День цветения

Рейгред Треверр

Дверь за ними закрылась. Мельхиор, уронив подбородок на грудь, задумчиво рассматривал пустую поверхность стола прямо перед собой. Вид у него был утомленный и немного раздраженный. Впрочем, дедово раздражение — напускное, для родственников. А вот утомление — утомление всамделишное. Недельная дорога с заездом в Генет, переговоры с Тайной, катастрофическое положение дел в Треверргаре… хотя, скорее всего, он готовил себя к наихудшему. Но — девяносто лет. Но — пережитый удар.

Я смотрел на деда и ждал. Ждал разноса и промывания мозгов. А что делать — заслужил. Все равно мне было очень и очень не по себе. Неловко как-то, словно булавка в одежде застряла. Словно заноза под кожу ушла, не видно ее, а свербит… Неужели я испугался неизбежной головомойки? Странно…

Мельхиор щелкнул пальцами. Агавра встрепенулась.

— Милочка, где там у нас дознавательские трофеи?

Агавра отодвинула ящик и выложила на столешницу мой кинжал-дагу.

— Забирай, — сказал Мельхиор, — или он тебе уже не слишком нужен?

— Спасибо.

Я взял дагу и спрятал за пазуху. Мельхиор поднял равнодушные глаза.

— Это была ошибка, мальчик.

Я кивнул.

— Остальные ошибки… сам видишь, или мне указать?

— Я должен был навести Амандена на колдуна из развалин. Сразу, как только о нем узнал.

— Ты должен был сдать вампира. Сразу, как только о нем узнал.

Не слишком ли, дед?

— Он не представлял никакой опасности. Я прокачал его…

— Ты пожалел сестру.

Это звучало, как обвинение. Я сцепил пальцы и отвернулся.

— Эмоции, Рейгред, — скучным учительским голосом завел Паучище, — первый враг любого, кто взял на себя смелость профессионально заниматься игрой. Ты знаешь за собой эту слабость. И ты потакаешь ей. Ты ошибаешься. Суетишься. Спешишь.

— Она ведь Треверра, дед. Не кто-нибудь.

— Оправдываешься, демонстрируя свою слабость. Косвенно, но признаешь вину.

— Признаю, — смирился я.

— Обижаешься на меня, мальчик. Не извлекаешь урока из ошибки.

Я молчал, пересчитывая сцепленные пальцы. Если бы я сдал Мотылька, то не узнал бы про колдуна.

Аманден бы узнал. Прокачал сестру и вампира и узнал. И проверил бы колдуна вдоль и поперек. И сохранил бы жизнь, если не Майберту и Улендиру, то себе — точно. А сестра… что сестра? Пожурили бы ее, может, наказали, Мотылька бы спрятали где-нибудь подальше или отправили тайком в этот его Кадакар, а то и в Каорен… Ни шума, ни экзекуций. Кальсабериты и не почесались бы.

Зачем же я прикрывал этих блаженных? Сестру… ладно, родная все-таки. А вампира? Неужели за то, что едва увидев меня, он сказал: "Ты — чаша на морозе. Серебрянная чаша, до краев наполненная ледяным ветром высот…" Мне ли не отличить лесть от… откровенности? А может, за его странное, ничем не обоснованное доверие? Он говорил: "Ты жесткий", он говорил: "Ты холодный". И, осознавая это, доверял мне безоглядно. Что же получается — у меня рука не поднялась? Язык не повернулся?

— Я не пожелал отдавать игру другому… даже Амандену, дед. Мне хотелось справиться самому.

Мельхиор устало приподнял кончики губ, обозначая улыбку.

— Это не оправдывает тебя, малыш. Это тоже эмоции. Гордыня, Рейгред.

Я сокрушенно вздохнул.

