День цветения

Альсарена Треверра

Книги нигде не оказалось. Переплетенная в вишневый сафьян, с двумя застежками, с вызолоченным обрезом книга "О стангревах. Достоверные описания и наблюдения…" бесследно пропала.

Вернее, следы-то как раз нашлись. Небрежно заметенные следы тотального обыска. Ворошили кровать, вспороли матрас, зашивать не стали, просто перевернули дырой вниз, да набросили сверху покрывало. В сундуках и ящиках копались, все перемешали, скомкали. Большая аптечка и навесной шкафчик со склянками оказались опечатаны. Опечатана была и дверь лаборатории наверху. Вместе с книгой исчезли Стуровы рисунки и кое-какие мои записи. Искали даже там, где я ни за что бы не догадалась спрятать то, что по-правде говоря, спрятать стоило.

У Ирги был хитрый тайник в наружней стене дома. Пожалуй, будь у меня подобный, я бы смогла скрыть подозрительные улики… ведь предупреждал же отец… да что сейчас об этом говорить! Разве на чужом опыте учатся?

Я устало присела на табурет возле стола. Ладарава выстыла в мое отсутствие. Пламечко светильника пласталось от сквозняка, щели ставен цедили синеватый разбавленый свет. Зачем я сюда пришла? Полюбоваться на работу кальсаберитов? Убедиться что тебя, глупую кошку, выследили и одурачили, и теперь обязательно поймают и предъявят хозяину твою окровавленную тушку, и вовсе не потому, что ты особо ценный пушной зверь, а по причине абсолютной природной несовместимости кошки с собакой…

Головная боль не утихала вторые сутки. Думать не хотелось. Донимал озноб, вернее, то, что я ошибочно принимала за озноб — нервная, неудержимая, выворачивающая душу дрожь. Подобное состояние, помнится, было у меня после лечения колдунскими пилюльками, правда на фоне сильного жара. Какой-то разлад в организме. Тьфу, гадость!

За спиной тихонько заскреблось, скрипнуло. Подуло по ногам. Огонек светильника затрепыхался и лег плашмя.

— Закрой дверь, — сказала я не оборачиваясь, — Сквозит.

Зашуршала длинная одежда. Пришелец прокрался вдоль стены и остановился напротив, тараща немного расширевшиеся в полумраке глаза в бахроме кукольных ресниц.

— А чего это ты здесь делаешь? — спросил он шепотом.

— Тебя поджидаю, — я медленно улыбнулась и буквально почувствовала, как блеснули в слабом свете мои зубы, — разве ты не знаешь, что тот, кто полюбит вампира, сам становится вампиром? М-м, Рейгред? Разве ты не знал этого, мой сладенький мальчик?

Он попятился, хоть я и не двинулась с места. Быстро осенил себя Святым Знаком.

— Альсарена, — пробормотал он, — да ты что… Ты в порядке?

— Как тебе сказать… — я вздернула губы, дробя клыками свет. Улыбалась, как улыбался колдун. Дико и отвратно.

— Ты больна, — он пощупал у себя на груди, нащупал что-то и сжал сквозь одежду, — Ты больна или рехнулась. Я позову кого-нибудь.

— Ты не выйдешь отсюда, — сказала я спокойно, — Я тебя загрызу. Насмерть. И выпью кровь.

— Послушай, — брат плаксиво скривился, боком отодвигаясь к постели, — прекрати это… ты меня пугаешь! И не скалься, я все равно не верю… Ой, смотри, что это у тебя?!

Он взмахнул рукой, указывая — что-то взблеснуло низко над полом, раздался характерный стук врезавшейся в дерево стали — и юбку мою дернуло и натянуло. Запоздало я попыталась вскочить — в подоле моем засел, проколов массу складок и пришпилив меня к ножке стола, знакомый кинжальчик с большой, изогнутой вперед гардой.

Пауза. Мой брат Рейгред настороженно таращился, готовый бежать к двери. Я с трудом подавила нарастающий истерический хохот. Я была уверена, что начав хохотать, я не остановлюсь уже никогда. Так и на костер пойду — хохоча.

— Ладно, — я опустила голову, — ты победил. Впрочем, ты в любом случае победил. Должна же я была пошипеть и пощериться из угла… прежде чем с меня снимут шкурку…

Он выдохнул — явно с облегчением.

— Глупости городишь. Какая еще шкурка? Зачем ты сюда пришла? Тебя ведь Эрвел бдит!

— Эрвел думает, я сплю.

— Почему же ты не спишь?

— Потому что не могу!

Я резко нагнулась, дергая кинжал за рукоять. Рейгред бросился на помощь.

— Осторожнее! Убери руки. Заденешь рычажок, располосует тебе платье в лапшу… и так вон какая дыра… дьявол, как ты меня напугала! Хорошо, это оказался я, а не кто-нибудь другой! Видела бы ты свое лицо!

— Ну и звал бы на помощь, чем изображать из себя… Всю душу вымотали, мудрилы чертовы. Скоро в самом деле на людей бросаться начну.

