И восстанет мгла. Восьмидесятые

Глава 69

Не ко времени величественное здание управления «Маяка Октября» вызывало в душе Панарова неприятное, беспокоящее чувство. Проходя мимо «шараги» — профтехучилища, серой невидной трехэтажки, где после восьмилетки дозревала прыщавая новая смена рабочих завода, на переменах с ленцой курившая на открытом крылечке, он издалека разглядывал габаритные полукруглые арки песочной расцветки, скрывавшие в глубине, в полумраке, тяжелые входные двери, скользил глазами по высоким оконным проемам, надежно защищенным извне чугунными коваными решетками.

Все это было из иной эпохи, из другого мира, чужое, давно минувшее, бесстрастно глядящееся в грядущее. Родная двухэтажка дирекции стеклозавода из простого красного кирпича с железной двухскатной кровлей и рядами безликих белых квадратов окон, с такими же безликими коридорами и крытыми желтоватой эмалью дверьми кабинетов внутри, такая затрапезная и привычная, казалась ему теплее и уютнее.

Пройдя через угрюмую вахту, расписавшись в пухлом разлинованном на графы журнале регистрации, он поднялся на последний этаж по широкой, почти дворцовой лестнице с коваными ажурными перилами туда, где находился заводской отдел кадров.

Постучавшись в узкую обшитую дерматином с пуговицами дверь с маленькой табличкой из бронзы, точнее — в деревянный косяк сбоку, он через силу, преодолевая что-то противившееся в себе, вошел внутрь.

Небольшой серый человечек с яйцевидной головой, в сером костюме не по размеру с замасленными нарукавниками, близоруко сощурился припухлыми веками сквозь влажные линзы допотопных круглых очков и коротко указал рукой на стул перед своим загроможденным бумагами столом. Взглянув на документы Панарова, он покопался в верхнем ящике стола и извлек оттуда небольшую сизую картонную папку-скоросшиватель.

Единственное окно тесного кабинета выходило в сквер. Старые вязы дотягивались растопыренными ветками до пыльных, давно не мытых (может, с революции) стекол. Враждебно раскачиваясь под острым февральским ветром и со скрипом касаясь полупрозрачного дребезжащего стекла на фоне низкого серого неба, они были будто створены мятущейся кистью экспрессиониста или написаны японской тушью в стиле суйбокуга.

— Анатолий Васильевич, тридцать пять лет, женат, двое детей, рабочий стеклозавода… Все правильно? — оторвал от папки мутно-белесые глаза бессистемно лысеющий кадровик.

— Да, все верно, — сдержанно кивнул Панаров.

— А что вас вдруг к нам потянуло? — въедливо скривил влажный рот с отвислой нижней губой серенький сморчок.

— Со свояком болтали, говорил — получают неплохо… И стаж, — тужась сохранить приязненную непринужденность в голосе, ответил Анатолий, обводя взором высокие стеллажи с папками.

— Не много болтает свояк-то? — с отеческой заботливостью поинтересовался собеседник.

— Нет, он же подписку дал, — помотал головой Алешин папа, напрягшись и выпрямив спину, прижатую к спинке стула. — Никаких деталей о производстве.

— Кстати, а как ваших родителей на Сахалин занесло? — неожиданно бросил кадровик, вроде бы не придавая большого значения заданному вопросу, просто из светского любопытства. — Осужденные в семье были?

— Нет, они добровольно, по комсомольскому призыву поехали.

— Да?.. — удивленно вскинул брови серый пиджак. — Проверим…

Мужчина делал остро заточенным карандашом какие-то пометки в папке, лишь иногда коротко постреливая сощуренным оком сквозь залапанные пальцами диоптрии.

— А чего же обратно в деревню вернулись?.. — все-таки прицепился он к комсомольцам. — Проштрафились?

— Нет. Я народился, — повинился Панаров. — И болел там сильно. Климат тяжелый… Чехова, поди, читали?..

— Что есть, то есть… — неопределенно согласился кадровик. — За границей родственников нет?.. Хорошо… Где служили?.. В армии, надеюсь, были?

— Да, в Германии, в войсках связи, радистом, — с чувством гордости оповестил Панаров. — Состою на учете в военкомате, в запасе. Сборы посещаю.

— Значит, радиосигнал шифрованный за границу можете передать? — натужно пошутил кадровик. — Потенциальному неприятелю?

— Я немцев прослушивал и в наш штаб передавал, — изобразил возмущенное незаслуженным оскорблением лицо Анатолий.

— Связи, контакты с местным населением были?..

— Были, конечно.

— Вот как?.. — чуток подскочил внутри пиджака щуплый человечек. — Поподробнее…

— Тушенку на картошку с хлебом меняли, — скорбно признался Панаров. — На учениях.

— Устав, значит, нарушали…

— Про тушенку в Уставе ничего не написано, — сдерзил начинавший утомляться от допроса Алешин папа.

— Вы же понимаете, о чем я, — строго глянул на него собеседник.

— Понимаю… Готов искупить кровью! — начал не на шутку заводиться Панаров. — Откажусь от молока за вредность.

Кадровик снова оторвал голову от папки и сдвинул указательным пальцем очки на блестевший испариной лоб — горячая батарея отопления находилась прямо за его спиной.

— Шутите?.. Мы тоже можем пошутить, — нехорошо, вроде даже зловеще осклабился он. — Кто за вас может поручиться? Письменно, естественно…

— Свояк, конечно. Он давно у вас работает.

— Борис Кондратьевич уже поручился. Иначе бы мы с вами ныне не разговаривали, — назидательно промолвил кадровик. — Еще кто?.. Возможно, кто-то партийный?

— Ну, Артем Нежинский у вас на заводе водителем работает… — неуверенно предложил Панаров.

— Артем Сергеевич? Нет, не пойдет… Сигналы на него приходят… И из коллектива, и на семейном фронте у него не все гладко… Вот супруга у него… тоже ведь как-никак родственницей вам доводится, правда?.. Наталья Ивановна — женщина замечательная, — широко и сыро улыбнулся кадровик. — Ударница, всегда веселая, приветливая, и от общественной работы не отлынивает.

— Это свояченица моя, — с облегчением подтвердил Анатолий.

— Вот и замечательно! — оживившись, хлопнул почти детской ладошкой по зеленому сукну стола серенький человек. — На сегодня все. Мы с вами свяжемся касательно вашего трудоустройства… Пока ничего конкретного обещать не могу.