День цветения

Летери

Вчера вечером господин Эрвел мне сказал: "Покажи гироту что-нибудь гиротское, парень". В смысле, чтобы я этого Адвана Каоренца к башне Ладараве отвел и все, что знаю про нее, поведал. Вроде как тот интересуется всякими рисованиями. Что до башни, так об ей у госпожи моей Альсарены надо бы испросить. А что до гирота, так то господин Эрвел, небось, решил, раз я сам наполовину гирот, то я и про башню всех лучшее расскажу. Я что? Мне приказали, я делаю.

Пораньше с утречка пришел. До завтрака еще, а то ведь потом у господ турнир начнется, а после обед, а еще после пляски, а там уж не до рисований будет. Поскребся так тихохонько, а дверка — тр-р-р! — и отворилась. Я-то думал, этот гирот-каоренец в постельке почивает, господин ведь как-никак и гость, может, я раненько пришел, и он меня взашей… Ать, гляжу — одетый, в сапогах. На окошке сидит и во двор смотрит. А как дверка затрещала, тут он уже на меня посмотрел. Я поклонился, как положено, и говорю:

— Доброго утра, — говорю, — господин Адван Каоренец! Меня господин Эрвел прислал, в смысле, ты же, господин, вроде как ахритектурой интересуешься. Ну, башней нашей, в смысле.

А он меня и спрашивает:

— Какой-такой, — спрашивает, — башней?

— Гиротской, — объясняю, — Ладаравой. В смысле, готов показать и рассказать. Четвертая четверти, — объясняю, — до завтрака.

Он аж с окошка соскочил.

— Гиротская башня? Погоди, — говорит, — откуда? Это же новая постройка, мне Эрвел рассказывал, Треверргару чуть больше двадцати!

— Ну так, — говорю, — Треверргар вроде к ней и пристроен. Туточки на мысе спокон веку башня стояла. Старая, сторожевая. К ней и пристроили.

— Так чего же мы стоим? — удивляется, — Веди, показывай!

У гирота-каоренца ноги ого-го какие длинные. Он по лестнице вперед ускакал. Я ему кричу:

— Не сюда! — кричу, — Поворачивай! Тут через верх удобнее.

Вернулся. Пошли мы через верх, через мосточек, в смысле, во двор не спускаясь. Прямо на внешнюю стену попали. Тут он спрашивает:

— Звать-то тебя как, малый?

— Летери, — отвечаю.

— Ишь ты, Летери, — хмыкает, — имя-то у тебя ингское.

— А у меня батька инг, — говорю, — у господина Амандена первый телохранитель.

— Не тот ли великан белобрысый?

— Ну так! Он и есть. Батька мой. Инг Имори.

Такой у меня батька, в толпе не потеряется. Издаля его видать. И ни с кем другим не спутаешь.

— Да, — говорит гирот-каоренец, — батька у тебя что надо.

Тут я на него как бы заново посмотрел. Понимает, в чем толк, хоть и каоренец. С таким и дело иметь приятно.

— А вона, — говорю, — и Ладарава наша. Вот здесь, — говорю, — спуститься можно, во двор. Со двора-то лучшее видать.

Спустились мы во двор.

— Вот, — говорю, — гиротская башня Ладарава, то есть "Зоркая". На высокой скале выстроена, над озером Мерлут, что значит "Красное озеро". Место скракедически выгодное. Как их… естественные укрепления, самой природой созданные.

Гирот глядел, глядел, а потом и спрашивает:

— А что там такое белое, словно бы известкой намазано? Башню внутри перестраивали?

— Да нет, — говорю, — отремонтировали недавно. Там ведь теперь госпожа моя Альсарена поселилась. У ей там комнатка жилая и раболатория.

— Значит, войти нельзя?

И такое, знаете ли, разочарование у него на лице проявилось! Я и сказал:

— Почему нельзя? Госпожа моя ласковая, душевная. Что бы ей нас не пустить? Пойдем, господин, опять на стену. Туточки в ворота не войдешь, они тама, изнутри, засовом заложены. А госпожа моя Альсарена наверху живет, по верху и нам пройти надобно.

Поднялись мы обратно. Я за цепку дернул, чтоб колокольчик у госпожи в комнате зазвонил. А с галереи не слыхать, зазвонил он или нет. Госпожа Альсарена что-то не открывала, а гирот-каоренец и спрашивает:

— Послушай, Летери, а не рано ли мы? Может, она спит еще, госпожа твоя?

