И восстанет мгла. Восьмидесятые

Глава 30

Занятия в школе начинались в половине девятого, в восемь отворялись двери, но Панаров уже стоял, переминаясь с ноги на ногу, сообща с кучкой других детей из начальных классов, сгрудившихся на школьном дворе, за пятнадцать минут до открытия. Рабочий день мамы был тоже с восьми. За полчаса они выходили из дому, шли вместе за руку до школьной калитки и там прощались.

Путь до школы вел по тротуару, отделявшему ряды унылых чинных улиц с похожими друг на друга частными жилыми домами от широкого поля — пустыря, поросшего диким ковылем, пока только начинавшего застраиваться от края многоквартирными двух-трехэтажками заводчан. Обкатанная грунтовая дорога бежала по краю поля, редкие громыхавшие мимо грузовики, выезжая по ней на большак, поднимали за собой клубы пыли, в кружении ветра достававшие до самого тротуара.

Здание было с части видно с улицы, где жила семья Панаровых, и мальчик легко нашел бы дорогу один. Но на пути до школы нужно было дважды перейти проезжую часть, и мама боялась за сына. Да и дома утром часто никого не оставалось — отец уходил в первую смену к семи.

В классе Алеша поначалу знался лишь со своим товарищем по уличным играм, робким, заикающимся Степой, которого тоже записали в «Г». Остальные ребята быстро разбились на группы по месту жительства: «двухэтажковские», «центров-ские», «рабоченские». В каждой имелся свой лидер, чей авторитет был заслужен давно, на улице или в детсаду, и не нуждался в подтверждении. Однако для вожаков других стай он не значил ничего, и дети с первых же дней занялись дипломатией и ее традиционным продолжением, чтобы без промедления выстроить правильную иерархию.

На переменах мальчики сбивались в плотные кружки из стриженых «под канадку» затылков, вели какие-то нешуточные, сложные разговоры, в которых Алеша не желал участвовать и не интересовался содержанием — он не был особо дружен ни с кем, а прошлый жизненный опыт из детского сада подсказывал ему не высовываться.

После третьего урока следовала большая двадцатиминутная перемена, когда Римма Григорьевна отправлялась в учительскую попить чайку и поболтать с коллегами. Детвора это быстро подметила, и все важные, требующие времени вопросы решались перед четвертым уроком.

Очередные непростые переговоры между «двухэтажковскими» и «центровски-ми» у классной доски были вдруг прерваны чьим-то резким возгласом, мальчики воробьями рассыпались в стороны, и на сцене перед притихшим классом осталось двое действующих лиц — Вовик Герасимов из центра и Сева Копнин из двухэтажек.

Вовик внезапно подскочил почти вплотную к Севе и обеими руками со всех сил толкнул соперника в грудь. Тот, не ожидав, наотмашь грохнулся на спину, с размаху ударившись головой о ребристую батарею под окном. Раздался сухой щелчок, словно хрупнула мембрана детского барабана, и алая кровь из рассеченного чугунным ребром затылка стала заливать пол у батареи.

На мгновение в комнате повисла гробовая тишина, а затем дети услышали тонкий, протяжный вой: без рыданий, без всхлипываний, на одной ноте — казалось, не прерывавшийся на вдох целую вечность.

Сева лежал на полу под окном в луже крови и плакал.

Влетевшая в класс Римма Григорьевна первым делом увидела Вовика, в испуге глазевшего на поверженного врага. Заслышав торопливое цоканье каблуков за спиной, он быстро обернулся и в ту же секунду, получив жесткий удар кулаком в лицо, отлетел к подоконнику.

Кольцо с камнем на руке учительницы рассекло ему верхнюю губу, из разбитого носа хлынула кровь, окропляя школьную форму, капая и смешиваясь на полу с кровью тихонько скулившего Севы.

Вовик прижал обе ладони к глазам и в страхе присел на корточки.

Потрясенные «двухэтажковские» признали безоговорочное поражение: как в столкновениях древних племенных дружин, победа чужого предводителя в схватке с соперником обеспечила исход — боги «центровских» взяли верх, сокрушив чужих гениев.