— Желание лично контролировать игру, быть всегда в курсе, ни в коем случае не выпускать из виду даже малейшие детали, и, вследствие этого — все, от и до, делать собственными руками… не так ли? А руки должны быть чистыми, Рейгред. Пусть те, кто работает на тебя, пачкаются. Мы проходили уже этот урок, Рейгред. Правда, теоретически. Ты забыл?

Нет. Хуже. Не придал особого значения.

— Зачем я подарил тебе дагу? Чтобы ты так бездарно ее использовал? Сам подставился, засветил ее, чуть вообще не потерял…

Я должен был показать дагу Сардеру, Мельхиорову человеку. И с этого момента он бы слушал не Аманденовы приказы, а мои. Два Улендировых братца-ножичка — тоже Мельхиоровы люди. Но Бог с ними, с Улендировыми ножами, если я уж так хотел сохранить все в тайне, призвал бы Сардера — тот при всем желании никому ничего рассказать бы не смог…

Но Сардер был убит, а я… Я понял, что дело плохо, слишком поздно.

— А ловушка, мальчик? Как хороша была идея, но ты же и загубил ее. Почему ты сторожил один? Кроме всего прочего это было просто опасно, и ты знал об этом. Какой материал имелся у тебя под руками! Дознаватель. Кальсабериты. Один Арамел чего стоил. Ты прекрасно с ним работал, когда отправил его за Аманденом, почему же на этот раз вывел его из игры?

Да, дед. Я должен был сладко спать в своей постельке, а моя игра шла бы своим чередом. Мне приносили бы результат, как собачка приносит тапочки. Как тебе его приносили Аманден и Улендир, как сейчас приносит Агавра, или я сам…

— Признания захотелось, да, мой мальчик? Восхищения? Чтобы оценили по достоинству? Если так, то ты не тем занялся, Рейгред. Ты, кажется, музыку любил, стихи тебя интересовали? Или, если очень постараться, ты и в воинских искусствах преуспел бы, а? Может, это и есть твоя стезя, а не подковерные игры? Каждому — свое, мой дорогой, но не каждый это осознает. Подумай как следует, чтобы не раскаиваться потом, как раскаивался Аманден.

Мельхиор пошевелил бледными распухшими пальцами без единого перстня.

— Дай-ка мне глоточек вина, Агавра. Да накапай туда микстуры, мой врач оставил ее вон там, на полке. Да, да, этой. Благодарю, милая.

Пока дед глотал вино, я рассматривал свои колени. Разволновался, отчитывая меня? Или просто время пришло принять лекарство? Жаленько дедушку? А как же "не поддавайся эмоциям, Рейгред"?

— Сделали Амандена с одного раза, а ведь он стреляный воробей, — продолжал монолог Мельхиор, — Была в нем слабина. Больное место. Нерв воспаленный. В него противник и ткнул. Подловил на эмоциях. Тот всполошился и побежал. Так как ошалел от страха. Финал закономерен. Вывод — любые эмоции ведут к закономерному финалу. — дед вздохнул, — Не ожидал я, что Аманден настолько опозорится.

— Не говори так о моем отце.

— И ты на него слишком похож. Зачем я пристроил тебя к кальсаберитам? Чтобы удалить из-под его влияния в первую очередь! Нет, смотрю, опять из всех щелей прет эта глупая аманденовщина!

— Он мой отец. Самый лучший отец на свете!

— Не разочаровывай меня, Рейгред. У меня здесь предостаточно разоварований, чтобы еще ты… Кстати, я заметил, вы с Эрвелом в ссоре. Чего ради?

— Ерунда. Из-за Ульганара.

— Сдается мне, Ульганара мы больше не увидим. Хотя, может, он и вернется. Впрочем, это все равно. Я послал людей к перевалу и на границы. По дорогам они опередят этого вашего колдуна. Он случайно летать не умеет?

Шутить изволим?

— Дед, — я собрался с духом, — а что с Арамелом? Я подумал, ведь не обязательно ссориться с орденом, если сдать только одного Арамела, то мы могли бы…

Он поднял ладонь.

