И восстанет мгла. Ввосьмидесятые

Глава 64

В третьей, зимней четверти учебного года на уроках физкультуры ребята должны были кататься на лыжах. Каждый четверг по утрам в класс с пыхтением сносились и сваливались в общую кучу лыжи всех мастей: у кого-то неказистые деревянные с черными резиновыми лентами и проволочными крючками вместо креплений, вдетые одна в другую и связанные бельевой веревкой вместе с палками, пластмассовыми кольцами насаженными на острые, простецки загнутые носы; у других — счастливого заносчивого меньшинства — диковинные пластиковые, узкие, длинные, изящно выгнутые, как лук, крепко стянутые по краям над прямоугольной распоркой посредине, со странными металлическими конструкциями для фиксации специальных длинноносых ботинок, обильно натертые интересно пахнувшими мазями.

Алеша относился к обладателям лыж первой, худшей категории.

Помимо тяжелых, неудобно всунутых одна в другую деревяшек и туго набитого учебниками ранца за спиной, он носил в сумке для второй обуви невзыскательный, без эмблем, шерстяной зимний спортивный костюм — голубую олимпийку на молнии и треники с широкими штанинами.

Уроки физкультуры были спаренные, по два за раз. Наспех переодевшись в раздевалке, весь класс с лыжами наперевес выбирался за территорию школы в юные густые сосновые заросли, разделенные ровными, словно бы по линейке расчерченными, длинными и узкими просеками на темно-зеленые, почти черные прямоугольники лесополос, щедро посыпанные белесой снежной пылью и заваленные непролазными сугробами. Вдоль просек и бежала лыжня — две глубокие колеи, нитью тянувшиеся на сотни метров вперед. Лишь на поворотах да вдоль большака, где резкий ветер с негодованием выдувал снега, колеи сменялись ровными и гладкими, как стекло, обледенелыми площадками.

Панаров быстро усвоил, что «кататься на лыжах» знаменовало в реальности совсем не то, что он наивно и идеалистично предполагал. Строгий физрук Андрей Игоревич Шляпников по кличке Шляпа с первого дня подходил к вопросу спортивной подготовки четвероклассников жестко, по-мужски. Вначале обязательная разминка для разогрева — пяток полноценных кругов по километру, потом после краткой передышки забег на следующих пять — уже на время.

Алеша тотчас всей душой возненавидел лыжи. Бестолковые деревяшки при каждом шаге скользили вспять, настырно отказываясь нести его вихрем вперед, палки были коротковаты, морозный ветер хлесткими, нещадными порывами бил в лицо, побелевший нос быстро немел, совсем переставал ощущаться, но при этом мальчику все равно не хватало воздуха и было жарко.

Ребята на пластиковых лыжах злобно покрикивали за спиной «с лыжни!» и с шипением проносились мимо. Тех, кто не желал остановиться и смиренно сойти в сугроб, острым концом палки, словно пикой, кололи в спину или куда пониже и со злостью сталкивали в сторону. Чемпионы успевали молнией промчаться два круга, пока подобные Алеше в муках преодолевали один, и потом, достигнув финиша, с насмешками встречали плотным залпом снежков, отдыхая перед забегом на время, одиноко плетущиеся фигуры безнадежно отставших, беспорядочно втыкавших в снег неудобные палки, нелепо поскальзывавшихся и позорно запыхавшихся.

Шляпа не препятствовал измывательствам, скорее, даже поощрял их.

Он караулил ребят на поворотах, каверзно скрываясь за елками, и за каждую попытку срезать угол назначал в наказание дополнительный «круг почета».

При разминках Алеша с бессильной досадой на себя добредал до финиша одним из последних, вымотав, истратив все силы, и, не успев хоть чуток передохнуть и отдышаться, с безмолвным отчаянием отправлялся бежать следующих пять ненавистных кругов — на время. Результат был плачевный.

— Тройка, Панаров, тройка с минусом!.. И то с натяжкой, — презрительно провозглашал физрук. — Покуда не улучшишь показатели — итоговую за четверть выше тройки в табель не жди. И твоя классная не поможет. Мне все равно, что ты у нее в отличниках ходишь!

Вернувшись с лыжни, вспаренные, разгоряченные, краснощекие ребята гуртом бросились к крану с водой в углу классной комнаты. Хотя пить воду из крана после урока физкультуры изнывавшим от жажды ученикам строго воспрещалось.

Бесшумно войдя еще до звонка, Софья Пантелеевна застигла у раковины двоих зазевавшихся неудачников.

— Так, быстро сюда дневники оба! — прошипела она злобно. — Двойки по поведению… Негодяи! Вы исключение из класса? На вас двоих запрет не распространяется? Правила не действуют?

— А воду не только мы пили, — нахмурившись и потупив голову, невнятным голосом пробубнил Сева Копнин.

— Не только вы? А кто еще?.. Договаривай! — взвилась от ярости классная.

Но Сева быстро смекнул, что ступил на опасную стезю и может сильно повредить своей репутации у ребят. Он замолк и уставился в пол.

— Так!.. Кто еще из вас пил воду после физкультуры? — обратилась классная к притихшему в смятении классу, обведя ребят медленным широким взглядом.

Все уткнулись носом в парты.

— Нужно иметь мужество отвечать за свои неблаговидные поступки. Не прятаться за спинами товарищей, — Софья Пантелеевна с презрительной улыбкой снова окинула всех неспешным взором. — Если струсили и не выйдете сейчас же к доске, двойки получит весь класс… Ну?

