День цветения

Альсарена Треверра

Ну, что? Добилась своего? Добилась? Тебя оставили в покое. Навсегда. По крайней мере, те, кто имел несчастье тебя любить — кто погиб, кого сама прогнала. Легче теперь?

Собаки ко мне не подходили. Сидели где-то в темноте, то ли под столом, то ли у остывшего камина. Не слышно их и не видно. Свет я так и не зажгла.

Пыталась плакать, как советовал Стуро. Ничего не вышло. Решила было проглотить снотворное и выбыть из реальности хотя бы ненадолго. Поймала себя на расчете дозы несколько большей, чем положено, прикрываясь мыслью, что надо бы организовать себе сон подлиннее и покрепче. И не стала ничего глотать, дабы не гневить Единого.

Думала, вернется. Парадоксально, невозможно, но надеялась. Сперва сама себе не признавалась. Потом призналась, и что с того? Он не вернулся. И не вернется.

Стуро, любимый, прости меня.

Я вымолю у тебя прощение. Сейчас. Сегодня. Пойду к тебе в развалины и на коленях вымолю. Ты только не бросай меня. Я не смогу с этим жить, а жить придется.

Да, прямо сейчас. Я переобулась в меховые сапожки, накинула плащ. Заправила масло в фонарь. Вышла за дверь, притворила, но запирать не стала. От кого мне теперь прятаться? От убийцы? Я еле сдержалась, чтобы не расхохотаться. Не дай Бог, опять истерика начнется. Да и шуметь незачем.

Спустилась с галереи, через двор подошла к воротам. От стены отделилась громоздкая фигура.

— Кто идет?

Вспышка света, я зажмурилась, заслонилась ладонью.

— Госпожа Альсарена? Куда это ты посередь ночи?

— Кто там, э? — из арки ворот выглянула еще одна фигура.

— Да вот, госпожа наша Альсарена прогуливается.

— Пропустите меня, — попросила я.

— Да ты че, госпожа, иди в постелю. Ночь на дворе. Какие прогулки?

— Мне… надо. Пропустите.

— Эй, кум. Проводи госпожу нашу в башню. Видать, не в себе она малость, понятное дело. Да позови из дома кого-нито, пущай приглядят.

— Пойдем, госпожа хорошая. Поморозишься еще. Пурга, глянь, начинается.

Я выпрямилась, кусая губы. Скандалом делу не поможешь. Сбежится народ, уволокут в дом, вообще под замок посадят.

— Ой, — тронула лоб, удивленно огляделась, — где это я?

— У ворот, — охотно пояснил один из охранников, — наружу рвалась. Пойдем, госпожа, до Ладаравы. Пособлю тебе.

— А… нет, благодарю. Не стоит ради меня пост оставлять. Так, какое-то затмение нашло, теперь все в порядке.

— Можа, позвать кого?

— Нет, нет. Благодарю. Извините.

Я отошла, провожаемая встревоженными взглядами. Могла бы и сообразить, что через ворота не пройти. Но я все равно выберусь за стены. Веревки у меня нет, свяжу простыни, и… Подземный ход! Если убийца по нему ходил, почему бы и мне не воспользоваться?

Я не стала подниматься наверх, а сразу обратилась к дверям, ведущим на первый этаж. Потянула на себя тяжелую створку — не заперто. Опустила пониже фонарь, чтобы видеть крутые ступеньки и начала спускаться в подвалы.

— Кто идет?

Сговорились они, что ли? В дрожащий круг света из ниши выступил человек. В одной руке он сжимал лук вместе со стрелой.

— Госпожа Альсарена?

Единый и Единственный, Боже Милосердный, за какие смертные грехи Ты отвернулся от меня?

— Госпожа, тебе наверх надо, здесь подземелье.

Бессильно опустив фонарь, я смотрела, как из темноты выглядывают люди, еще и еще. Вооруженные люди, с луками.

— Иди наверх, госпожа. Слышишь? Наверх иди, к себе.

— Не отвечает. Эй, госпожа, ты меня видишь? — под носом у меня пощелкали пальцами.

— Не, глянь, глаза у ей, как у лунатика. Голова у госпожи — того.

— Отвести ее, что ль? Ребята, подержите лук.

— Не трогайте меня! Уберите руки! Я… я…

— Глянь, буйная. Да не трогаю я тебя, не трогаю. Давай наверх двигай.

— Не командуй тут! Раскомандовался!

— Слышь, госпожа, у нас тут пост, убивца стерегем. Ты того, не шуми, не ровен час услыхает убивец и даст деру. Ищи-свищи после.

— Провалитесь вы со своим убийцей!

Я одним духом влетела к себе на второй этаж, хлопнула дверью. Проклятье! Фатально не везет. Где у меня простыни? Широкими шагами пересекла комнату, распахнула дверцы шкафа.