— Ты хочешь остаться в ордене? Даже теперь, когда Эрвелу достанется Треверргар, а тебе — Катандеранские земли?

— Да.

Да. Каждому — свое. Я знаю, что мне нужно.

— С Арамелом разберемся. У меня есть для него кое-что. Ладно, иди, отдохни. Послезавтра назначены похороны. Иверену и ее благоверного отправим к Нурранам. За ними уже послали.

Я поднялся. Что-то все-таки было не так.

— Да, дед. А Альсарена?

— С Альсареной все будет в порядке.

— Кальсабериты ее не упустят.

Мельхиор откинулся на спинку кресла. Я его утомил.

— Разберемся с кальсаберитами. Бросим им кость. Может быть, инга. Может быть, кого-нибудь из слуг, это несущественно. Поразмышляй над этим. Если у тебя возникнут идеи, я с удовольствием их выслушаю. Завтра.

Я попрощался и вышел. В коридоре переминался Ровенгур.

— Господин Мельхиор свободен? Я хотел доложить, комнаты готовы…

Кость, конечно, надо бросить. Обязательно надо бросить кость. Сторожевым псам. Не только им. Общественности, так сказать. Виновного следует найти и покарать. Ибо преступление всегда должно быть наказуемо. Всегда. Наказуемо.

Имори. Имори фишка. Но личность заметная. Все его знают. Большой и белый. Если Мельхиор не догонит истинного преступника, и не рискнет вешать все обвинения на шею Арамелу, то Имори, конечно, сойдет на худой конец… во устрашение… во имя торжества вроде как справедливости… но слишком уж это мелко. Мельхиор не мелочится. Не любит он этого.

Но не может же он… Альсарену?! Она же Треверра! Все тебе, Рейгред, какие-то глупости в голову лезут… К тому же дед прямым текстом пообещал, что с нею все будет в порядке…

"Она мне больше не нужна". Ясно, не нужна, ничего толкового из нее уже не выжмешь. Трясется вся, языком еле ворочает. Лечить ее надо, а не допрашивать.

"Не нужна". Никому она здесь не нужна. Мне в первую очередь. С глаз бы ее долой… во избежание… всяческих искушений и провокаций… Кость костью, а сестрица для некоторых кусочек более чем лакомый.

Стоп, малявка. Не топчись на месте. Давай-ка еще раз…

"Поразмышляй над этим". Я размышляю, дед. И знаешь, идея у меня уже возникла. Завтра тебе доложат результат. Развязываешь мне руки? Ты, лишенный эмоций… мне, дураку такому… не изжившему жалость к сестре… м-м? Я правильно тебя понял?

"Инг или кто-нибудь из слуг. Это несущественно". Конечно, Имори, дед. Он хоть знает, куда ехать. А тем, кого он подкупит на воротах — ух, намылим шеи! Ух, и намылим!

И денежка у нас как раз имеется. Та, что некогда предназначалась Мотыльку.

Значит, кость все-таки — Арамел? И я угадал? Странно, почему-то я не чувствую к нему ненависти. Но и прежней привязанности, того ответа на его искреннюю опеку, тоже. Он мне уже не интересен. Ноль эмоций. Ты этого хотел, Мельхиор?

Я спустился на первый этаж, заглянул в людскую.

— Имори кто-нибудь видел?

— Да он, небось, у отца Дилментира сидит, — откликнулась Годава, — Днюет и ночует у его. И малец евойный тама…

— Не, — перебил один из стражников, — пацана я видел, он за ворота убег. А отец Дилментир во капелле сейчас, отпевальную служит господину нашему Амандену, молодой госпоже Иверене и господам гостям. А Имори если у отца Дилментира в комнатке сидит, то один-одинешенек.

Инг действительно сидел в комнатке капеллана. Один-одинешенек. Он вздрогнул, когда я отворил незапертую дверь.

— Собирайся, Имори, — сказал я, — вы с Альсареной уезжаете. Прямо сейчас.