На виновников недружелюбно поглядывали девочки, некоторые даже что-то возмущенно шептали и толкали соседей локтем. Пара мальчишек вынужденно, с неохотой поднялась со своих мест и понуро направилась к доске. Поднялся и Алеша, хотя и не в первой тройке. Перед партами выстроилась пасмурная линия человек в десять. Воду пили все ребята без исключения и даже несколько бойких девчонок, но остальные все же остались сидеть и с облегчением поглядывали на раскаявшихся грешников.

— Вот, значит, сколько у нас негодяев, на которых правила не распространяются! — патетично воскликнула учительница. — Ну ладно — Копнин, но ты-то, Панаров!.. Председатель совета отряда и гордость школы! Ты-то как мог?

Алешу так и подмывало заявить, что все до единого мальчики делали то же самое, однако половина их сейчас сидит и злопыхательски ухмыляется. А он нашел в себе силы и мужественно в числе других, лучших, честных и смелых ребят вышел вперед. Но он смолчал.

— Загнанных бегом коней холодной водой отпаивать нельзя!.. Толстого надо читать, Панаров, Толстого! А не Майна Рида! — торжествующе воззрилась на него классная. — Быстро все принесли дневники, мерзавцы!.. Двойки за поведение и родителей на разговор в школу.

Панаров озадаченно рассматривал вторую в жизни аккуратную двойку, светившуюся красными чернилами в дневнике, и запись о вызове родителей. Ведь он добровольно признался, поступил как лучше. А оказывается, выгоднее было всего лишь чуть выждать, помяться и остаться сидеть на месте, как сделали остальные.

Зачем такая кара, наказание, которое настигает не всех провинившихся, а только более честных? Чтобы в следующий раз он поумнел и трусливо прикрылся спинами других?

На следующий день на большой перемене к нему подошел Коля Рудаков.

— Привет, Леха!.. Молодец — мне Гера рассказал! — похвалил он Панарова, дружески похлопав по плечу. — Круглый отличник с двойкой в дневнике — это не то что Копна: у него их там через одну… Не стал пидором, как эти рабоченские. А они на всю жизнь пидарасами останутся. Мы их с Герой зачморим теперь… А на Шляпу насри с его лыжами, он дебил.

Алеша мысленно был в ладу с суждением Коли о физруке и почувствовал, что все же какая-то справедливость есть на свете. И поступил он верно. Хоть мама его и пожурила дома.

— Ну давай, начни с четвертого класса двойки в дневнике носить, — с укором предложила она. — Сперва одну, затем вторую — так незаметно и скатишься.

— Мам, я как все делал, — виновато оправдывался мальчик. — И выпил меньше полстакана.

— Не надо, как баран, за всеми брести!.. Своей головой учись думать, — строго посоветовала Надежда. — Если что-то вдруг делают все, значит, скорее всего, это неправильно… Можно иначе поступить.

— А бывает так, что все действуют как следует? — осторожно поинтересовался Алеша, озадаченный неожиданным маминым утверждением.

— Бывает, — согласно кивнула она. — Но всегда есть способ поступить по-другому и лучше.

— Я не должен был сознаваться?

— Ты должен был прежде головой подумать, чем тебе твой поступок может грозить и не стоит ли потерпеть, — жестко отчеканила Панарова. — И спокойно попить после другого урока… Или в столовой. Или в туалете… Не иди за толпой.

— Ну хватит уже мозги ему промывать, — не выдержав, вступился за сына Анатолий. — Ничего такого он не сделал… А училка — дура, стержень им с детства ломает. «Советского человека» выращивает… Вот благодаря таким учителям все и кончится, не начавшись.

— Правильно сделала, — запальчиво возразила ему мама. — С дисциплины все начинается и дисциплиной заканчивается. Ее надо сызмала прививать. Без нее в стране бардака хватает.

— Дисциплину у детей изнутри нужно развивать, — наставительно изрек отец. — Она частью внутреннего морального стержня должна стать. А не только боязнью кары извне. Этих же учат «не пойман — не вор» с десяти лет. Представь, что из них вырастет к двадцати.

— Люди все разные. Кто-то ничего, кроме палки, в жизни не понимает.

— Рано за них еще решать в десять лет, какие они и что понимают, под одну гребенку всех стричь, — покачал головой Панаров, включая телевизор и глядя в программу в газете. — Меня вон все детство ремнем дома лупили, и я до сих пор ничего полезного из этого не извлек… И не простил.

— Если бы этот алкаш твой еще положительный пример давал, а не только ремнем по заднице порол, — Надежда не упустила шанса поддеть «Панаровскую дурную породу».

— Не бывает так — пороть и тут же положительные примеры подавать, — невнимательно глядя на экран, завершил разговор Алешин папа. — Дети должны над жизнью думать… Разум свой развивать, понимание. А не сноровку — как от розги увернуться.

Встреча мамы с Софьей Пантелеевной не привела к каким-то ощутимым для Алеши последствиям. Та даже не поведала ему, о чем говорила классная. Отец к этой теме тоже больше не возвращался.

Вдоволь поразмыслив в одиночестве, мальчик заключил, что не следует спешить выходить к доске, что обстоятельства могут быть разными — нельзя поддаваться порыву, особенно воодушевляясь примером других. Нужно основательно взвесить последствия всех вариантов действий и выбрать, вымерить свой независимо от остальных… А что хорошо и что плохо — видно, и взрослые-то не особо в этом разбираются.

Авторитет Маяковского пошатнулся в глазах ребенка…