Тут дверь отворилась, из двери Редда выглянула, а следом и сама госпожа, смурная да нечесанная. Шаль пуховая на сорочку ночную накинута.

— Что случилось, — спрашивает, — Летери?

И голос у ее злой такой, хриплый со сна-то. Я прямо потерялся весь. Ведь середина второй четверти для господ еще утро раннее, а госпожу мою Альсарену чем другим и не попрекнешь, а вот поспать она оченно любит, иной раз и к завтраку не выходит, все почивает. Щас, думаю, задаст она мне. И гироту-каоренцу заодно. Тут он как раз и влез с объяснениями, гирот этот каоренец.

— Покорнейше прошу простить, — говорит, — Это я во всем виноват. У нас с Летери небольшая экскурсия. Понимаете ли, я интересуюсь гиротской архитектурой и попросил показать мне Ладараву.

Госпожа глаза потерла и спрашивает:

— Вы хотите зайти в комнату? Простите, я не ждала посетителей…

— Что вы, что вы! — гирот-каоренец даже руками замахал, — Я об этом не думал совсем. Если бы вы позволили осмотреть нижние этажи, я был бы искренне вам благодарен.

Тут госпожа моя вроде бы подобрела малость.

— Бога ради, — говорит, — сколько угодно. Пожалуйста, спускайтесь, вот лестница.

— Благодарю, — отвечает гирот-каоренец и меня за плечо берет, — Пойдем, малый.

И пошли мы по ступенечкам вниз, а госпожа нас окликает:

— Погодите, куда же вы без света! Я вам светильник дам.

Я за ней в комнату прошел и светильник взял зажженный.

— Осторожней там, — госпожа просит, — шеи себе не сверните. И, знаешь, открой внизу ворота. Свету побольше будет, да и проветрится заодно.

А гирот-каоренец, меня не дожидаючись, почти до первого этажа спустился. Это по темнотище-то по кромешной. Догнал я его, а он спрашивает:

— Что здесь было раньше?

— Вроде как конюшни, а то кухни, — отвечаю, — Древняя ведь башня. Кто знал, те давно умерли, а мы того не ведаем.

— Верно, малый, говоришь, — вздыхает он.

И двинул весь темный зал обходить, через мусор да хлам вроде аиста переступая. А я светильник в нишу поставил и засов отвалил, что двери изнутри подпирал. Створки покачал малость, раздвинулись они на ладонь, не больше. Тут гирот-каоренец, хлам весь ногами перемерив, помогать мне подсунулся. Вдвоем мы двери распахнули, и свет дневной в башню потек, и видно стало, что ступени щербатые вниз и вниз спускаются.

— Там подвалы? — гирот-каоренец спрашивает.

— Ну так, — говорю, — еще какие! Страшное дело, какие подвалы. Друг под дружкою в скале напрямки пробиты.

— Двухуровневые, — он кивает, — Спустимся?

— А то!

По правде сказать, ничего там нет, в подвалах этих, даже мусора. Когда ремонт был мы с пацанами из деревни заглядывали туда. Коридор да комнаты по сторонам, то ль склады, то ль казематы. Думали мы, хоть клад какой найдем, или оружие драгоценное, или древнего гиротского воина скелет на худой конец. Так ничего и не нашли, только батя на нас шикнул, мол, хватит пыль веков на штаны собирать. Но гироту-каоренецу-то ахритектура тутошняя надобна, то есть, ему камешки интересны, как они друг на друга положены и почему не падают. Ему своя корысть по подземельям таскаться.

Он шагает вперед, и шибко так шагает, хоть свет-то у меня, а я сзади его плетусь. И по стене рукою проводит, вроде как оглаживает стену ласково.

— А здесь что было, — спрашивает, — тоже не знаешь?

— Не знаю, — говорю, — Какой с меня спрос? Тока, думается, тебе, господин, к бабке моей обратится недурственно. Ну, в смысле, не по поводу болячек, а можа она чего про Ладараву ведает, бабка моя, потому как сама старая в округе.

— Никак, бабка у тебя сказительница народная? — смеется.

— Бабка моя Радвара-знахарка, — объясняю, — В деревне Щучихе проживает, это к северу от Треверргара.

Он меня цап за плечо:

— Как? — говорит, — Бабка твоя гиротка?

