День цветения

Альсарена Треверра

Мне ничего не снилось, да и приснится не могло. Стоило прикрыть глаза, как он снова взялся меня тормошить. И откуда только силы берутся?

— Энна…

"Энна" — мама по-гиротски. Господи, кем я только не была за эти двое суток (или сколько их прошло там, в реальном мире?)! Я побывала и Лассари, и Литой, и Орвой, и Ангалой, и женщиной со странным именем Трилистник, и Таоссой, и Иланелл, и няней Норданелл, и Лапушкой (наверное, лекаркой), и даже каким-то мастером Эдаро, единственным мужчиной в этой компании (Как ты здесь появился? — Шел мимо и зашел. — Шел? Мимо? И зашел?!).

— Что ты хочешь, мой хороший?

Он нахмурился. Ему не нравится лиранат, ему не нравится найлерт. Он желает беседовать по-гиротски, или на языке Холодных Земель. Ну уж извини, подобной экзотике я не обучена. По-гиротски знаю не больше десятка слов, а воспроизвести холодноземское рычание моя глотка вообще не в состоянии.

— Ты что-нибудь хочешь? Тебе удобно?

— Мама… значит, я теперь здесь?

Новый приступ бреда, действующие лица меняются, но вопросы всегда одни и те же.

— Да, ты здесь (хотела бы я знать, где это — здесь!), со всеми нами.

— Они все пришли?

О, Боже. Каждый раз это выясняет!

— Все, все. Они сейчас отдыхают в другой комнате. Они рядом, успокойся. Они спят, и ты спи.

— Как отец?

— Отец в порядке, — я прикрыла саднящие глаза, — дядя в порядке, девочки в порядке, Гатвар в порядке, Реассар в порядке, Ордар в порядке, Идгарв в порядке, кто там еще… Дагварен, Ястреб, мастер Эдаро, все они в порядке… все спят в соседней комнате…

— Это хорошо, — он счастливо улыбнулся, — Знаешь, я думал… боялся, что ничего не получилось. Думал, все зря… — он вдруг обеспокоился, заворочал головой, — А Йерр? Где Йерр?

Почему-то при Маукабре он не безобразничает. При Маукабре он спокойно спит. Но Маукабра теперь все чаще уходит, и время ее отсутствия все продолжительнее и продолжительнее. Видимо, решила, что мне таки можно доверять. Спасибо, конечно, но лучше бы она оставалась дежурить около своего неугомонного хозяина. Тем более, что из пещерки ведет единственный выход, заваленный качающимся камнем, а сдвинуть его я не в состоянии. Есть еще узкая трещина в своде, куда уходит дым, и щель, которую прорыл подземный ручеек. В первую, даже если бы до нее удалось добраться, можно было бы просунуть руку. Во вторую — только мизинец.

— Она на охоте, скоро вернется.

— Хорошо, — он расслабился и умиленно посмотрел на меня.

Некоторое время мы обменивались идиотскими улыбками любящих родственников. Ну что, будем спать, или будем дальше тянуть из меня жилы? Между прочим, почему бы мне… В самом деле! Почему бы мне не воспользоваться этой его говорливостью? Выяснить, например, чего ради он скинул маску Адвана Каоренца и отдал себя на растерзание отцу Арамелу. В адекватном состоянии из него такой информации не вытянешь, это факт. Бог даст, о моих вопросах он и не вспомнит.

— Э-э… сынок. Почему ты боялся, что ничего не получилось?

— Я перестал их слышать, — объяснил он охотно, — понимаешь? Принес выкуп, а они не пришли.

Ужас. Катастрофа.

— А может, это был лишний выкуп?

— Да, наверное, так… — он вздохнул, глядя в сторону, — Мне говорили, что смерть за смерть не обязательно. Что можно брать выкуп страхом, болью… но мне казалось, этих… Треверров так мало…

Язычники. Это же надо такое выдумать! Страхом, болью, смертью… кормить покойников. Людоеды.

— Страха и боли было более чем достаточно. На сотню человек хватило бы.

— Да, наверное… — легко согласился он.

Помолчал, задумчиво водя взглядом по темному, в испарине и ледяной коросте, своду пещерки. Интересно, какие кущи мерещатся ему вместо нашей промозглой вонючей норы?

— Принес выкуп, а они не пришли, — он моргнул, облизал обметанные губы, — Мама…

— Да, мой милый. Говори.

— Я звал их, по правилам звал. Я хорошо умею, ты же знаешь.

— Значит, ты решил, что все эти убийства… все, что ты сделал, было напрасно?

Неужто? Засомневался в святом своем праве лишать жизни всех встречных-поперечных?

— Не все. Последнее. Но ведь это не так, мама?

Он искательно заглядывал мне в лицо.

— Не знаю. Похоже, что все-таки так, но ты не волнуйся, ты поступал, как настоящий, правильный гирот, — я замялась, однако добавила: — Только ты больше не должен никого убивать. Так требует отец… и все остальные.

Остынь, Альсарена. Кающиеся язычники встречаются только в сказках. Святые, обращающие их на путь истинный — там же. А конкретный язычник вообще не в себе.

— Конечно, мама, — четко пообещал послушный сын, но после залепетал не совсем внятно: — Я же все это затеял… если бы я мог… отец же обещал отправить нас с Дагвареном вместе… его — в казармы, меня — к целителям… я не хотел быть наследником крови. Просто больше никого не осталось…

Все-таки не хотел. Все-таки не по воле своей. Поздравляю. Ты выдавила из него это признание, подруга. Услышала, что желала. Зачем тебе это? Сомневаешься, что верно поступаешь, выхаживая того, кто убил твоих родных? Пытаешься уложить в голове, как способна вот эта пара рук с одинаковой сверхъестественной легкостью и исцелять и пресекать человеческие жизни?