— Потерпи, — сказал он, — совсем немножечко. Твоя роль вот-вот закончится. Последний акт остался.

— Ясное дело. Прилюдное изобличение преступницы и постигшая ее кара небес, дым, огонь, фейерверк и низвержение в преисподнюю под рев труб и грохот барабанов. А после народное гуляние, пир и танцы до утра. Классический, много раз испытанный сценарий. Зрители воспитаны по известной схеме и любят, когда их ожидания оправдываются.

— Прекрати. Я все объясню.

— А ты еще по совместительству суфлер. Подсказываешь из темного угла.

— Арамела отпустили вовсе не для того, чтобы он устраивал над тобой экзекуции.

— А провалившийся побег, на который ты меня так усердно толкал, просто небольшая издержка воплощенного замысла. Карнавал не обходится без оттоптанных ног.

— Помолчи хоть минуту! Дай сказать.

— Молчу, молчу. У меня роль такая — молчать и плакать. А активные действующие лица передвигают меня по сцене как манекен.

— Сегодня ночью, в крайнем случае — завтра. Вы с Имори уедете. Готовься. Скорее всего, произойдет некоторый шум, беготня, вероятно, за вами даже погонятся. Пусть тебя это особенно не пугает, но и расслабляться тоже не следует. Мельхиор все организует качественно и достоверно.

Я помотала больной своей головой.

— Перестань меня морочить, малыш. Перестань разгадывать ребусы, когда ответ очевиден. Дед сказал: "Она мне больше не нужна". Прямым текстом. Ты присутствовал. Господи, как я устала!

— Прямым текстом? Ты не слышала, что он сказал мне, после того, как вы с Эрвелом ушли. Он сказал: "С ней все будет в порядке". Так и сказал. Прямым текстом. И нечего тут принимать вид жертвы и скалить зубы.

Я снова покачала головой. Он нетерпеливо вскинул ладонь:

— Это верно, представь себе, при всех так смутивших тебя исходных. Дед отправил дознавателя прочь, потому что в самом деле не хочет ссориться с Орденом. Имори подставил я, но даже если бы и тебя схватили с ним за компанию, это тоже сыграло бы деду на руку. А Арамел — паршивая собака, его роль — проштрафится еще разочек, упустив вас с Имори. Его черные делишки никоем образом не пятнают Орден. Наоборот, среди братии найдется кто-нибудь, кто скажет Мельхиору спасибо за Арамелову кровь.

Отвратительно. Во рту стало горько, захотелось сплюнуть. Рейгред сидел на корточках передо мной, поигрывая кинжалом.

— Есть такой закон в политике, — сказал он, чуть помолчав, — Закон Малой Крови. Мне дед рассказывал. Арамел был из тех, кто помог Эстремиру подняться на место Первосвященника. Поэтому Арамел обречен. Рано или поздно Эстремир должен был от него избавиться. Оказалось — рано. Арамел сам приблизил свой срок.

— Рейгред, как ты… спокойно… ноги вытираешь! А ведь он был твоим наставником!

Голубые глаза затуманились. Рейгред положил на ладонь нераскрытый кинжал и прижал его к щеке.

— Нет, Альсарена. Я не вытираю ноги. Ни в коем случае. Наоборот. Я уважаю этого человека. Я, знаешь ли, даже восхищаюсь им. Он умеет достойно проигрывать. Он ведь прекрасно осознает, что Мельхиор приготовил ему. И он сознательно, трезво идет на это. Не тешит себя беспочвенной надеждой, не таит злобы, не жаждет отомстить. Сие — настоящая ответственность, Альсарена. Настоящая сила, — мальчик усмехнулся, прикрыв нежные, как лепестки, веки, — А я, грешным делом, решил — сломался наш Арамел, прут стальной… Черта с два, — и еще раз, с напором, со сдержанной яростью в голосе, — черта с два!..

Мы помолчали. Головная боль откатилась куда-то в затылок и на время присмирела. Однако странное напряжение, похожее на невероятно растянутую во времени судорогу, отпускать не собиралось.

— Холодно здесь, — поежился Рейгред, — до костей пробирает. Пойдем в дом.

А ведь я уже как-то сжилась с мыслью о близкой мучинической кончине. Парадокс — но эта мысль меня поддерживала. Теперь же, с братниной подачи, перед внутренним взором снова замаячило беспросветное тусклое существование. Ровное болото на пороге зимы, трясина, подернутая ледком, непроглядная топь, слякоть. Бессмараг — смысл жизни, мой фетиш, мой идол — оказался почему-то не привлекательнее кочки на ровном месте. Маленькой болотной кочки с ее седой осокой, шаткого островка для лягушек. Горизонт стремительно сужался, его заслоняли, толпясь и колеблясь, бестелесные, безгласые сумеречные тени. Узнаваемые немедленно. Неотступные, терпеливые. Немой укор. Мои мертвые. Ожидающие меня.

Неотступно и терпеливо.

Стуро! Стуро, отзовись!

Где ты?!