День цветения

Альсарена Треверра

— Вот черт, — сказал колдун.

Раскаленная печка согревала подземный воздух, но влажности практически не убавляла. Мое платье, выстиранное около двух суток назад оставалось тяжелым и сырым. Одеть его я не рискнула, посему продолжала красоваться в колдунских обносках.

Редда и Ун не отходили от меня ни на шаг. Я была так рада увидеть их, что даже всплакнула, благо колдун занимался своей драконицей, а потом, когда она ушла, изволил почивать и плевать хотел на вессаров в моем лице (знаю, слово это означает всего лишь "чужак", но звучит по меньшей мере как ругательство). А сейчас колдун вернулся в реальный мир, и, естественно, начал с претензий.

— Вот черт!

Я устало повернулась к нему.

— Что такое?

— Йерр его не нашла.

— Кого?

— Иргиаро твоего.

Я дернулась. Мысли о Стуро все это время старательно изгонялись мною из головы. Иначе бы психика у меня не выдержала, это точно. Я медленно просчитала до пяти, затем спросила нейтральным тоном:

— А зачем ей Иргиаро?

— К тебе притащить, — раздраженно пояснил колдун, — Похоже, парня действительно взяли. Йерр говорит, его нет нигде в лесу. Он может оказаться только в Треверргаре, но там Йерр не слышит, — колдун сделал попытку привстать, перекосился на бок, плюхнулся обратно и зашипел сквозь зубы.

Стуро взяли? Перед глазами у меня тотчас возникло тускло-синее ночное небо, прикрытое прямо над головой темной полосой кровли, такое, каким я привыкла его видеть с Треверргарской стены, и вытянутый прямоугольник двора, и редкие искры факелов на дальних галереях, и над всем этим беззвучно плыл, чуть заваливаясь под ветер, черный зубчатый парус. И кто-то невидимый рядом со мной натянул закряхтевший на морозе лук, сипло тренькнула освобожденная тетива, и — "фью-ю-ю…" — просвистела тихонечко стрела, и черный парус дрогнул, сложился пополам, мгновенно потеряв опору, и сминаясь на глазах, как лоскуток бархата, по крутой спирали пошел вниз, вниз, в колодец двора, на оледенелые камни…

— Послушай… кх-кх… — я откашлялась, — Вы ведь уже сами справитесь, правда? Я тебе больше не нужна?

Он смерил меня исполненным презрения взглядом.

— Ты останешься здесь, — и, немного смягчившись, добавил:- Что-нибудь все равно придумаем. Не зря же меня натаскивали.

И задумался, картинно развалясь на Маукабрином боку. Я поджала губы и вернулась к стирке. Колдун считает своим долгом помочь Иргиаро. Что ж, пусть думает. Пусть думает.

Стуро каждую ночь прилетал к замку, потому что мы договаривались именно об этом. В какой-то момент потерял бдительность. И его подстрелили.

Если это так… если он мертв… гореть мне вечно в вечном огне!..

Но может, он только ранен? С рассеченным крылом, с переломами от падения с высоты, связанный, запертый, в руках у Арамела, но живой, живой?!

Лицо колдуна вдруг странным образом начало меняться. На нем отразился стремительно нарастающий ужас.

— Кара Господня! — провозгласил он гулким, как набат, басом.

Я аж подскочила.

— Какая кара, ты что?!

— Минимум на сутки, — сообщил колдун, мгновенно вернувшись в нормальное состояние, — Правда, если он жив.

— Кто жив? — я ошарашенно моргала.

— Святой отец. Слушай, когда он устроил мне в Ладараве "кабинет", сам где разместился? Не знаешь случайно?

— Какой кабинет? Не понимаю…

— Он наверняка перетащился в Ладараву, и свой Сабральский хор перетащил. Чтоб ко мне поближе оказаться.

— А! Ну да. Он в моей комнате поселился.

Я ощутила некоторое раздражение. Поселился в моей комнате! Разве я его приглашала?

— Ага, — сказал колдун, — Значит, мог и выжить. Пока сапоги натягивал, пока штаны поправлял, пока вниз добежал, мы с Йерр уже далеко были. Но парней его мы положили. Надеюсь, не всех. В любом случае, минимум на сутки он выпадет.

Я продолжала не понимать.

— Почему выпадет, если он жив?

— Вот именно, — колдун назидательно поднял палец, — Он — жив. А парней своих — положил. В Каорене это называется "командирский комплекс".

— А ты… точно знаешь, что мальчики-кальсабериты… не спаслись?

