И восстанет мгла. Ввосьмидесятые

Глава 27

Бой курантов Панаровы заслышали, уже войдя в собственный дом и включив телевизор. Наступил новый год, которого Алеша ждал с большим нетерпением — ведь он должен был пойти в первый класс. Мама уже показала ему колоссальное по сравнению с детсадом кирпичное строение школы — четырехэтажную крепость, махину, замыкавшую со всех сторон двор, в фасаде которой, словно пасть кита, зиял вход высотой в два этажа, с бетонными плитами перекрытий, удерживавшимися четырьмя габаритными прямоугольными колоннами в два ряда.

Школа располагалась очень удобно, на полпути до конторы Панаровой, поэтому отводить Алешу по утрам и забирать после работы из продленки не представляло для нее трудностей.

Одно лишь ей было не по душе.

— Представь себе — полторы тысячи детей в одном здании! — озабоченно жаловалась она супругу. — И младшие классы никак не отделены от старших — ведь обижать их будут. Чем только эти архитекторы думают?

— У нас восьмилетка тоже не была разделена, — успокоил Анатолий жену. — И не помню, чтобы особо старшие обижали.

— Нашел, с чем сравнить! У вас в деревне сто человек в школу ходило, — мятежно возразила та, упрямо двинув плечом, словно отталкивая от себя его беспечные слова. — А здесь?.. Сколько дебилов среди полутора тысяч окажется? Тем более что все будет детвора ваших работяг со стеклозавода, да и наши с лесозавода не лучше… Дети из хороших семей в школу номер один ходят, но ведь это в центре: далеко и совсем не по пути мне.

Панарова с горечью вздохнула, казнясь в душе, что уже сейчас, в самом начале пути, не может дать сыну лучшее, что получат другие, чужие — не ее.

— Ничего, крепче будет! Ему жизнь жить — пускай с детства начинает, — с немного наигранной уверенностью заявил Алешин папа. — А то будет забалованный да изнеженный, как Лизкин Владюша — таких никто не любит… Я в армии «старикам» манжеты и воротнички подшивал, портянки стирал в учебке. И ничего, не за-падло. А кому было западло — их там быстро учили.

— Не в семь же лет жизни учиться! Тем паче, ему семь только в октябре исполнится. А кому-то уже в январе, — вновь не согласилась мама. — Хотела я на год отложить, чтобы от восьми пошел. Но ведь это значит — сразу после школы в армию загремит! А так после десятилетки в институт не поступит — через год еще один шанс будет.

— Верно, нечего ему уже в саду делать, — поддержал Анатолий. — У него башка варит, как у взрослого. Я с ним уж порой стесняюсь как с ребенком разговаривать.

Взрослая башка мечтала о собаке. Алеша проштудировал все о дрессировке служебного пса, о командах, каковым тот должен быть обучен, о надлежащем питании и физическом развитии. Он знал, что щенята родятся слепыми и беспомощными, что первые дни и недели лишь сосут маму и не умеют ходить. Он выписал на листках рацион питания щенка по месяцам до года, график прививок от чумки и бешенства, схемы лечения гельминтозов, к которым овчарки предрасположены: в его распоряжении было все, не хватало лишь одного — малюсенького кутенка. Но он уже знал, что где-то далеко черная немецкая овчарка Линда принесла помет из четверых детей, и один из них — мальчик — его.

Наконец, случилось, что воскресным утром мама ушла куда-то, не проронив ни слова, лишь таинственно улыбаясь, и воротилась домой с большой сумкой, внутри которой что-то жалобно попискивало — некий потешный темненький комочек.

Алешин папа налил на кухне в блюдце молока, достал вяло протестовавшее существо из тряпок и ткнул крохотной мордочкой в белую жидкость. Существо чихнуло и начало неумело лакать, то и дело, не удержав головку на весу, погружаясь носом в до краев наполненное блюдечко и снова забавно чихая. Существо по предложению папы получило имя Блэк — по цвету шубки.

Блэку недолго было дозволено косолапо обитаться на кухне — Надежде быстро надоело подтирать за ним лужи и кое-что похуже. С приходом весны щенок перебрался в холодную терраску, где Панаров соорудил для него что-то вроде гнезда из старых фуфаек.

