И восстанет мгла. Восьмидесятые

Глава 93

В первый же день после отъезда семьи Панаров решил как бы невзначай столкнуться с Любкой в перерыв, подкараулив у проходной.

Даже в обыденной невзрачной рабочей спецовке она выглядела донельзя привлекательной. Узкие плотные брюки лишь подчеркивали длину и форму ног, а собранные заколкой в хвост, отсвечивавшие на солнце иссиня-черным волосы было не скрыть косынкой, вольно завязанной узлом на затылке.

— Привет… Я на две недели холостяк. Мои к родителям жены на Волгу уехали, — негромко произнес Анатолий. — Будет желание — заходи посмотреть, как живу… Пройдешь сквозь границу миров, — шутливо подмигнул он, маскируя неловкость.

Любка, слегка зардевшись, ответила едва зримым кивком и прибавила шаг, поспешив присоединиться к стайке направлявшихся в заводскую столовую шумных, говорливых бабенок с «рисовки»…

Золотистым вечером высокая стройная брюнетка с распущенными волнами волос на плечах, в босоножках с острыми шпильками и фисташковом, ладно облегающем гибкую фигуру шелковом платье почти до земли, осторожно, едва вполовину, отворила чуть скрипнувшую калитку, прошла палисадником к незапертой двери сеней и неуверенно вступила в дом Панарова… Это было довольно рискованно. Но хотелось хоть разок показаться во всем блеске, произвести эффект на мужчину, видевшего ее лишь в спецодежде да в простеньком домашнем халатике.

— Ты и вправду из параллельного мира и с другой планеты, — восхищенно разглядывал ее с ног до головы Анатолий. — Толстовская Аэлита…

— У меня прическа лучше, — застенчиво улыбнулась Любовь, проходя в комнату. — …Значит, в другом мире мы бы могли здесь жить семьей и растить детей… Если бы оба не поторопились… Тебе в голову никогда не приходили подобные мысли? Мужчины не мечтают «а что, если бы»?

— Мужчины — реалисты и эгоисты, — немного самодовольно изрек Панаров. — Они редко ищут иной, скрытый смысл в своей жизни. Покуда, конечно, в лавру не собираются, в монахи… Хватают жадно все, что может им принести больше смысла в этом мире. И считают, конечно, что заслуживают.

— А как же твои два отдельных мира?.. Или «я сегодня не помню, что было вчера?..» — шутливо напомнила ему Даманская.

— Просто перегородка… С потайной дверкой, через которую удобно шмыгать туда-сюда. Главное — дверь за собой не забывать прикрыть, — усмехнулся он, разоткровенничавшись на правах хозяина очага. — Полноценные другие вселенные, в которые можно уйти целиком, без остатка, способны создавать только женщины. Не все, конечно… Те, что не от мира сего.

— Ты изменился… — Любовь исподволь испытующе изучала его лицо. — Потвердел как-то, материализовался… Не знаю, сколько в этом моих заслуг, но для мужчины-реалиста это хорошо. Будешь лучше держать удар… А это твой старший сын? — подняла она фотокарточку с журнального столика. — Глаза твои, брови ровные… Видно, что умный и замечательный мальчик. А это что за бука такая нахмуренная? Леночка?.. Смешная. И тоже на тебя похожа, вылитый отец… Интересно, какие бы у нас с тобой дети были?

Панаров, постаравшись не услышать вопроса, решил побыстрее сменить тему.

— Я тут бутылку сухого вина достал. Сущий дефицит из-за наших благодетелей… Сейчас открою и попробуем. И мясо потушил. Давно уже сам не готовил. Надеюсь, не опозорюсь перед марсианкой.

Вино оказалось на удивление сносным — видно, из догорбачевских запасов.

— Красивые у тебя фужеры. Стенки тонкие, воздушные, почти как пленка. А на ножке — бриллиант… Это из старых серий, да?