Колдун хмыкнул.

— Если только один-два… по случайности.

— Господи! Бедный Арамел!

Колдун некоторое время с непонятным выражением смотрел на меня, потом вздохнул и покачал головой.

— Да-а… Ты добрая. Жалеешь меня, жалеешь его…

Неужели тебя это хоть немножко задело, язычник? Или ты считаешь меня непроходимой тупицей, слепо следующей Истинному Закону? Я пожала плечами.

— Это лучше, чем мстить.

— Может быть, — спокойно согласился он, — Ладно, вернемся к Иргиаро. Кто там у нас… Ульганар, — колдун вздернул подбородок и строго оглядел пещеру, — Эрвел, — перевел озабоченный и немного рассеянный взгляд на меня, — Паучонок, — шароко раскрыл глаза и пару раз наивно взмахнул ресницами, — Они будут ждать дознавателя. Все. А дознаватель… — теперь на меня сдержанно-участливо взглянул Илен Палахар, — Дознаватель — будет сидеть в засаде и ждать убийцу. Особенно, если Арамел жив.

— Да что тебе дался этот Арамел! — возмутилась я, — Убийца — ты! Ты убийца!

— Дознаватель ждет убийцу Иверены и Гелиодора, — спокойно возразил колдун, — Я тут ни при чем.

У меня дыхание перехватило от ярости. Врет прямо в глаза! Хоть бы постеснялся!

— Знаешь что? Мне-то голову не морочь. Арамела зачем-то приплел. Он, между прочим, собирался оказать тебе помощь. Посильную помощь в твоем положении.

— "Ты не тронешь тех, кто находится под моей опекой, и уберешь тех, кого я скажу, — голос колдуна преобразился, став неотличимо похож на голос старшего кальсаберита, — Я, со своей стороны, устрою тебе побег", — он сделал паузу, во время которой я недоумевающе моргала, потом спросил своим собственным голосом:- Ты об этом?

Он специально меня злит? Комедиант!

— Нет, не об этом. Он готовил тебе смерть при попытке к бегству. Быструю и безболезненную. Зря, конечно, старался, придумывал, как бы и волков накормить, и овец уберечь… Плевать ты хотел на заботу его…

Колдун молчал и кривил губы. Маукабра, растопырив когти, выкусывала себе между пальцами.

— Он не мог такого говорить! — крикнула я, — Ты все лжешь… не знаю, зачем…

Пауза. Колдун вытянул трубочкой губы, словно собираясь засвистеть, но не засвистел. Зато сказал:

— Есть одно очень верное правило. Пока не прокачаешь — зачем, почему и каким образом, не имеешь права что-либо утверждать. Сперва построй расклад, а потом делай выводы.

Я с размаху швырнула в воду намыленное тряпье.

— Ах ты, Боже мой! Я еще должна доказывать, кто тут виноват! Да тебе просто стыдно, вот и городишь ахинею!

— Мне стыдно? — деланно поразился колдун, — Чего мне стыдиться, скажи на милость?

Я встала и мстительно вытерла руки о излишне длинный, хорошего сукна, подол колдунской котты.

— Ты убил женщину, которая тебе доверяла, которой ты нравился, черт тебя дери! Ты бессоветно, цинично ею воспользовался, а потом убил!

В глазах его дрогнула стеклянная стена. Получил, неуязвимый? Ведь в тебе что-то осталось человеческое, иначе не быть бы тебе целителем. Никогда не быть.

— Значит так, — глухо выговорил он, — Раз и навсегда. Я не убивал твою сестру. Женщины не прнадлежат роду. И, если бы я успел, она осталась бы жива. Косвенно я виноват в ее смерти. Признаю. Но уверен, и без моего бальзама святой отец нашел бы, чем их с Гелиодором отравить. В крайнем случае спер бы что-нибудь у тебя из аптечки, — он поднял ладонь, предупреждая мои возражения, — Я расскажу тебе, как их убили. Ты ведь марантина. В растираниях понимакшь?

Я молча ждала. Пусть оправдывается.

— Аконит. Я дал ему бальзам для коленок. В состав входит аконит. Это и была собственно отрава. А у твоего братца Паучонка проблемы с желудком. Так что и оболочку было из чего соорудить.