Песик не желал оставаться один и громко, жалостно скулил, посему Алеша перебрался следом за ним. Скоро новое место прописки стало нравиться щенку — рядышком с гнездом высился деревянный ящик, заполненный мороженым свиным мясом, густо посыпанным крупной солью. Из ящика приятно пахло.

Слегка повзрослев, с наступлением дней потеплее Блэк был заново переселен, на этот раз в предбанник во дворе. Он уже обзавелся кожаным ошейником, но при желании без труда от него освобождался передней лапой — шейка была ребячески тоненькой, и приобретение оказалось не впору, на вырост.

Алеша со знанием дела обучил юного друга простым командам: «сидеть», «лежать», «дай лапу». Кусочки свиного сала со шкуркой пахли так пленительно в руке хозяина, что старательный щенок благонравно изо всех сил напрягал извилины, пытаясь понять его приказы. Не удавалось лишь заставить темпераментного ученика тявкнуть всего единожды по команде «голос». Услышав знакомое слово, тот заливался восторженным лаем до тех пор, пока не получал вожделенную награду.

Беспокоило мальчика то, что, со временем осмелев, подросший Блэк, стащив лапой через голову ненавистный ошейник, высвободившись, безрассудно убегал со двора на улицу. Пару раз он чуть не потерялся — соседи по уличному порядку ловили его и возвращали хозяевам.

Летом детсад опять прекратил работу, и Алеша целыми днями оставался дома один. Он уже почти не боялся — был занят: самозабвенно читал книжки, готовился к школе. Нужно было показать себя учителям с хорошей стороны с первых же дней, как советовала мама.

Сидя за высокой деревянной тумбой в спальне, служившей ему рабочим столом, над раскрытой книжкой о животных африканской саванны, мальчик заприметил в окно, что Блэк опять-таки вырвался на вожделенную свободу и радостно и бесшабашно носится вприпрыжку туда-обратно у палисадника. Родители запрещали ему выходить на улицу, оставляя растворенным дом, но Алеша решился быстро выбежать, поймать и вернуть во двор маленького беглеца.

Оказавшись снаружи перед домом, к своему ужасу, он вдруг увидел, что хулиган не просто безнадзорно бегает, а гоняется за напуганными цыплятами соседки, пожилой хромоногой женщины лет семидесяти. И довольно успешно гоняется: два курчонка со свернутыми шеями едва шевелились, лежа на боку и беспомощно подергивая куцыми крылышками.

Алеша насилу изловил вошедшего в охотничий раж щенка, схватил его за шкурку на шее, отнес домой, быстро запер за собой дверь в сени на крюк и посадил злоумышленника в закрытую терраску. Он не знал, как расскажет родителям о случившемся.

Спустя несколько минут мальчик заслышал стук ладонью в дверь сеней.

— Кто там? — спросил он настороженно. — Никого нет дома.

— Алешенька, внучек, — послышался знакомый голос пожилой хозяйки цыплят, чуть более елейный и вкрадчивый, чем обычно, — открой дверку, голубчик, мне маме твоей кое-что надо оставить.

Незнакомцу бы ребенок ни за что не открыл, но бабку Варю он давно знал: та разрешала им со Степой лакомиться приторной иргой и вяжущей черемухой, свешивавшимися иссиня-черным изобилием через ограду палисадника.

«Только на забор не лазийте — поломайте», — предупреждала она.

Алеша нерешительно снял крючок, и женщина медленно, хромая на обе ноги и тяжело покачиваясь из стороны в сторону на разбитых артритом суставах, вошла в сени, затворив за собой калитку.

— А собачка твоя где? — приветливо улыбаясь, погладила она его по голове жесткими пальцами.

— Не знаю, — беспокоясь о друге, солгал мальчик.

Но тут Блэк, заслышав голоса, принялся поскуливать и нетерпеливо скрестись лапами под закрытой дверью терраски.

— А, вон ты где, подлец! — протянула со злобным торжеством старушка и, не переставая улыбаться оробевшему ребенку, направилась к терраске. В руке у нее было деревянное топорище.