— Линия Зорге, немецкая… Закрыта сейчас, — польщенно кивнул Анатолий. — Страшно чуткая на качество шихты была. Немцы, сама понимаешь… А наши весь бой, все, что с изъяном, в шихту засыпали, на пропорции плевали. Немцы дважды на завод приезжали, чинили, отлаживали, не понимали, в чем причина, отчего брак сплошной идет. А когда дошло до них — перестали приезжать. Наши вконец запороли, демонтировали. У меня набор с первых партий, качественных. Пока служит, не перекололи.

— Скажи, а ты с Боксером бросил дела крутить? — неожиданно спросила его Даманская, медленно вращая в пальцах бокал с рубиновой жидкостью и глядя сквозь нее на свет.

— Скоро брошу, — замявшись на секунду, пообещал Панаров. — У меня к нему один вопрос незакрытый остался. Вот закрою — и все. Не по моей душе человек. Ему бы во Флоренции в эпоху Возрождения появиться. Кондотьером бы стал, по-дестой в какой-нибудь Падуе… Иль кардиналом… Тогда у «стихийных людей», преступников, два пути были… Может, до папской тиары бы дорос.

— Ты ему льстишь, — с презрительной усмешкой Любовь поставила бокал на стол. — Завалящий уголовник, не особо далекий… Подозрительный, мстительный и опасный, как всякий дикий зверь. Не думай, что он к тебе чувства человеческие — дружбу мужскую или просто приязнь — испытывает… Не будь добрым с тем, в ком много зла.

— Как-то не по-христиански рассуждаешь, — нежно взял ее кисть в свою руку Панаров, мудро улыбаясь. — А как же две щеки и любовь к овце заблудшей?

— Мне кажется, Иисус другое хотел сказать… Что-то вроде «не умножай зла в мире сем». Получил по щеке, наступил на самолюбие, проглотил обиду — и канул клочок зла из мира, — задумчиво произнесла Любка. — Но есть люди, которых ты, подставив вторую щеку, лишь поощришь ударить во второй раз, а потом и с другими тот же фокус испробовать… То есть, смирением здесь зло лишь приумножишь. Вот Боксер — он зло, нельзя его поощрять.

— Откуда ты его так хорошо знаешь?

— Мой бывший с ним близко сошелся когда-то, — нехотя призналась Любовь. — Ничем добрым для него это не кончилось — нет человека… Больше меня об этом не спрашивай, ладно?

— Ты не против, если я музыку включу? — снова перевел разговор Анатолий.

— Нет… А что ты хочешь поставить? — с интересом чуть вскинула голову, тряхнув струящимися прядями волос, жалостливо погрустневшая было женщина со своей жизненной историей.

— Джо Дассена. Про тебя…

— «Бабье лето»?.. Мне еще нет сорока пяти, — погрозила она ему пальцем.

— Другую вещь…

Зазвучали первые строчки «Et si tu n'existais pas», и индикатор уровня записи замигал зеленым треугольничком теплого света в вакууме лампы.

Панаров подумал, не пригласить ли Любку потанцевать, но вспомнив о скрипучих половицах, не единожды тягостно стонавших под массивными лапами Фролина, отрекся от этой затеи.

«Только без романтического фарса, — трезво заключил он. — Мы взрослые люди и не в парижском Континентале».

Любовь, видимо, прочитала мысли сидевшего напротив мужчины и слегка улыбнулась.

— А давай свечку зажжем!.. У тебя есть? — мягко предложила она.

— Есть вроде… Сейчас принесу.

Через минуту на столе одиноко, хрустально-прозрачно и чуть чадно, горела не совсем годная случаю высокая, толстая свеча из бледно-желтого воска с нагаром, с которой обыкновенно Панаровы спускались в подпол за картошкой. Слегка подрагивавший золотой огонек с ярко-синим основанием по-разному отражался в глазах, в стекле бокалов и в трехстворчатых зеркалах трельяжа.

В окнах завечерело. Анатолий поднялся со стула и пересел на диван, обняв женщину за талию и другой рукой поглаживая ее чуткие, изящные пальцы с бордовым лаком на ногтях.