Алеша отроду не видел драк с кровью. Он напугался. Однако, с другой стороны, в его памяти сохранилось, что одним из ребят, душивших его в детсадовском сугробе, был тот самый поверженный Сева. Мальчик проникся уважением к сильному Вовику и чем-то вроде солидарности за отмщение, что наконец-то дошло, последовало спустя годы после его страданий и унижения.

История на перемене не имела ощутимых последствий для участников. Родители пораженного в битве Севы были не в претензии: немудреные рабочие со стеклозавода, они знали, что их сын числился хулиганом еще в детсаду и пришел в класс не с самой лучшей характеристикой. Угроза перевода в школу в Верхнем Шпатском для умственно отсталых детей, куда, случалось, попадали и злостные хулиганы, делала свое дело. Родители Вовика, узнав, кто виновник драки, а кто пострадавший, были благодарны завучу, что случай с поединком не закончился постановкой на учет в детской комнате милиции, и были менее всего заинтересованы в том, чтобы давать делу официальный ход. Римма Григорьевна знала свое ремесло и понимала, отчего заполучила именно этот непростой класс.

Если дух «двухэтажковских» был сломлен прилюдным несмываемым позором их заправилы и они быстро и покорно влились в стаю «центровских», без дальнейшей возни довольствуясь местами в иерархии, каковые им определили Вовик и его товарищи, то с рабочим поселком все оказалось заковыристее.

Более многочисленные, привыкшие к анархии жизни в трущобах на задворках города, к всегдашним стычкам с соседями на границах своей территории, в которых участвовали скопом наравне со старшими, ребята перенесли свои лихие, впитанные с изначальных дней уличной жизни правила в школу. Схватив тумака от самонадеянного мальчика из центра, они подкарауливали его втроем-вчетвером и, не особо заботясь кодексом чести и рыцарских поединков, избивали гуртом. Не стеснялись обратиться за помощью и к своим братьям-старшеклассникам, что с улыбчивой готовностью легко и жестоко наказывали обидчиков-первоклашек.

Волей-неволей озадаченному неприятелем Вовику пришлось становиться терпеливым политиком. В противостоянии двух враждующих лагерей всякий союзник имел свой вес.

— Ты за кого — за меня или за рабоченских? — обратился он на одной из перемен к Алеше, вопрошающе глядя в упор.

Тот был застигнут врасплох. Он старался до последнего держать осторожный нейтралитет и не быть замешанным в не касавшуюся его войну за лидерство.

— Я не знаю. Наверно, ни за кого, — неуверенно ответствовал он.

— А у тебя старший брат есть? — поинтересовался наученный жизнью Герасимов, вроде бы и не обидевшись.

— Нет, только сестренка маленькая, — с сожалением признался Панаров.

— Это не считается, — заявил Вовик, с пренебрежением махнув рукой. — Хочешь, я тебя защищать буду, если тебя кто-нибудь в классе будет обижать?

Доныне Алешу никто в классе не обижал. Но помимо Севы, к огорчению мальчика, в его окружении обнаружилось еще двое обидчиков-хулиганов из детского сада. Он их крепко запомнил, хотя те, видно, про давнишнее веселье в сугробе напрочь позабыли. Оба были из фрондирующего рабочего поселка. Это решило выбор.

— Да, хочу! — секунду поразмыслив, выпалил благоразумный Панаров. — А что я за это должен делать?

— Завтра после уроков мы с ними драться будем за школой в лесу. Со всеми, — жестко провозгласил Герасимов, по-взрослому крепко сжимая детские кулачки. — Их больше, но они нас не замочат. За нас будут еще «бэшки» из двухэтажек. Рабоченские об этом не знают — не говори никому.

— Не скажу, — пообещал Алеша. — А с кем я буду драться?

— А ты умеешь? — деловито оценивая его взглядом, спросил Вовик.

— Не знаю, я не дрался еще, — робко ответил тот.

— Ну, тогда будешь помогать кому-нибудь из наших, — снисходительно распорядился опытный боец-верховод.

Алеша ничего не сказал дома о предстоящем значимом событии, хотя все время думал о нем. Он решил, что попытается кого-нибудь из «рабоченских» крепко, изо всех сил схватить и повалить, держать его запястья на земле, сидя сверху, и заставить сказать «сдаюсь».