И восстанет мгла. Ввосьмидесятые

Глава 35

После рано выпавшего сырого снега, не пролежавшего и ночь, зарядили, закапали докучные, промозглые дожди с крошкой. Выйти во двор, осторожно хлюпая рифлеными подошвами по скользкому набухшему суглинку, можно было только во влажных, не успевавших просохнуть и ледяных изнутри резиновых сапогах да галошах не впору, стоявших в сенях за дверью. Вымоченные стежки тянулись мелкими лужицами с предательски гладким дном — надежнее было шлепать по островкам пожухлой, изжелта-бурой травы по сторонам.

Тошка с неохотой вылезал из будки лишь по необходимости, и в стылой сырости ощущался острый запах его жизнедеятельности, не имевшей шансов затвердеть на солнце и ветру. Кипенно-белый мех стал палевым, неопрятным, грязным.

Мимо голых развесистых черных крон вишни, сливы и яблони следовало проходить очень и очень осторожно. Достаточно было слегка зацепить плечом тонкую ветку, как на голову и за шиворот осыпался, окатывая сверху донизу, студеный поток тяжелых капель, наготове нанизанных крупными стеклянными бусинами.

Мрачные, нахохлившиеся грачи последними поняли всю бесперспективность дальнейшего пребывания на пустых топких огородах и что-то замышляли, кучкуясь зябкими черными стайками на обнаженных белых березах.

Прошка почти не выходил из дома и спал без просыпу, свернувшись уютным клубком на убранной, накрытой покрывалом койке у непрестанно, день и ночь, с шипением топившейся газом галанки.

Разбавленные аметистово-фиолетовые чернила ноябрьского неба сливались вдалеке с угольной тушью раскачивавшихся на ветру сосновых крон на холмах за рекой.

Алеша подхватил бронхит и в школу не ходил. И хотя бессонными ночами он с трудом дышал, со свистом выгоняя из легких горячий воздух, чтобы изо всех сил снова вдохнуть полусидя, опираясь руками на края смятой постели, хотя от жара ломило виски и в царящей в доме дремотной тиши некто бессвязно нашептывал и пощелкивал в ушах, хотя от банок и горчичников на спине и груди не было живого места — обожженная кожа чувствовала каждое касание одеяла и простыни — он был рад, что не увидит ни Риммы Григорьевны, ни одноклассников. С утра до вечера он читал книжки, вернее, не читал, а забывался, всматривался в вымышленные чужим воображением миры своей детской фантазией и видел «в единой горсти бесконечность и небо в чашечке цветка», найдя самое надежное убежище от зол мира подлинного.

С приходом зимы в гости стал чаще захаживать Фролин и приглушенным голосом разговаривать с Алешиным отцом на кухне. Чем-то озабоченный, он не обращал на подраставшего тезку никакого внимания.

— Ты, Тольк, давай пока поаккуратней. Калякают, КГБ начинает лютовать, — нахмурившись, предупредил он своего надежного «поставщика». — Прикинь, вместо ОБХС хищениями на заводе занялись, падлы… Вообще, вроде гайки хотят завинтить… Может, как при Сталине опять будет.

— Да брось ты, Лешк, — недоверчиво усмехнувшись, успокоил его Панаров. — Сейчас всяких Чурбановых подчистят, своих на их место посадят и успокоятся… До низов не дойдет.

— Не знаю… Андропов ведь из органов, — неуверенно покачал тот головой. — За него столько «негласных» развелось — каждый второй отмечаться в «контору» бегает. Думаешь, на нас с тобой, что ль, папка не заведена?.. Вон, и Козляев наш давно как ходит — мне один человечек надежный шепнул. А ведь рубаху рвет, как поддаст… Ты с ним поосторожней.

— Да я с ним и не вижусь почти, — коротко махнул рукой Анатолий. — Так, на заводе иногда: «здорово-здорово» — и разошлись.

