И восстанет мгла. Восьмидесятые

Глава 94

Поутру Панаров, набросив на плечи вылинявшую зеленую спецовку, быстро перешел улицу, не глядя по сторонам, на другой порядок, и торопливо постучался в калитку сеней пожилой болезной женщины, по инвалидности имевшей домашний телефон, установленный без очереди.

— Марфа Кузьминична, можно от вас позвонить?.. Да по работе надо, в контору…

— Проходи, Толенька, звони, — едва шаркая разбитыми ревматизмом ногами, отворила дверь старушка, пропуская гостя внутрь.

Анатолий вынул из нагрудного кармана искомканный бумажный листок и набрал несколько цифр, напряженно дыша в трубку.

— Виктор Палыч?.. Здравствуйте. Панаров. Нужно встретиться… Нет, не у вас… Да, срочно… Давайте на свежем воздухе. За лесозаводом, по дороге на Пестравку, найдете меня там… Договорились. Сегодня через два часа. Нет, никто не в курсе. Мои в гости уехали.

На неделе Панаров получил от Боксера день, когда следует выйти во вторую смену и «прокатиться». Генка был в бодром расположении духа и предложил «накатить малясь» после смены.

Присев на бревно в осиновой роще неподалеку от грязно-серых бетонных стен завода, метрах в ста от деревянного мостка на высоких бревенчатых сваях над слегка разлившейся здесь желтой речушкой, Боксер сорвал пробку со «Столичной», первым отпил из горла с четверть и передал флакон Панарову, занюхав листком подорожника и пожевав его. Анатолий откинул назад голову и парой привычных глотков выпил столько же — в бутылке осталась ровно половина.

— Когда на «Маяк» выходишь?.. Все нормально у тебя? — косо поглядывая на задержавшего на выдохе дыхание напарника, поинтересовался бригадир.

— Как в график поставят… Вроде с июля, — равнодушно вымолвил Толька.

— Лады, — удовлетворенно качнул головой Генка. — У вас с горячего никого еще в Чернобыль не отрядили?

— Нет. Добровольцев ищут. А в горячем мужики все моего возраста и старше. Им на этого комсюка сопливого наплевать… Сам, говорят, езжай да туши.

— Правильно… Ко мне тоже подкатывали. Я ж на пути исправления, — хмыкнул, сплюнув под ноги зеленую слюну, Боксер. — Знающие люди калякают — там человека за десять минут изжаривает… И не температурой, а как в Хиросиме — видел по телику? У них нынче там, наверху, задницы печет, аж потрескивают. Мировое сообщество, и все дела… Мясом нашим хотят эту дыру атомную закидать… Вот хер им! Еще бы в паре мест так рвануло, поближе к Москве, чтоб грызня пошла, как скорпионы чтоб забегали, закопошились и друг дружку жалить стали. О Мининых с Пожарскими чтоб завспоминали… А мы тут как тут!.. «Есть, мол, такая партия!» — так вроде картавый орал?

— Чего-то тебя сегодня в политику понесло, — осторожно заметил Панаров.

— А я политикой давно интересоваться стал, еще на зоне мемуары всякие почитывал… Ничем они нас не лучше: все из одинакового мяса, шкуры да костей слеплены. Просто у одних банда злее и дисциплина жестче, чем у других. Эти остальным глотки перегрызают и в «наши рулевые» заделываются. Потом меж собой грызться начинают. Время пока не пришло… Дай мне с десятка два таких, как ты — я б за месяц город к рукам прибрал со всеми заводами-пароходами…

— Это каких — «как я»? — как можно небрежнее осведомился Анатолий, бросив быстрый взгляд на Генку.

— Управляемых… Предсказуемых… Понятных… Путных ребят, короче! — спохватившись, с дружелюбным смехом похлопал он собутыльника по колену. — И всем бы здесь только лучше стало. Всяк знал бы свое место и по приказу партии считал себя счастливым. А кто б не считал — стыдился бы в душе сам себя… Как опущенные на зоне.

— И детей бы своих ты так пестовал, если б имел? — спокойно вопросил его Панаров, справившись с накатившей было горячей волной внутри от некстати всплывшего в памяти высказывания одного грека, что все понятное низменно.

— Нет, детей, конечно, нет… — снова дружески рассмеялся Боксер. — Детей — в десять раз жестче. Чтоб за версту по запаху определяли, кто у них на власть покуситься может. И глотки бы таким рвали! По инстинкту, по природе своей врожденной, как волки степные дичь дерут. Без всяких там соплей «или-или», что у Достоевского… Запомни, Толян, вот здесь вот, — он жестко ткнул его кулаком в грудь, — мы ничем не отличаемся ни от Ленина, ни от Сталина… Дай флакон, братуха, допьем.

— А вот здесь? — Панаров потрогал пальцем свой лоб, вспомнив откуда-то из старых греков: «Зря нарушая порядок, ты любишь поспорить с царями». — Ты уже дописал своих пятьдесят пять томов?

— Каких томов? — не понял Боксер и воззрился на него, выпив и вытерев рукавом губы.

— Полного собрания сочинений… Нет?.. Значит, в чем-то они от нас отличаются.

— Ладно, горе-философ доморощенный, тебе бы все книжки читать, башку засорять… Дело делать надо — действовать, а не теории разводить. На, допивай, — недовольно протянул он бутылку. — Как вернешься, загляни на «химию». Я тоже во вторую буду. Да, кстати… Смотри, этой дуре ничего про наши терки не ляпни.

Панарова словно током ударило и развернуло всем телом к собиравшемуся было уходить Боксеру.

— Какой дуре? — с вызовом переспросил он.

— Ладно, ты целку-то не строй, — с противным сальным смешком подмигнул Генка. — Дерешь ее — твои дела. Жопа у нее нормальная… Че насупился? Может, драться еще полезешь? — Боксер, по-крокодильи улыбаясь, на мгновение встал в стойку, тут же расслабленно опустив руки и разжав кулаки. — Не стоит того ни одна баба, братуха… Любка твоя подставит тебя, будешь сыр-бор с ней разруливать, сам из говна выкарабкиваться. И вспоминать, что дружбан твой предупреждал.

— Я с ней дела не обсуждаю. А все остальное — мое личное дело, — отрубил Панаров, допив и бросив в кусты пустую бутылку.

— Вот и лады, братан!.. Не дуйся, ты ж мне как брат! — Боксер с ухмылкой звонко хлопнул Анатолия по спине крепкой лапой с растопыренными пальцами.

— Ладно, давай, — сухо попрощался тот. — …С Козляевым как, дела дальше можно иметь? Через забор у его свинарника лезть или на кирпичный тащиться?

— Коли тебя у Козляева ночью примут, я из него Сергея Лазо сделаю. Он знает, не заартачится. Ты сам по недомыслию не подставляйся — и дворняжки тебя кусать не будут… Бывай.