Ряд стеклянных пузырьков и флаконов. Прямо в глаза мне смотрела марантинская эмблема — цветок черного мака, наложенный на свернувшуюся в узел змею-Амфисбену. Черный мак. То, что мне нужно.

Поискала среди посуды. Стуро вылакал всю арварановку, вино же вообще не тронул. Достала первое попавшееся, накапала снотворного — по три капли на брата, и еще три на общий круг. Сколько их там было? Человек пять, не меньше. Жаль, с огнем долго возиться, горячим вином угостить было бы естественней, да и всасывается горячая жидкость быстрее. Я подумала, и добавила еще три капли.

В одной руке кувшин, в другой фонарь и край подола. Осторожно спустилась вниз.

— Кто идет?

— Это опять я, мальчики. Вот, пришла извиниться за грубые слова. Какое-то помрачение со мной случилось.

— Да брось, госпожа. Мы же понимаем.

— Вина вам принесла хорошего. Выпейте за нас за всех. Жаль, только холодное, у меня камин погас. Не сердитесь, ладно?

— Кто ж на тебя сердится, — чьи-то руки из темноты приняли тяжелый кувшин, — а что холодное, не беда. Для сугреву все одно сгодится. Давайте-ка, братки, налетайте. Твое здоровье, молодая госпожа.

— Не буду вас отвлекать. Спокойной ночи. Я хотела сказать, бодрости вам и удачи.

Поднялась на виток и остановилась, прижавшись щекой к покрытой инеем стене. Снизу не доносилось ни звука. Пост, если и распивал мое угощение (а я надеялась, распивал), то делал это черезвычайно тихо. Я досчитала до ста. Ноги начали зябнуть, пальцы рук тоже. Надо было взять перчатки. Вернуться за ними в комнату? Так или иначе ждать, пока заснут. Но обратно я почему-то не пошла. Физическое неудобство отвлекало меня от разных мыслей. Я каким-то шестым чувством понимала, задумываться мне сейчас не стоит. Ни о чем не стоит задумываться.

Досчитала до ста еще раз. И еще. А потом начала осторожно спускаться.

Я готовилась к привычному "кто идет?", но меня никто не окликнул. Из мрака выплыла пара ног, преградившая путь. Я нагнулась, подсвечивая фонарем. Сражник спал, опершись плечами о выступ стены. Другой уютно прикорнул у него на плече. Далее, почти в обнимку с переносной жаровней устроился еще один, а еще один умостил голову на приготовленных брикетах торфа. Рядом с ним стоял опорожненный кувшин. Последнего из стражников я обнаружила на корточках в нише. Он продолжал крепко сжимать в одной руке и лук, и стелу.

Спите, доблестные стражи. Спокойной ночи.

Я спустилась на первый уровень, почти пробежала по коридору — до того места, где днем обнаружили ход.

Гладкая ровная стена. Почему-то я ожидала увидеть ход раскрытым. А здесь ли он? Здесь, вон вещи Сардера, их так и не убрали. А вот тонкая, едва заметная щель в сплошном камне. Конечно же! Если его открывали, то потом закрыли, чтобы убийца ничего не заподозрил. Проклятье! А я не знаю, как этот механизм действует.

Принялась ощупывать периметр входа, нажимая на все выпуклости и шероховатости. Должен же здесь существовать какой-то рычаг! Не может быть, чтобы ход открывался только снаружи! Он сделан не для врагов извне, а совсем наоборот. Для защитников Сторожевой Башни он сделан, правда ведь? Выпускать, а не впускать. Ну где же этот проклятый рычаг?!

Отчаявшись, я подпрыгнула, изо всей силы ударила кулаком по стене. Рука мгновенно онемела от боли. Во второй руке был фонарь, поэтому я пнула дверь сапогом. Ушибла пальцы.

— Черт бы тебя побрал! Открывайся!

Взвыла от ненависти ко всем гиротам и их постройкам. Затопала ногами. Повернулась и принялась лягать пятками дверь. На втором ударе нога моя провалилась в пустоту. Вслед за собственной ногой в ту же пустоту опрокинулась и я.

Прямо надо мной возвышалась, сокращаясь в перспективе, черная рама подземного хода. Открылся! Господи, благодарю Тебя! В освещенном прямоугольнике комнаты прыгали и метались непонятные тени. Немного оглушенная падением, я подтянула ноги и села. Пол горел. Пламя стелилось и кувыркалось, пожирая вековую пыль. Пламя растекалось струями, словно расплескавшаяся лужа. Сквозняк из распахнутой дыры только взбадривал маленький пожар. Фонарь! Глаза тут же отыскали в сердцевине огня изувеченный металлический каркасик. Пропал мой свет. Вернуться за новым?