— Не надо, пожалуйста, не надо! — жалостно захныкал Алеша, пытаясь удержать ее за длинную байковую юбку.

— Я ему ничего не сделаю, немножко поучу — и все, — продолжая улыбаться спокойной улыбкой, бабка Варя вполовину отворила дверь, ловко схватила за загривок счастливо рванувшего было на волю озорника и, резко взмахнув правой рукой, с силой ударила его по голове обухом топорища.

Щенок пронзительно взвизгнул и всем телом начал отчаянно извиваться в воздухе. Но держала его старушка крепко. Второй удар с гулким звуком звенящего дерева — и опять по голове.

— Будешь курей душить, разбойник, будешь? — повторяла она, войдя в исступление, и снова безжалостно била, и била, и била. По голове, по челюсти, с треском по ребрам и позвоночнику.

Щенок еще визжал и извивался, но все слабее и слабее.

Алеша упал ничком на пол, забился в рыданиях и лишь молил: «Не надо! Пожалуйста! Не надо! Пожалуйста!..»

Отшвырнув изувеченного песика, как тряпку, в сторону, бабка Варя, не оборачиваясь на корчившегося на полу ребенка, все той же неспешной хворой поступью вперевалку вышла из терраски, прикрыла дверь сеней и похромала домой, неся в руке окровавленное топорище.

Возвращаясь с завода после первой смены, Панаров заслышал детский плач из терраски. Он похолодел, рванул на себя калитку и одним прыжком влетел в дом. Алеша лежал в сенях на циновке, лицом вниз, содрогаясь всем телом. Рядышком лежал окровавленный черный комочек и тихонько поскуливал.

— Сынок, кто это сделал? — закричал отец. — Сынок, кто это сделал?

Мальчик не мог говорить и дышал с трудом — судороги сжимали горло, живот скручивало в болезненных спазмах, грудные мышцы не слушались. Только сейчас Анатолий заметил, что Алешу вырвало, а на шортиках темнеет мокрое пятно.

— Скажи мне, что случилось, кто приходил? — выспрашивал он беспомощно.

Но Алеша лишь сильнее бился в безутешных рыданиях.

Панаров всерьез испугался, увидев, что губы сына синеют и он не может вдохнуть, хватая ртом воздух сквозь душившие спазмы.

Надежда, отпросившись с работы пораньше, прибежала домой почти одновременно с мужем, с натугой распахнула дверь и вскрикнула; сердце у нее сжалось.

— Что с ним?.. Алешенька! — бросилась она через ступеньки. — Ну успокойся, родной, я с тобой, все хорошо, успокойся, пожалуйста!

— Толя, что случилось? — прижимая к груди отчаянно рыдавшего ребенка, повернула она к мужу лицо с заволоченными слезой глазами.

— Не знаю, наверно, Блэка кто-то избил, — предположил тот в растерянности.

— А как он в дом попал? — гладя Алешу по спине и по голове, допытывалась мама.

— Может, со двора, огородами прошел, — неуверенно ответил Анатолий. — Он ничего сказать не может.

Надежда насилу успокоила сына до состояния, в котором тот мог произнести хоть слово.

— Бабка Варя… топором… по головке… сильно, — выдавил он из себя и опять залился слезами.

— А зачем ты ей отворил, сынок? — ничего не понимая, спросила мама. — Я же тебя учила — никому не открывать.

— Она… тебе оставить… хотела… просила открыть… я не знал…

— А зачем она Блэка била?

— Он ей… цыпленка, — вымолвил Алеша и опять зарыдал.

— Ах ты, сука хромоногая! — взорвался Панаров. — Да я ей щас, паскуде, руки переломаю!

Он рванулся к входной двери, стискивая кулаки и сам едва сдерживая наворачивавшиеся на очи слезы.

— Куда ты, сядь! — неожиданно жестко остановила его жена. — Срок дадут как за человека. И что — я одна с двумя останусь?

Алешин папа кипел праведным гневом и громко матерился, но все же остался дома.

