И восстанет мгла. Ввосьмидесятые

Глава 46

Внезапно — без письма, без телеграммы, без звонка — нежданно-негаданно в июне в гости к Панаровым нагрянул Славка, шурин — тот самый, что охранял зону с заключенными под Актюбинском.

По такому редкому случаю в доме объявились все родственники, даже отцов младший брат Володька с женой и сыном прикатили автобусом из Саратова.

Темноволосый, кучерявый, кареглазый усач с военной выправкой был как две капли воды похож на старшую сестру, лишь блестевшие очи с чертенком обличали живость, вечно веселый нрав и бесшабашность балагура, несвойственные серьезной и ответственной Надежде.

Дядя Слава привез целый чемодан подарков: банки дефицитной сгущенки и говяжьей тушенки, растворимый кофе, паюсную икру, ноздреватый сыр, диковинные паштеты, армянский коньяк, прибалтийский ликер, пахучую ветчину, финскую «салями», кубинские сигары любимому зятьку…

— Надьк, как ты подобрела, раздалась-то за мужиком! — игриво подмигнул он сроду не весившей больше пятидесяти четырех килограммов и частенько подчеркивавшей сей факт сестре. — А зять, наоборот, усох весь, тока комок нервов остался, — шутя боднул он кулаком в живот стокилограммового ширококостного Анатолия.

— О, Леха, а ты как вырос, вымахал-то как, возмужал! Пора в армию!.. Я тебя с собой в Казахстан заберу — форму получишь, автомат, овчака, — неожиданно предложил он заробевшему, успевшему порядочно подзабыть «дядю издалека» Алеше. — Так что собирай вещи и снимайся с учета военкомата… Как учеба?

— Хорошо, все пятерки, — смущаясь, но не без гордости ответил племянник.

— Вот это в меня, в дядю!

— Да ты восьмилетку-то еле закончил, — засмеялась Панарова.

— А ты отколь знаешь? — легонько хлопнул сестру ладонью Славка. — Из дома как в пятнадцать утекла — и с той поры ее никто не видал!

— Ты из армии тоже домой не спешил, ломоть отрезанный, — беззлобно парировала Надежда. — Чем тебя казахи-то там, на чужбине, охмурили — кумысом, что ль?

— Ты, Надьк, не видела, какая там весной краса в степи баснословная! — блаженно живописал тамошнюю природу Ракитин. — Все цветет… И воздух другой вообще. А кумыс все недуги лечит. И это дело у мужиков, знаешь, как укрепляет?.. Если Толян начнет отлынивать, ты его ко мне на месячишко пришли.

— Поэтому своих не рожаешь, — не удержалась от укола сестрица.

Ракитин женился на разведенке старше себя на десять лет и воспитывал ее дочь от первого брака.

— А мое дело молодое, куда мне спешить? — добродушно тряхнул он кудрями.

Вечером за столом было шумно. Губастый сивый Володька из Саратова пьяно хмурился на старшего брата, бренчал струнами и безуспешно пытался настроить его безнадежно разбитую старинную гитару с ходуном ходившим грифом, извлеченную откуда-то из пыли из-за мебельной стенки, его жена приязненно прыскала над рискованными шутками бравого военного, Алешин папа завел магнитофон и все время сосредоточенно перематывал катушки, желая найти что-то особо подходящее случаю.

— Вот это, Тольк, поставь, — вынул Славка из чемодана две картонные коробки с серьезными пластмассовыми бобинами внутри. — Вещь… Эмигранты!

Для Алеши это диковинное слово было наполнено довольно туманным смыслом. Из книжек о революции и гражданской войне он знал, что некие плохие люди, помещики да буржуи, убежали из страны за границу. Но чтобы они были все еще живы и даже распевали там песенки?..

Ни музыка, ни голоса эмигрантов ему не понравились. Охриплый, порыкивающий баритон, простецкие мелодии, визгливые инструменты и однообразная залихватская кабацкая бесшабашность исполнения не шли ни в какое сравнение с романтичным бормотанием Джо Дассена или тоской по траве космических «Землян».

Панаров-старший, видимо, тоже был не в восторге, но тужился, как любезный хозяин дома, не выдавать своих оскорбленных эстетических чувств. Его более продвинутому брату, однако, трактирная музыка пришлась вполне по душе.

— Весело там народ живет, — с завистью протянул он нетрезвым голосом, при этом красиво, но глуповато улыбаясь. — Рестораны, шмотки, техника… А здесь как была глушь сто лет назад, так и осталась. Одни сидят, другие караулят. Потом меняются… И так без конца и края.