Никогда. Я поднялась, механически отряхиваясь. Затаптывать пламя не стоит, гореть тут нечему. Но пока полыхает масло, туннель хоть немного будет освещен. Я повернулась лицом к черной горловине и пошла вперед.

Через полсотни шагов туннель изогнулся и последние отблески пропали. Пришлось сбавить темп. Но стены были близко, я касалась их обеими руками, а пол оказался ровным и чистым. Я перестала через каждые два шага щупать перед собой воздух, вряд ли здесь обнаружится какое-нибудь препятствие. Еще одна дверь, или решетка. В худшем случае столкнусь лоб в лоб с убийцей. То-то он удивится! Может даже испугается и рванет наутек. А если не испугается… Странное дело, подобная мысль ничуть меня не взволновала. Не боялась я убийцы. Боялка, что ли, отвалилась?

Потом по ногам потянуло морозным ветром. Туннель еще раз повернул и я разглядела впереди низкий полукруг мутно-синего цвета. Пролезла наружу.

Кажется, овраг. Или лощина. Заснеженные склоны двумя косыми полотнищами — вправо и влево. Невнятные кляксы кустарника. Пейзаж время от времени порывисто пересекает колючий шквал, оставляя после себя рои суетливых и злющих снежинок. Метель? Видала я настоящие метели в Кадакаре, с молниями, со снежной радугой, с таким снегопадом, что дома заваливает по самые крыши. Итарнагонский снежок? Пф, не смешите.

Я выбралась на ближайший склон. Со всех сторон близко подступал лес. И по ту сторону оврага тоже стеной стоял лес, хотя… вон там, вроде бы, просвет. А в просвете — не озеро ли? Озеро у нас в любом случае на западе, ход не настолько длинный, чтобы пересечь все озеро, да еще под землей… А мне надо к северу. Значит — туда.

В лесу не очень темно. Снег сильно отражает свет. Даже хорошо, что я потеряла фонарь — обе руки свободны. Удобней цепляться, когда карабкаешься по буеракам. Только пальцы перестали что-либо чувствовать. Ерунда. Вперед.

Я скажу, что буду слушаться. Что пойду за тобой покорно, куда ты пожелаешь. Я скажу — теперь все изменится. Прости меня за эгоизм. Я знаю, твоя нерешительность не от слабости — от неопытности. Тебе надо к людям. К доброжелательным, открытым людям, к тем, кого не напугает фантастический твой облик. Тебе надо самореализоваться. Надо, чтоб тебя узнали и оценили. Потому что Господь дал тебе истинный талант, а в землю его закапываешь не ты — я закапываю. И еще я скажу… скажу…

Куда это я забралась? Вокруг какие-то кусты, кажется, орешник, а вон там, впереди — маковка холма и черный клык на его вершине. Господи, Твоя власть, руины!

На холм я взлетела не помня себя. Стуро, это я пришла! Я пришла! Спустись ко мне! Вбежав в разрушенные ворота я остановилась, тяжело переводя дыхание и хватаясь за грудь. Квадратная башня донжона громоздилась под самое небо. С растрепанной кровли срывались лоскуты метели, крутились беспорядочно, косо сваливались вниз, распадались, но так и не достигали земли. Верхние провалы окон тонули в летящем снегу.

— Стуро-о! Эй! Я пришла-а!

Ледяной ветер стегнул по глазам. Я стерла выступившие слезы.

— Стуро! Где ты?

Мертвая гиротская башня не отвечала. Казалось, она даже угрюмо холодно посмеивается, глядя на суетливую фигурку у своих колен. Издевается, не спеша продемонстрировать вымерзшее пустое нутро. Пустое?

— Стуро-о! Сту-у… — я закашлялась. Горло сжала спазма.

Медленно двинулась влево, обходя развалины по полузанесенной тропинке. У задней стены ветер снова набросился как пес, задирая и полоща одежду. Черный провал — вход в полуподвальное помещение, где обитал колдун-некромант. Я спустилась по скользким ступеням. Бездна непроглядная. Из нее — дыхание вечных льдов.

— Стуро, ты здесь?

Нет его тут. Если бы был — обязательно вышел. Или я настолько его обидела…

— Тот, Кто Вернется! Кто-нибудь! Маукабра!

Никого. Никого тут нет. Даже убийцы. Только мертвые неуспокоенные. Но мне они не ответят.