— Кто знает, может быть, напоследок вот так сидим… — после долгой паузы медленно вымолвила она. — Рано или поздно наши отношения всплывут, и для тебя это может кончиться плохо. Я не хочу принести тебе несчастье. Дети у тебя замечательные. Им нужна семья.

— Все произойдет так, как должно произойти… Давай жить настоящим! Не творить событий своими руками, — глядя в изумрудно-зеленые очи с огоньком свечи в расширенных зрачках, немножко по-ребячески попросил Анатолий. — Нам хорошо, и мы никому не делаем зла. А завтра… Завтра, может, весь мир кончится? Сейчас ты — в моем сновидении, где нам никто не может сделать ничего плохого… — тихо, почти шепотом произнес он.

В дверь сеней кто-то требовательно постучался.

— И что тебе сейчас приснилось? — с ироничной улыбкой, дрогнувшей на губах, поинтересовалась Любовь. — Нежданное возвращение жены?

— Кого бы это черт принес на ночь глядя? — с досадой вопросил себя Панаров, быстро встал с дивана, задул свечку и остановил запись в магнитофоне.

Стук повторился с еще большей настойчивостью.

— Тольк, открой на минуточку, поговорить срочно надо! — услышали они высокий женский голос снаружи.

— Козляева приперлась, черт бы ее побрал! — приглушенно ругнулся начинавший злиться Анатолий. — Сидим тихо… Надоест колотить — уйдет.

Тонька переместилась от двери на грядку цветов под окнами и принялась неистово барабанить костяшками пальцев в стекло над головой.

— Тольк, открой, я знаю, что ты дома! Я свет в окнах видела и музыку слышала. Я ненадолго, открой… Ты там с бабой, что ль? — голосила она на весь порядок, не переставая стучать.

— Может, случилось что у них? — обеспокоенно предположила Даманская. — Помощь нужна?

— Да что у этой козы с выменем случится? — раздраженно огрызнулся Панаров. — Тебя, поди, кто-то на порядке увидал и с ней уже успел посудачить… Ей все про всех надо знать. Теперь раззвонит всем… И моей чего-нибудь ляпнет.

— Я вот скажу Надьке, как вернется, что ты заперся дома и мне дверь не открыл! — погрозила за окном рассерженная Козляева. — Баба уехать не успела, а он уже хвостом крутит, кобелина! Откроешь или нет?.. Ну?

Любка начала беззвучно смеяться, осознав всю нелепость и в то же время банальность ситуации.

— Вот нас и застукали!.. Теперь, как добропорядочный человек, ты обязан на мне жениться.

— Выйти бы да ведро ей на башку надеть… — мечтательно промолвил Анатолий. Тонька попыталась взобраться на завалинку, чтобы заглянуть в окно, но рост не позволял. Поколотив по стеклу еще минуты две-три и визгливо взывая к остаткам совести Панарова, она злобно сплюнула, оскорбленно развернулась и широким шагом вышла из палисадника, возмущенно хлопнув со всей мочи безвинной калиткой.

— И как же я от тебя выберусь?.. Вдруг там засада? — продолжала смеяться Даманская. — Обложили меня, обложили…

— Ничего, спешить некуда… Давай еще выпьем, посидим дотемна, а как стемнеет, я тебя задами провожу, — пытался успокоить, унять бушевавший в душе огонь Анатолий. — …Коза драная, за своим бы следила…

— Женская солидарность, милый… Ежели б не она, на свете бы ни одного верного супруга было не сыскать, — Любовь насмешливо глянула на надувшегося, обеспокоенного Тольку. — Ненадежный вы народ, мужички…

Выпив залпом фужер вина, до краев наполненный заботливой Панаровской рукой, изящно положив запястье на подлокотник дивана, Любка вполоборота молча изучала не на шутку разнервничавшегося мужчину, что уже и не смотрел на нее, погруженный в думы горькие, словно впервые его по-настоящему увидела.