— Так ты ж из тех, что караулят — жизни радуйся! — с задором шлепнул его по плечу Славка. — Меняются те, что высоко. А мы как на вышках благословенных стояли, так и будем стоять. И на зоне такая же жизнь, как на гражданке: есть путные люди, а есть сволочь… Ежели тебе техника какая импортная нужна — приезжай, сварганим. У нас там аэродром недалеко военный, с него в Афган летают. Оттуда машинами контрабанду из Пакистана в Союз завозят. Любые тебе «Сони», «Панасоники», шмотки, золотишко — все, что заблагорассудится!.. И задешево — без перекупщиков московских.

— А куда же органы смотрят? — наивно вопросила Надежда.

— Союзные органы туда носа не суют, а у казахов все схвачено, — бодро пояснил Ракитин, кромсая и подкладывая себе на тарелку ломоть запеченной говядины. — Там не как у нас, там все по жузам разделено: кто что может и чем занимается. На нужные места случайных казахов не ставят. Да и кому от этого плохо? Большая часть контрабанды в Союзе все равно оседает у всяких секретарей да директоров…

— А тебе не западло, что над тобой все время «погоны» ходят, которым ты по стойке смирно честь отдавать должен и подчиняться беспрекословно? — невпопад вдруг прорвало опьяневшего от водки с коньяком (как всегда, почти без закуски) Анатолия. — Ты же не свободный, а подневольный — служивый, да еще и на зоне.

— А у тебя много свободы? — без злобы, с улыбкой, но с жесткой ноткой в голосе парировал шурин. — Я наряд оттрубил, домой пришел, форму снял — и забыл обо всем. Хочу — на рыбалку, хочу — на охоту за сайгой, хочу — гульну, хочу — видик включу и коньячку шандарахну. Мне думать ни о чем не надо — за меня государство думает… В сорок пять — выслуга, пенсия. Жилье свое, довольствие, проезд на казенный кошт по стране. Не жизнь, а малина… Я свободный. Свободнее, чем ты — с заводской зарплатой и ноль по жизни.

— А если завтра прикажут в Актюбинск махнуть с автоматом, в людей на площади стрелять — поедешь? — недобро сощурил глаз свояк, подметивший пренебрежительный «ноль».

— Конечно, поеду, — с готовностью подтвердил Славка. — Покуда я погоны ношу, я приказ должен исполнять, а не моралью истязаться. Как только мы, в погонах, думать начнем, хана всей стране придет.

— Приказы могут разные быть, и неправильные…

— Вот пусть те, что наверху, об этом и думают, — коротко махнув столовым ножом в руке, прервал его Ракитин. — Бог на иконе, царь на троне… Я — часть системы, исполнительная часть. Надежный, сука, как АКМ! Если казахи бучу поднимут — в шесть секунд порядок наведем! Одними внутренними войсками. Я о погранцах, КГБ там или армейцах даже не говорю… Никто сто лет не рыпнется, на то мы и есть — царевы слуги… Как легионы римские!

«Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма», — смолчав и усмехнувшись про себя, подумал Панаров.

— А меня допекло уже в ментовке, — встрял в разговор Панаровский брат. — Платят мало, дежурств ночных ставят — море, блата никакого, льгот минимум… Я уволиться решил.

— И чем займешься? — вопросительно подняв бровь и не переставая жевать, поинтересовался Ракитин. — На завод пойдешь?.. Как Толька?

— Дом с землей хочу купить… Корову, свиней, кроликов, гусей заведу, — задумчиво промолвил Володька. — Продавать на рынке буду — мясо с молочкой в Саратове на ура уходят.

— Крестьянский хлеб — каторжный, — с сомнением покачал головой Славка. — У Соньки маникюр вон какой — испортится… Подумай сто раз.

— Я его и так ругаю, — с опаской и сожалением посмотрев на свои холеные ногти, призналась Софья. — Уперся как баран, что, мол, деревенский — иначе к родителям в Новиковку уедет… Пускай как хочет, так и делает. Хоть девки гулящие на него вешаться перестанут. А то как завидят мужика в форме да с машиной, с губищами его бесстыжими — так дюжинами… Устала гонять, — пихнула она кулачком в бок ненадежного смазливого мужа.

— Откуда девки?.. Кому мы нужны?.. — лениво, но не без самодовольства успешного самца возразил тот. — Не слушайте ее. Дрязги, россказни всякие собирает — и сама себя заводит. Бабам комсомольцев подавай…

Алеша знал, что из октябрят вначале вырастают пионеры, а уже из тех в старших классах — комсомольцы. Он на всякий случай решил запомнить, что сознательный женский пол предпочитает их видным милиционерам в погонах.