Кардио-токсический яд. Сердечный приступ. И, чтобы жертвы не свалились в корчах сразу же — оболочка из обволакивающего средства, способного довольно долго сопротивлятся действию желудочного сока. Снотворное для Гелиодора. Благодаря этому он прожил подольше Иверены, но проснуться не смог. А Иверена успела понять, что с ней что-то не так. Однако, почувствовав недомогание, долго крепилась, не хотела звать на помощь. "Да чтоб я у тебя еще раз о чем-то попросила! Да никогда! Да провалиться мне!" И не звала, покуда не стало совсем плохо. А потом уже было поздно.

Прости меня, Иверена…

— За несколько дней до этого собаки не пропадали? — спросил колдун.

Собаки… Что-то такое я слышала от Ровенгура… Да, кажется, случай имел место… Ну и что? А кто убил собаку? Не ты ли сам, мой драгоценный собеседник?

— Это еще ничего не проясняет. Согласна, убийство произошло именно так. Но при чем тут Арамел?

— А как, ты представляешь, отрава попала в желудки твоей сестры с мужем? И никто ничего не заметил?

— Откуда я знаю? Подмешали в вино, в еду… хотя нет. Яд, скорее всего, дали в твердом виде, вроде пилюльки в облатке… подожди…

— Ну? — колдун сделал нетерпеливый жест.

Облатки-желуди. Невозможно сладкие, такие, что детское желание погрызть или пососать их погибло в зародыше. А выплюнуть нельзя. Можно только проглотить, и как можно скорее.

Арамел. Не может быть. Зачем? Что Иверена ему сделала? Значит, он тоже лгал мне? Этот его отеческий тон… а на самом деле и меня… при попытке к бегству… Стуро! У него в руках!

— Все, — решительно сказал колдун, — Этот вопрос исчерпан. Возвращаемся назад. Если Иргиаро жив, ему до поры до времени ничего серьезного не грозит. Ульганар и Эрвел не посмеют его даже допрашивать, будут ждать дознавателя. Паучонок… хм… в свете того, что правда об их отношениях с нечистью всплыла, займется моральной обработкой окружения. Чтобы представить Иргиаро как союзника для поимки меня и розыска тебя. Дознаватель не вылезет из своего угла. Ловушка слишком хороша, а он умеет ждать. Арамел же будет использовать парня как ловушку на тебя… Да, именно так, он, скорее всего, убежден, что ты осталась жива, сбежала вынужденно, и, тщетно прождав своего любовника в развалинах, вернешься в Треверргар. Он тебя просчитал. Подумай, если бы не Йерр, так бы и произошло, разве нет?

Я промолчала, кусая губы. Мне его умозаключения не казались слишком убедительными. Как он может с такой легкостью простраивать действия посторонних? Не спорю, наука стратегии существует, но опирается она на информацию и факты. А какие у нас факты, кроме того, что Стуро пропал? Никаких. И исходя из существующего я могу лишь с точностью сказать, что сие будет последней каплей в моих испытаниях. Самое черное искушение — искушение отчаянием.

— Здесь дело во времени, — продолжал колдун, — За сколько Арамел соберет раздерганные нервишки, и сколько он выделит тебе на осознание того, что Иргиаро не вернется. А валялся я тут… — он поглядел на Маукабру. Она перестала вылизываться и тоже уставилась на него, — Четверо суток выходит. Немало. За это время он мог оклематься и отправиться по Гелиодорову душу. Тогда он уже у дознавателя в руках, а Иргиаро, соответственно, жив, как свидетель. Так, так. Время есть. Э!

Он вдруг нахмурился и замолчал. Я стояла над ведром с грязной водой, опустив руки.

— Этот ваш… капеллан. Отец Дилментир, — колдун посмотрел выжидательно.

— Что — отец Дилментир?

— Исповедь. Примет или не примет он исповедь у Арамела? По всем статьям, должен принять, а Арамел должен исповедаться. Тогда плакал наш дознаватель.

— И Арамел займется Ст… Мотыльком?

— Хм… — он отвел глаза, — Слушай, что ты тут стоишь над душой? Сядь куда-нибудь. Сядь сюда.

Я послушно подошла и присела напротив него, на свою постель. Помолчали.

— Капеллан. Расскажи о нем. Что он за человек?

Я пожала плечами.

— Он старенький. Добрый. Тихий. Немного не от мира сего. Выполняет свой долг, в чужие дела не лезет. Как-то его вроде и не заметно… не знаю.

Колдун пошарил в куче одежды, вытянул поясную сумочку, а оттуда достал кисет и трубку. Я рассеянно следила, как он готовит себе курево, ловко действуя примотанной к корпусу левой рукой. Мне не хотелось ни о чем думать. Снизошло отупение — может, от усталости, а может, от непосильного количества необоснованной информации… Даже обида на коварного Арамела начала как-то истаивать и блекнуть. Зачем он убил Иверену? И он ли все-таки ее убил? Не знаю. Кажется, мне уже все равно.