Песик едва слышно, тихо и непрерывно плакал, стонал. Его челюсти превратились в месиво из осколков костей и спекшейся крови, голова была пробита, позвоночник сломан и спина неестественно выгнута. Он не мог глубоко дышать — ребра были переломаны и двигались мелко-мелко и часто-часто. Глазик был выбит и висел рядышком с ушком на чем-то тонком, как нить.

— Толя, он мучится, добей его, — стараясь самой не разрыдаться, попросила Надежда.

Панаров хмуро положил щенка в старую фуфайку и вынес на обеих руках во двор, затем заглянул в предбанник и взял топор, поворотив его обухом вниз. Через минуту со двора раздался краткий пронзительный визг, резко оборвавшийся.

Алешин папа воротился в дом где-то через полчаса.

— Я похоронил его, Лешка, — не глядя на сына, буркнул он. — Завтра, если хочешь, крестик ему на могилку поставим.

Алеша перестал выходить на улицу, перестал читать книжки, перестал играть в солдатики.

Маму больше всего пугало, что он перестал есть. Бульон выпить еще мог, но пища потверже при потугах проглотить вызывала спазм в горле, ребенок давился и начинал плакать.

— Толя, надо что-то делать, — озабоченно нахмурившись и с трудом удерживаясь, чтобы не расплакаться, высоким голосом потребовала она от мужа прервать, наконец, депрессивное молчание. — В больницу ехать. Он же второй день на бульоне и чае.

— Собаку ему срочно нужно найти, — коротко предложил тот из-за закрытой двери в спальню.

Ни у кого из знакомых щенков не оказалось, птичьего рынка в городе не было, а ловить на улице взрослого бродячего пса казалось небезопасным. Вдруг покусает ребенка иль заразит чем-нибудь?

В конце концов, мастер бригады лесорубов решил помочь Надежде:

«Раз такое дело, Надьк, бери моего. Он, правда, беспородный, дворняжка, и уже почти годовалый, но зато весь белый, на лайку похож. И глаза разного цвета».

Тошка тужил, тосковал по своему прежнему дому, не выходил из сколоченной Алешиным папой специально для него конуры и не притрагивался к еде. При приближении людей к будке он угрожающе рычал изнутри.

— Не подходи к нему пока, Лешка, — укусит, — предупредил отец. — Пусть попривыкнет, поголодает. Потом старый дом и хозяев забудет — он молодой еще.

Алеша с опаской издалека заглядывал в будку и видел в глубине лишь белоснежную спину свернувшегося в клубок тоскующего пса. Ни носа, ни ушей, ни глаз, чтобы попытаться познакомиться.

Третий день Тошка не казал носу из конуры. Надежда попробовала осторожно ткнуть его длинным черенком от лопаты — не сдох ли с горя, но в будке раздалось яростное рычание, и клыки с силой лязгнули о дерево.

— Ах ты, злюка! — испуганно отпрянула она, выронив из рук черенок. — Ну и сиди голодный, дурак. Все равно жрать захочешь — вылезешь.

Ближе к вечеру задул, зашумел ветвистыми кронами яблонь, вишен и слив, всколыхнул листвой прохладный ветер с лесистых холмов за рекой и заморосил студеный осенний дождь.

Алеша накинул курточку и побежал в туалет. Возвращаясь, он присел близко к конуре и заглянул внутрь, пытаясь во мраке разглядеть пса, забившегося от ледяных брызг куда-то совсем глубоко.

— Ну что ты грустишь?.. Плохо тебе? — немножко растягивая слова, обратился он к Тошке со вздохом. — И мне плохо — у меня Блэк умер… Он маленький был… А ты большой и белый… У тебя в еду вода налилась. Теперь невкусно будет… Я тебе завтра утром другую еду принесу.

Собеседник не выдавал себя ни звуком, ни движеньем.

Тогда ребенок решился и осторожно, по сантиметру, медленно просунул руку внутрь, в темноту. Он почувствовал, как влажный горячий язык облизывает ее. Алеша подождал, а затем погладил пса по голове. Тот признал нового хозяина.

Мальчик еще немножко посидел под дождем, попрощался: «Ну, спокойной ночи, мне пора», — поднялся и ушел в дом.