— А что бы ты делал, коли б твоя жена вернулась?.. Прятать меня стал? В бане бы закрыл иль в подполе?

— А ты бы хотела, чтоб я вас чинно друг другу представил? — отчужденно, недобро воззрился на нее Анатолий. — И вместе чайку попили с печеньем?.. Есть определенные рамки поведения, где наша личная свобода — свой произвол и свой закон — кончается. Я же не мусульманин, гарем не могу иметь, как калиф… — попытался он облегчить ситуацию с вымученной усмешкой.

— А хотелось бы, правда? — заговорщицки подмигнула она. — Женщины — как любая собственность: чем больше числом, тем довольнее обладатель… Интересно, если б твоя жена мне в волосы вцепилась и за космы таскать стала, ты бы за меня заступился? Поднял на нее руку?.. Какие бы мысли у тебя в этот момент в голове были?

— По-моему, ты слишком этой темой увлеклась. Давай забудем… — смущенно предложил Анатолий, всерьез подумывая о рюмке водки.

— Я знаю, какие… — будто не слыша его слов, медленно продолжала Любовь, не мигая, словно гипнотизируя, вглядываясь в глаза мужчины напротив. — Жалость к себе и сожаление о том, что когда-то меня повстречал. Мысль: «Вот бы вернуть все назад!.. И зачем мне на четвертом десятке все эти приключения? Оно того не стоит, лучше мирная семейная жизнь». Так каждый женатик думает, когда влетает. Стареющий юноша… А ты представь: я бы еще и забеременеть могла, ребеночка тебе родить и права качать… Могла бы — забеременела! Запомни, Панаров: все бабы в душе одинаковые. Под романтической дымкой — вполне себе практичная сущность. Все мы хотим семью, детей, достаток. Не всем бог дает… Ежели желаешь семью свою сохранить и спокойную жизнь до старости прожить — никогда женщинам не верь. Даже мне… А то пожалеешь.

Разговор принял совершенно не тот оборот, и Панаров окончательно понял, что сухим вином уже ничего не исправишь.

— У нас сегодня ничего не получится, — подтвердила его мысли Любка, вставая с дивана. — Я домой пойду… Если есть возможность как-то по-другому от тебя уйти — проводи меня, пожалуйста. Очень не хочется на Козляеву иль еще кого из соседей твоих нарваться.

— Я надеюсь, это не последняя наша встреча? — понуро спросил Анатолий, не решаясь подняться из-за стола. — Из-за одной ненормальной идиотки было бы глупо ставить точку…

— Не расстраивайся, малыш, — с улыбкой потрепала она его по волосам. — Я женщина в годах, могу много всего вынести. К тебе в дом я больше не войду, да ты и сам этого не захочешь… А моя дверь открыта. Только шпионку за собой не приведи — следы получше заметай.

В сумерках выскользнув из дому, Панаров провел Любку огородами, испытывая гадкую неловкость за все: за конюшню с визжавшими внутри поросятами, за кучу навоза, за будку туалета, за борозды картофельного поля, через которые, утопая в земле шпильками каблуков и поддерживая чуть выше острых коленок воздушный шлейф шелкового платья, осторожно и покорно пробиралась ночными путями его любимая женщина.

Их могли видеть из окон любопытные соседи; Рафик мог с кривой ухмылкой сверлить его спину холодным взглядом с монгольским прищуром; некто другой мог на ночь глядя выйти допоздна собирать колорадского жука; знакомые могли натолкнуться на них в темном проулке, в который вела калитка огородного поля…

Житье в деревне окрашивало невыносимой пошлостью его поступки и вторгалось в них чрезмерным натурализмом.

На счастье, никто им не повстречался, и, проводив Даманскую захолустными, едва освещенными, полутемными улочками почти до дома, Панаров сухо попрощался и поплелся обратно, повесив голову.

Остановившись у своего палисадника и обернувшись, Любка долго и неподвижно всматривалась ему вслед. По щекам текли слезы несчастной женщины.