Его двоюродный братик, худенький, востроносый, светловолосый Вадик, всего на год младше, показался мальчику не ахти каким занятным и не слишком сообразительным бирюком — играть с ним было скучновато. Однако как старший брат и гостеприимный хозяин он щедрой рукой отсыпал в коробку разных солдатиков из своей коллекции и даровал их на прощание Вадику, молча скупо улыбнувшемуся ему застенчивой улыбкой.

Меньше чем через месяц бедового, взбалмошного Володьку со скандалом турнули из саратовской милиции. Выпив во время ночного дежурства, он набил морду офицеру, посетившему наряд с негаданной проверкой.

Настырный, избалованный матерью Вовка все же купил дом с участком в деревне вблизи от города и завел хозяйство, о котором лелеял мечту. Его супруга избавилась от лака на ногтях и безропотно погрузилась в пучину крестьянской повседневности.

— Дурная ваша порода Панаровская, — порицала деверя за глаза Надежда не без жалости в голосе. — Что ты, что брат — оба непутевые. Коли уж пошел в менты — надо было дальше идти: учиться, звания получать… Дослужился бы до начальника отделения. Или в ГАИ бы устроился — те уж не бедствуют, на штрафах дома себе строят… А этот от своего алкаша-отца недалеко ушел. Тоже пропойца, да теперь еще и в деревню воротиться в башку втемяшилось… Бедная Сонька!

— Может, и я от тебя в деревню уеду и буду один жить, — хмуро ответил Анатолий, переворачивая страницу толстой книги в старомодном переплете. — Допекло уже слушать, как все жить умеют, а я ноль без палочки, по мнению братца твоего. Хоть ни дня без работы не сидел, сколько платят — все домой приношу. Пристрой, баню, конюшню поставил, на огороде горбачусь, на газ денег скалымил. Все мало… Зато не трясусь каждый день, как другие, когда «бобик» ОБХС мимо проезжает… И вдоль порядка тебя не гонял, как Козляев свою Тонечку. С фонарем под глазом тебя тоже никто не видел, как сестренку твою…

— Облагодетельствовал, родной! — задиристо приподняв подбородок, возмутилась Надежда, вспомнив несчастную Наташку. — Только руку раз подними — вылетишь отсюда в два счета! Я не мамаша твоя — вас Архипыч по всей деревне гонял, а она все причитала… И что бы ты настроил, ежели б я не договорилась и лес со стройматериалами по дешевке не выписала, срубы не поставила, трубы и газовые колонки не привезла? Мне много не нужно — лишь бы чтоб не хуже, чем у людей. Чтоб не стыдно за тебя и за себя в конторе перед девками, перед сестрами, пред детьми, наконец… Народил детей — будь добр им будущее обеспечить. Чтоб с ложки да вилки, как мы, сызнова жить не начинали.

— Да… Не надо кораблей из дали… Интересно, а ты меня хоть немножко любишь?.. — Панаров, помолчав, с безотрадной усмешкой долгим взором изучал жену. — По-моему, только презираешь и ненавидишь…

— Дурак ты! Сидела б я сейчас здесь, коли б не любила, — вспомнив о чем-то своем, с материнской улыбкой промолвила Надежда. — Но если тебя не тормошить — загнешься совсем… Нельзя жить по инерции. Ты же пару лет от силы протянешь, если я тебя брошу… Опустишься, сопьешься и сдохнешь в канаве, как Гоша твой.

— А ты уверена, что так хорошо меня изнутри знаешь? — Анатолий снова серьезно, не мигая, заглянул в очи Надежде. — Я бы, может, разозлился и наперекор тебе не спился и не опустился.

— Так разозлись! — с готовностью приподнялась на локте с дивана Панарова. — Не на меня и не назло мне… На жизнь нашу лихую разозлись. На то, где родились, что родители наши видели, какое образование мы получили, какие возможности в жизни, что видим каждый день и позволить себе можем, что детям своим можем дать, на бедность вечную да труд бессмысленный на заводе за гроши… Разозлись, раз ты мужик!

Панаров помолчал несколько мгновений, сжал челюсти и пару раз сглотнул, словно пытаясь протолкнуть кусок, что встал поперек горла.

— Ладно, посмотрим, — жестко отрубил он. — Сама потом локти не кусай, когда что не так пойдет.