— Он тебя не любит, — категорично заявил Фролин. — А натура у него сволочная… И Тонечка его бегает по порядку, все вынюхивает. Их мордовская порода такая… Я знаю, что ты ее защищал. Тольк, у меня с ней не было ничего — так, раз-два за жопу подержал… Это она на меня вешалась, бегала за мной. А я все смехуеч-ками отшивал.

— Это ваши дела, мне все едино — кто с кем и зачем, Лешк, — глядя в сторону, помолчав, неохотно вымолвил Панаров. — Предупредил — спасибо, а дальше — у каждого своя голова…

Алеша мысленно согласился с тем, что тетя Тоня бегает и все вынюхивает.

Он вспомнил, как недавно открыл ей, завидев в окно, что она стучит в дверь сеней. Поначалу громко возвестив из кухни, что родители на работе, а он болеет, кашляет, поэтому остался дома один, мальчик заслышал требовательное: «Открой-ка дверь на минуточку».

Не найдя, что вежливо противопоставить настойчивой просьбе знакомой взрослой женщины, прозвучавшей почти приказом, ребенок с опаской снял крюк.

Тетя Тоня сосредоточенным быстрым шагом, не обращая на мальчика никакого внимания, прошла мимо него вперед и принялась деловито осматривать комнату за комнатой, молчком и в спешке. Алеше не понравились угрюмое молчание и сосредоточенность тети Тони, он ушел в переднюю и встревоженно забился в кресло, всегда надежно защищавшее его в темноте. Он не видел, что женщина делает в задней, на кухне, в спальне родителей.

Через несколько минут Козляева возникла на пороге, пристально, без улыбки посмотрела на него и опять серьезным тоном повелела: «Закрой за мной».

Ребенок беспрекословно подчинился и с облегчением опустил железный крючок в петлю.

Вечером он поведал о чудном визите родителям.

— Что этой дуре нужно было? — возмутился отец, обратившись к маме. — У тебя ничего не пропало?

— Да вроде нет, — озадаченно нахмурившись, ответила та. — Сынок, ты больше никому не отворяй, когда один. Даже знакомым, ладно?

— Я уже понял, — сказал Алеша, кивнув головой.

В неписаном законе «всегда слушаться взрослых», усвоенном еще с детского сада, тоже были свои исключения. Как и во всем остальном, касавшемся непростого, противоречивого мира этих взрослых.

Спустя пару дней Панаров у колонки наткнулся на Тоньку, бодро набиравшую воду в широкие эмалированные ведра.

— Ты че к нам приперлась, когда Алешка дома один сидел? — не совсем учтиво, по-соседски поприветствовал ее Анатолий, со звоном ставя свои пустые ведра неподалеку на лавочку и закуривая.

— Как че?.. Я у Надьки утюг хотела попросить — мой сломался, — ни на миг не замешкалась и не повела бровью Козляева. — Вижу — ребенок один дома хворый. Посмотреть, все ли хорошо у него. Может, надо чего… Мы соседи или нет?

Трудно было что-то на это возразить. Панаров глубоко затянулся, выдохнул сигаретный дым и промолчал.

Странность поведения тети Тони, ее отчужденность Алеша почувствовал, ощутил кожей, но не был уверен, как точнее описать взрослым, оттого предпочел умолчать о сосредоточенности, игнорировании его присутствия, безмолвном и торопливом осмотре комнат.

Он вообще все более и более начинал сомневаться в том, что в действиях взрослых считать странным.

Осторожно наблюдать, не задавая избыточных вопросов; не принимать за непреложное всеобщее правило то, чему учат как ясному и незыблемому закону; обращать внимание на исключения, на противоречия между словами и делами; думать самостоятельно — лишь так, видно, мыслимо избежать ошибок, неприятностей и опасностей, что подстерегают во взрослом мире.

Жаль, что в книжках об этом не пишут, а родители, судя по всему, и сами не всегда ориентируются в несущем их кипучем потоке жизни.

Начать сомневаться во взрослых — значило переступить черту, отделявшую сладостную святость младенчества от горечи самоощущения как личности, значило взрослеть.

Этого Алеша еще не понимал…