И восстанет мгла. Восьмидесятые

Глава 24

Пару дней спустя после отъезда соседа на север Панаров в охотку колол дрова на дворе.

Двухметровые бревна были распилены «Дружбой» на аккуратные чурбашки высотой по полметра, ровные, почти без комлей и сучьев, так что махать сплеча тупоносым колуном на длинном топорище было одно удовольствие. Полешки разлетались в стороны с первых ударов, раз или два чуть не задев Алешу, что носил их в сарай и складывал в свежую поленницу.

Ему нравилось помогать отцу, чувствовать себя почти взрослым мужчиной, да и работа была несложной. Следовало выложить в линию на земле несколько поленцев поровнее вдоль предыдущей поленницы, чтобы новая не рухнула, а затем складывать друг на друга холодные, пахнущие березовым соком либо смолой ряды свеженаколотых дров, докуда хватало роста, перекладывая их время от времени новой продольной линией, так что концы поленьев всегда торчали немного кверху. Потом уж, когда высоко — не добросишь, оставалось просто перетаскать в сарай то, что наколол папа, который в перекурах доводил начатую поленницу доверху, докидывал до самой балки, несущей крышу сарая.

Внезапно до ушей Алеши донесся странный звук с улицы откуда-то перед домом — высокий женский голос: то ли крик негодования на чужих псов, нагло забежавших в палисадник, то ли испуганный визг, вопль животного страха.

Он не успел ничего понять, как во двор впорхнула до смерти перепуганная, с выпученными глазами, тетя Тоня, жена Козляева, и с разбегу бросилась на широкую грудь Панарова.

— Тольк, спасай! Он за мной с ножом гонится! — выдохнула она, схватив его за фуфайку. — Как свинью зарезать хочет! Дочь мою пожалей!

— Вы что оба, охренели? — брезгливо отцепил от себя скрюченные пальцы Анатолий и отступил на шаг. — Куда я полезу в ваши дела?

Хлопнула дверь сеней снаружи, и Тонька, по-мышиному пискнув, скрылась в сарае и задала стрекача на огород.

Во двор вошел вусмерть пьяный, раскрасневшийся, в расстегнутом ватнике, Козляев.

— Где эта сука, Толян? — спокойно, даже как-то буднично, поинтересовался он у Панарова, загородившего ему путь. — Она к вам забежала.

— Ты че, придурок, с ножом по порядку носишься? — кивнув на финку, что держал в руке Козляев, не менее буднично вопросил Алешин папа.

— Я ей башку отрежу! — уже злее, видно, оскорбившись на «придурка», пообещал Семен, повысив голос. — Где она?

— Вот дома бы и резал, — благоразумно посоветовал Анатолий. — Че упустил-то?.. Теперь уж поздно. Нож убери и спать иди.

— Тольк, ты не лезь, ты не знаешь, — придвигаясь ближе и не опуская ножа, предупредил Козляев. — Ее в лесу с этим сукой, с татарином, видели, я все знаю. Приедет со своих северов — я его завалю! А сейчас эту паскуду.

— Здесь ты никого не завалишь, — в упор глядя на Семена, ровно возразил Панаров. — В себя приди. Видишь, пацан вон стоит. Домой иди. Вернется — делайте у себя, что хотите. Мне на вас обоих насрать.

— Ты ее защищаешь, что ль? — изумленно поднял брови Козляев, будто лишь сейчас осознав новую, неожиданную мысль. — Может, как мудак Фролин, тоже ее по углам обжимаешь? Я ведь все знаю… С дороги уйди, а то Надька щас вдовой станет!

Козляев, прижав финку рукояткой к правому боку у пояса, хищно осклабился, наклонился вперед, весь как-то ссутулился, словно идя на кабанчика, и двинулся на Анатолия.

Алеша совершенно не понимал, что происходит и что ему делать, стоял как вкопанный и собирался зареветь.

Панаров расставил пошире ноги, как дровосек Ходлера, легко подбросил в руке и поудобнее перехватил топорище.

— Щас тебя колуном промеж рогов охерачу, козья морда! — возвестил он о своих планах Козляеву.

В этот момент во дворе раздался испуганный рев Алеши.

То ли перспектива получить топором в лоб, то ли слезы ребенка подействовали на ревнивца. Он заткнул нож за пояс, и исступленный блеск в его глазах поутух.

— Ну смотри, Тольк, я ведь тебе не прощу, — пригрозил Семен, тряся указательным пальцем с грязным ногтем. — Ты не думай, что я по пьяни. Пожалеешь, вот увидишь… Потом не обессудь.

— Спать иди, придурок, — опустив топор, приказал Панаров.

Козляев громко вздохнул, медленно развернулся и ушел восвояси, потупив голову. Через минуту с огорода воротилась Тонька, распираемая чувством благодарности.

— Спасибо, Толенька, спасибо! Век не забуду! Он ведь чуть меня не зарезал, — по-бабьи запричитала она. — Хорошо — пьяный, убежала… Дочь бы сиротой оставил.

— Ты зачем меня в свое блядство замешала? — презрительно попрекнул ее, отодвигая в сторону благодарные руки, Панаров. — Бежала бы к Фролину.

— Далеко, боялась — догонит, — плаксиво призналась Козляева. — Да и дверь у него вечно заперта. А ты мужик настоящий… Можно, я у вас переночую?

— А завтра что?.. Жить останешься? — иронично поинтересовался Анатолий.

— Завтра я все решу, — коротко пообещала Тонька, нахмурившись и перестав всхлипывать.

Переночевав в передней на диване, что ради нее не стали и раскладывать, Антонина ушла из дома рано утром. Она направилась прямиком в районный отдел милиции, где работал ее троюродный брат.

В конце рабочего дня у заводской проходной Козляева поджидал милицейский «уазик», и Семен канул бесследно.

Домой он воротился лишь недели через три, с землистым, понурым, заросшим щетиной лицом, прихрамывая и придерживая что-то рукой в правом боку, заметно осунувшись и постарев. Жена его совершенно не страшилась.

С тех пор Козляевы не собирались за одним столом с Панаровыми.

Как-то невзначай Алеша заслышал краем уха возмущенный голос Фролина в разговоре с отцом: «Вот тварь! Она ж его чуть не убила! Калеку с братцем из мужика сделали. В больнице в Саратове валялся — все внутри мусорами отбито. Я б такую в лес по грибы отвез и закопал там. Живой».

Анатолий промолчал. Он только что сошелся с Фролиным на условиях, на которых с завтрашнего дня под аванс будет выносить для него через «вертушку» хрусталь…

Социализм неумолимо приближался, дотягивался к дому Панаровых воздушной веткой газопровода. Все шло по плану — нужно было лишь вовремя платить.