Вылезла на поверхность. Что делать? Господи, Ты привел меня сюда, Ты помог мне, почему же я вижу пустые стены? Где мне искать любимого? Я ведь не вернусь, пока не найду…

Обошла постройки и снова оказалась перед главным входом. Постояла, кутаясь в хлопающий плащ. От холода разболелся лоб. Я прошла внутрь и опустилась на корточки у стены, так, чтобы видеть со своего места улицу и остатки ворот. Подожду. Он еще, наверное, заглянет сюда. Должно быть, сразу от меня он полетел в свой Каорен. Очертя голову, бросился в чем был, с пустыми руками. Скоро он остынет и повернет назад. Заглянет сюда хоть ненадолго. Это мой единственный шанс. Иначе я не знаю, где его искать. Я дождусь. Немного терпения.

Бездумный взгляд зацепил какое-то шевеление в летящих один за другим снежных шквалах. Из клубов пурги выдвинулась темная фигура. Стуро? Нет, даже издали я разглядела, это не он — обычный человеческий силуэт. Наверное, колдун. Он приближался и я поднялась навстречу.

— Тот, Кто Вернется?

— Нет, Альса. Это я. Не признала?

Голос. Боже, что за голос! Я знаю, очень хорошо знаю этот голос… но его не должно здесь быть!

Снежный занавес раздвинулся, пропуская человека к крыльцу. Он оказался одет слишком легко для такой погоды, одет в замшевую охотничью курточку, а за плечами его билась и вилась, путаясь с ледяным крошевом, черная дикая грива. У него было смутно знакомое лицо, и глаза… наконец я узнала эти глаза, темные, с золотыми всполохами вокруг зрачков, никогда, ни до, ни после, ни у кого я не видела таких глаз.

— Ирги! Господи, как?! Откуда?!

Я шагнула с крыльца, но тотчас утонула в снегу по колено. Ух, и намело же сегодня сугробов. Как в Кадакаре.

— Ирги! Какое счастье! Ты мне сейчас так нужен!

Он глядел через косую вязь снежинок. Грустно улыбался. Я видела, как снег забивается ему в волосы, в брови и ресницы. Он был близко, совсем рядом. Он, мой друг, мой потерянный друг.

— Что ты там остановился? Иди сюда!

Ирги покачал головой, вздохнул.

— Ребята вы мои, ребята…

Укор? Нет. Нет укора. Сожаление. Сочувствие. Острая печаль.

— Я пришла мирится. Понимаешь? Прощения просить. А его нет…

Он кивнул. Он знал, что Стуро здесь нет.

— Ирги, где он? Скажи мне, где он?

Пожал плечами.

— Мне к нему не подойти, Альса.

— Он… он вернется?

— Не знаю. Ничего я не знаю. И сделать ничего не могу. Все наперекосяк.

— Я говорила о тебе нехорошо, — прошептала я, каясь, — Прости меня. Я ведь так не думала.

Он усмехнулся.

— Да ладно тебе, брось. Проехали. — Пауза. Ирги подставил руку, ловя снежинки на широкую ладонь. Они тут же таяли, превращаясь в капельки слез, — Так уж вышло, — сказал он тающим снежинкам, — Не просчитал я этого. Хреновый из меня игрок.

Я опять сделала попытку перебраться серез снежную трясину. Шарящая вслепую нога не нащупывала дна.

— Что не просчитал? Ирги, я не могу к тебе подойти. Снег глубокий. Дай руку.

Моя ладонь протянулась, словно мостик над ручьем. И, не встретив опоры, поникла, упала.

— Ирги, что же ты? Помоги!

— Я ухожу, — сказал он, — мне пора. Выше нос, барышня!

Он и впрямь уходил. Теперь я видела его спину и взлетающее над ней облако волос. Он уходил.

— Ирги, стой! Стой! Мы ведь только начали…

Он оглянулся на ходу, помахал рукой. Прощай.

— Стой! Стой же! Подожди меня!

Я рухнула грудью в бездонный снег. Как в воде поплыла, как ящерица на брюхе поползла, тонула и боролась, а темная фигура Ирги маячила на берегу, не приближаясь и не удаляясь. Потом снег вдруг измельчал, я нашарила дно и выползла на поверхность.

— Ирги, подожди! Я с тобой.

Нет, он не хотел меня ждать. Он уходил, быстро, решительно, я кричала, а он даже не оглядывался. Спотыкаясь и падая, иногда помогая себе руками, иногда вообще на четвереньках, но я все-таки нагоняла его. Он обернулся, потом еще раз и еще, и на лице его отразилось беспокойство, а может, испуг.

— Возьми меня с собой! Я не хочу одна! Ирги, возьми меня с собой!

Отчаянный рывок — я уцепилась за его руку. Пальцы ожгло. Горячая, Господи, какая горячая! Рука человеческая не может быть такой горячей!

— Не оставляй меня одну. Пожалуйста. Пожалуйста.

В ладони моей было пусто. Только след изначального Пламени — или Холода — раскручивающий неоглядные круги ада, грызущий плоть ожог. Только он, ничего больше.