— Ну так, — отвечаю, — гиротка и есть. Мамкина мать. Только ты, господин, ежели к ней пойдешь… — тут я голос понизил, потому как дурацкая эта история, да ничего не поделаешь, упертая у меня бабка, — ежели к ней пойдешь, — говорю, — про Треверров разговора не заводи, а особливо про госпожу Альсарену. Лютует бабка моя на господ моих. Такой стих нашел, старая она.

— Вот как, — гирот-каоренец бормочет и бровями так смешно двигает, — Интересно это вельми. То есть, не то, что она лютует, а то, что корни гиротские наверняка помнит. Когда бы ее навестить?

— Да хоть сегодня, господин, — предлагаю.

Он рукой небрежно так отмахивается:

— Какой я тебе господин, — говорит, — просто Адван, солдат, серая кость. Сегодня у нас турнир, в деревню уйти никак не получится. Ничего, парень, найдем времечко к бабке твоей заглянуть, — тут он насторожился, палец к губам приложил.

И слышим мы, направляется кто-то сюда, а потом там, откуда мы пришли свет в коридоре заметался. Адван — р-раз! — и задвинул меня за спину себе, я и ахнуть не успел.

— Летери! — слышим, — Господин Адван! Где вы?

Это госпожа моя Альсарена оказалась. С факелами в обеих руках.

— Я, — говорит, — испугалась, как бы вы не заблудились. Свет у вас слабенький, да и задуть его могло сквозняком. Возьмите факел.

Адван факел забрал, а она свободной рукой взмахнула и дальше речь ведет:

— Удивления достойны, — говорит, — эти древние постройки. Помещения, в которых мы находимся, вырублены непосредственно в скале, в граните, а гранит, как вам известно, не самый податливый камень. Не в обиду моим соотечественникам скажу, что современный лираэнский метод строительства действительно скор, но вряд ли может конкурировать со старыми гиротскими сооружениями в надежности и долговечности. Вы, наверное, обратили внимание, господин Адван, что Ладарава выстроена без связующего раствора? Камни, ее составляющие настолько велики, а толщина стен настолько значительна, что все здание удерживается воедино благодаря собственному весу. Правда, площадка наверху башни и ее венец, добавлены, я думаю, несколько позже.

— Почему, позвольте узнать? — заинтересовался Адван.

— Другая манера… другой стиль, я бы сказала. Камни довольно тщательно вытесаны одинаковыми блоками, а не составлены в произвольном разноразмерном порядке. К тому же гранит для возведения башни, я уверена, брали прямо отсюда, — тут она топнула ногой, — а камень для венца привезли явно из другого места, хоть и не издалека. Ах! — вдруг воскликнула она, — знаете, что мне сейчас пришло в голову? Ведь старый гиротский замок построен в том же стиле, что и венец! Вероятно, Ладараву завершили когда возводили замок. Значит, он более молодой, чем эта башня.

— Замок? — оживился Адван, — Да, да, Эрвел мне кое-что о нем рассказывал.

Но госпожа Альсарена почему-то задумалась. И губы надула, и нахмурилась.

— А! — буркнула, погодя немного, — От замка ничего не осталось. Одни руины. Не думаю, что осмотр кучи камней — занимательное времяпровождение, господин Адван.

— Почему же, — удивился я, — в смысле, почему же кучи камней? Замок вовсе не развалился. В смысле, жить там, конечно, нельзя, но поглядеть-то можно. И не далеко он, замок этот, в смысле…

Тут госпожа моя Альсарена так на меня зыркнула, что я поперхнулся. Совсем запамятовал, что не любит госпожа о замке старом упоминаний. Вроде бы руины эти с темной семейной историей связаны, а вот с какой, не ведаю я. От бабки слыхал, но бабка тоже все голову морочит, все ворчит да намекает.

— Не вижу ничего интересного в старых развалинах, — отрезала госпожа и плечами пожала, — Отец приготовил для гостей достаточно других забав и развлечений. Кстати, вам не кажется, господин Адван, что пора выбираться на поверхность? Как бы нам не опоздать к завтраку.

Ну и поспешили мы на свет дневной. Госпожа моя Альсарена Адвана под ручку взяла и давай чирикать-свиристеть, как они, господа, умеют. То есть, слов всяких уйму наговорит, а смысла в них — с гулькин нос. Это я не к тому, что госпожа моя глупая, просто не люблю, когда она балаболкой безмозглой прикидывается. Но я что? Мое дело за господами ходить, да прислуживать, да помалкивать.

Я и помалкиваю.