— Это все, что ты о нем можешь сказать? — поинтересовался колдун.

— О ком?

— О капеллане.

— А… да. Зачем тебе капеллан? Он в Треверргаре никогда ничего не решал.

— Капеллан — краеугольный камень, — колдун почесал мундштуком трубки за ухом и вздохнул, — У Арамела будет… вернее, был кризис, и он наверняка просил его исповедать.

— Ну и что?

— На исповеди он сознается.

— Отец Дилментир все равно сохранит все в тайне.

— Но, исповедавшись, Арамел откажется от убийств, понимаешь? И вплотную займется твоим Иргиаро.

От нечего делать. Раз убивать нельзя, займется моим Иргиаро. Я закрыла глаза.

— Черт, не могу простроить этого вашего капеллана. Будет ли он исповедовать человека с помраченным рассудком? Вроде — не должен. А если решит, что тот при смерти? Ну что ты сидишь, как куль?

— Я устала.

Подтянула колени к груди и сунулась в них лбом.

— Отстань от меня. Пожалуйста.

Пауза. Застучала трубка о камень. Колдун выбивал пепел.

— Я сейчас не в форме. Я вытащу твоего Иргиаро. Через два дня.

Слезы благодарности и лобызания сапог. Держи карман.

— Ты сдалась, — сказал он.

Твоими стараниями. У меня нет ни твоих душевных сил, ни твоей ненависти. А любить мне уже почти некого. Ничего не хочу. Хочу исчезнуть. Никогда не быть.

Колдун зашуршал чем-то на своей подстилке. Заворочался. Тихонько звякнул металл, зашипела Маукабра. Колдун чертыхнулся. Мимо меня с шелестом протекла струя кипятка — Маукабра покинула своего хозяина. Пошуршала у выхода, отодвигая обломок скалы. По макушке мазнул свежий холодный ветерок и все стихло.

Тишина. Журчит вода и вздыхают собаки.

— Печка остынет, — напомнил колдун.

Я послушно встала, доплелась до печки, подбросила дровишек. Жизнь продолжается, Альсарена Треверра. Пока ты еще не в праве сама собой распоряжаться.

Посмотрела на колдуна. Он развалился на подстилке по диагонали, ногами на полу, затылком тоже на полу. Рядом с ним валялись две обнаженные сабли. Сумка с вещами разворошена, вокруг разбросаны какие-то тряпки.

Порезвился наш болящий. А мне что, убирать? Впрочем, все равно. Уберу. Скандала ты от меня не дождешься.

Я начала молча собирать тряпки. Подняла обе сабли, аккуратно отложила их в сторону. Колдун ворочал глазами, но не шевелился.

— Подвинься.

— Не могу. Через полчетверти.

— Что — через полчетверти?

— Подвинусь через полчетверти, — он покатал затылок по торчащим из-под одеяла еловым веткам, — Пока это все.

Издеваемся? Ну-ну.

— Пока это все — что? Не развалится от старости?

— Нет, — буркнул он сердито, — Пока это — все, что я могу сделать.

— Что? Плечо? — я нагнулась, проверила лубок, ощупала пациента, — Эй, да ты что, парализован? Господи, как же это? Осложнение после твоих пилюль?

— После хорошего тычка хвостом в грудинную зону, идиотка, — он напрягся, но смог только еще сильнее закинуть голову и коснуться теменем голых камней пола, — Подтяни меня повыше… дьявол! Убери же сумку, не видишь — мешает!

— Это Маукабра? То есть — Йерр?

— Ну не сам же я… Ладно, хватит. Спасибо. Оставь, говорю. Надорвешься.

Я перевела дыхание. Маукабра. Обездвижила. Своего обожаемого хозяина. Я понимаю — меня, но его? Сумасшедшая зверюга.

— Что это на нее нашло?

Он фыркнул. Я отошла к так называемому "выходу", потолкала скалу-дверь. Монолит. В щели даже палец не просунешь. М-да…

Вернулась к колдуну.

— Что, так и будешь лежать?

— Так и буду.

Он был зол, а мне не хотелось допытываться до причин странной Маукабриной выходки. Пускай сами разбираются.

— Ну что ж, лежи. Укрою тебя, что ли…

— Не надо. Жарко.

— Не надо, так не надо. Если что-то понадобится — позови.