и сделаю, — кивнул Панаров. — Посмотрим…

Сойдя на платформу в Сумзе, уже без акробатических трюков, семья направилась к кассам автовокзала неподалеку.

Предстояла еще одна мучительная поездка на автобусе, от одной мысли о которой намаявшегося в дороге Алешу снова начинало мутить.

В кассах только что вывесили табличку «Обед», дожидаться на улице у дверей оштукатуренного и выкрашенного в салатный цвет строения придется часа полтора. От крылечка не отходило человек пятнадцать, занявших очередь и твердо решивших — как когда-то славный командующий Первой революционной армией Восточного фронта Тухачевский, державший оборону в этих самых кассах в восемнадцатом — стоять до последнего.

Вокруг оборонявшихся лежало столько напичканных сумок, охотничьих рюкзаков и узлов, что и уйти-то со всем скарбом — далеко не уйдешь. Исконные жители окрестных сел и деревень наведывались в райцентр, чтобы впрок закупиться мануфактурой. Выбрасывать лишний раз деньги за билет на автобус было непростительным расточительством. Накупали, нахватывали товара ровно столько, сколь удавалось впихнуть, втиснуть и дотащить до здания автовокзала.

— И что, мы здесь до вечера с мордвами простоим? — без энтузиазма вопросил воззрившуюся на него толпу Панаров. — Пошли пешком, здесь каких-то километров десять-двенадцать, если по прямой, через лес… А автобусом еще час трястись по жаре с этими вон…

— Алешке тяжело будет идти, не дойдет дотуда, — засомневалась Надежда.

— А мы полегоньку, с перекурами — часа за три-четыре дойдем, — пообещал Анатолий. — В автобусе, в духоте ему еще хуже будет.

Алеша радостно поддержал папу.

Посадив на плечи Леночку, взяв в обе руки по сумке, Панаров бодро зашагал по тротуару прочь от кассы по направлению к родному селу.

Идти пешком для Алеши и вправду оказалось нетрудно. В самой Сумзе еще чувствовалась жара. Громыхавшие мимо грузовики обдавали их клубами выхлопных газов и взвивавшейся пыли. Дома однообразно тянулись в линию, ничем не отличаясь от бахметьевских. Но, выйдя на раздолье в поле, семья вздохнула на пригорке полной грудью, окинула взором неоглядные холмистые просторы, зеленевшие озимыми, пестревший, переливавшийся впереди весенними пастельными оттенками чуть с просинью, лес и ходко зашагала под горку.

В лесу сделали привал, отобедали, сестренка мало-мальски вздремнула.

Пройдя тенистой стежкой, знакомой Панарову сызмальства, семья вышла к реке, за которой виднелась вдали Новиковка.

— Я знаю, где брод, — уверенно направился вдоль берега Алешин папа. — Там мелко.

Метрах в ста река круто загибала и разливалась вширь на каменистом перекате. Здесь и вправду было мелко — взрослому чуть выше половины бедра. Но течение на изгибе зримо ускорялось, припоминая игристую горную стремнину.

— Не бойся, — подбодрил сына папа, — иди ровно за мной… Я пока Леночку перенесу.

Алеша с опаской вступил в воду, шаг за шагом погружаясь в хладное течение быстрины. Плавать он не умел.

Преодолев где-то с половину, неотрывно глядя на гребни зыбившихся вокруг волн, мальчик вдруг почувствовал, что вода его подхватила и повлекла вниз по течению — изломанная кайма суши поплыла в другую сторону. Он запаниковал и замер на месте. Там, где папе и близко не было до пояса, ему вода доходила до груди.

— Меня уносит! — закричал он, уставившись глазами на бурлящий поток стрежня кругом себя.

Анатолий встал, обернулся вспять и засмеялся.

— Не бойся, никуда тебя не уносит, — успокоил он. — Это кажется так. Шагай за мной.

Но Алеша не мог ступить ни шагу. Как только он поднимал ногу, голова начинала кружиться, и он насилу удерживал равновесие, чтобы с размаху не плюхнуться в воду, которая враз бы покрыла его с головой.

— Меня уносит! — опять прокричал он с отчаянием.

— Толя, возьми его! — раздался встревоженный голос мамы за спиной, оставшейся с вещами на траве. — Перенеси Леночку и вернись за ним.

— Что еще за дурь?.. Десять лет пацану, а воды боится! Сам перейдет! — отрубил тот.

Но Алеша не двигался с места. Он с ужасом понял, что и обратно, к маме, вернуться не сможет. Приподымая ногу, он тут же клонился вбок против течения и начинал падать. Мама осталась на одном берегу, отец, опустив на песок сестренку, возвышался на другом. Он был один на один со стихией и не знал, что делать.

— Ты долго там стоять, как пень, будешь? — начал сердиться папа. — Если сам не осилишь — всю жизнь воды будешь бояться… Вперед! Упадешь — я тебя вытащу… Давай, не бойся!

— Сынок, тебе долго в холодной воде нельзя, простудишься! — заботливо горланила позади мама. — Иди, не бойся!.. Ты сможешь!

Алеша разозлился… На отца: «Лучше б ты меня плавать научил!» На мать: «Отойти от сумок и пойти за мной нельзя?» На воду, с шумом уносившую его вдоль берега. На себя — такого слабого, неловкого и трусливого.

Он плотно зажмурил веки и двинулся вперед, не поднимая ступней, передвигая ими, как лыжами, по гальке речного дна… Прием сработал. Один раз он поскользнулся на илистом скользком булыжнике, чуть не опрокинувшись с резким, в голос, вдохом на спину, но глаз не открыл и равновесие удержал.

Наконец мальчик ощутил, что поток мельчает и уже едва доходит до пояса, вода журчит почти ласково, он не качается из стороны в сторону и твердо держится на ногах.

Алеша осторожно приоткрыл глаза.

До суши оставалось метров пять, и отец, не спуская глаз, напряженно следил за ним.

— Сынок, запомни то чувство, когда ты зажмурился и сделал первый шаг, двинулся потихоньку вперед, — серьезно и внушительно изрек он. — И потом — что ты почувствовал, когда уже решил разомкнуть веки… Нет такого страха, что нельзя преодолеть. А коли б я тебе помог или маме разрешил, мы бы в тебе стержень сломали. Ничего в жизни нет сильнее тебя. Покуда ты сам не согласился внутри и не сдался.

У Алеши стучали зубы от холода, кожа покрылась мурашками — ему было не до нравоучений. Он разобиделся на родителей и не разговаривал с ними до самого дома бабушки с дедушкой. Очутиться в беде, когда не на кого положиться, попросить о вышней помощи, остаться в полном одиночестве, без уверенности в родительской защите было ново, непривычно, страшно…