Да, способна. Разве это что-то меняет? Разве после этих слов он стал добрее, ближе, понятней? Или тебе завидно, подруга?

— Зачем ты вернулся в Треверргар? — спросила я, чувствуя непонятное раздражение, — Последняя жертва была лишняя — ну и Бог с ней. Уезжал бы в свой Каорен.

"Сын" моргнул, несколько удивленный. Но ответил:

— Они не хотели разговаривать со мной. Мне незачем стало жить.

— Тогда не легче было бы… ну, наложить на себя руки? Для вас… я хотела сказать, для нас, для гиротов, это вполне допустимый способ избежать плена, допроса, не так ли?

"Сын" хлопал глазами. Мамуля ставила его в тупик.

— Без лица? — вдруг зрачки его расширились, — Мой грех настолько тяжек?!

— Да нет никакого греха! — тише, Альса, тише. Сиделки на пациентов не вопят, — Это я так, теоретически. Ты бы вернул лицо, если бы тебя повесили на площади в Генете?

Он задумался. Потом проговорил медленно:

— Лицо бы я не вернул… Знаешь, меня как будто уже не было… Не совсем, но почти. Как сон… Ни делать, ни думать не мог… По-моему, я уехать хотел… какие-то люди… остановили… куда-то отвели… А потом Ульганар пришел… ты его не знаешь, это такой… Мы могли бы стать друзьями, если бы… В общем, он пришел, и я… я его увидел… Стал немножко видеть, чувствовать… ну, как проснулся… Можно было бы убить Ульганара и уехать… Но я не мог его убить, мама, понимаешь?.. И он меня арестовал. Я подумал — пусть так. Мне ведь все равно… Со мной кто-то говорил… что-то хотел от меня… не помню… Помню девочку. Маленькую Марантину. Она… она Треверра, мама, но она женщина, когда Эдаваргонов не стало, она еще не родилась, и она… Она — настоящая марантина, мама, она — добрая, а ее… ее играли, мама. И я… я опять проснулся. Этот человек, он хотел ее убить, он пугал ее, а она — не игрок, она — целитель, я… кажется, потом я дрался… Маленькая Марантина убежала… пришла Йерр… Мама, а как я умер?

Час от часу не легче!

— Бог с тобой! Ты не умер.

— То есть как? — нахмурился, привстал на локте.

— Ложись, ложись. Ты болен, ранен, теперь выздоравливаешь.

Он послушно лег. Потрогал меня за руку, убеждаясь, что я из плоти и крови. Сказал озадаченно:

— Раньше ко мне так только дядя приходил. Еще в Каорене. Еще Гатвар был жив. Я тогда тоже… болел.

— А в Каорен ты как попал? Это было до или после Холодных Земель?

— И до, и после… Гатвар забрал меня… ну, мы сразу туда пошли. От камня. Две недели шли пешком. Потом он добыл лошадь… В Каорене взял контракт. И меня пристроил. Он сказал, я его племянник. А потом, после Холодных Земель, я поехал в Талим, это провинция в Каорене, самая южная… К мастеру Эдаро. Есть там такой… я у него учился. Три года. Потом он сказал — все, проваливай. Я поехал в Генет…

— Постой, сколько же лет тебе было, когда… — я замялась, — ты спасся от резни?

— Четырнадцать…

Он взглянул с удивлением. Мама, неужели ты забыла?

— Как же Мельхиор тебя отпустил?

Взрослого парня, не младенца (дед бы и младенца не пожалел!), не девчонку… "Сын" кивнул, подтверждая правомерность вопроса.

— Когда они приехали, я был в лесу. Присмотрел для Литаонелл подарок. Гнездышко малиновки с яичками, из них никто не вылупился… Ей очень хотелось такое гнездышко. Я улизнул, пока Вводящих водой окатывали, они, знаешь, напились на радостях… Ну, я и… думал, успею. А почти у ворот меня поймал Гатвар… мама, он тоже здесь? Он с лицом?

— С чем? А… конечно. И с лицом, и здесь. В соседней комнате.

— Хвала Сущим.

"Из них никто не вылупился". Странное уточнение. Он это помнит, и словно бы оправдывается: не подумай, мама, я живых птенчиков не трогал! Экая сентиментальность. Впрочем, говорят, жестокие люди часто бывают сентиментальными.

— Погоди… Что получается — Мельхиор отпустил этого… Гатвара? Как же так?

Колдун посмотрел внимательно, потом поманил меня пальцем. Пришлось нагнуться.

— Он потерял лицо, мама, — таинственно прошептал "сын".

— Объясни.

— Он сделал это, чтобы перехватить меня. Чтобы вытащить меня, понимаешь? Он знал, на что идет. Он знал, иначе никого не останется. Скажи, отец простил его?

Правой он взял мою ладонь и положил себе на грудь, так, чтобы дотянуться и левой, привязанной.

— А… конечно. Простил, конечно.

— А Ордар?

— И он простил, все простили. Не представляю, как Мельхиор мог отпустить кого-то в такой ситуации. Мельхиор никогда не рискует, раз есть возможность не рисковать. Мельхиор никогда никого не щадит. Это слишком опасно.

— Он потерял лицо. Паук знает гиротов, мама. Он думал, человек не справился со своим страхом. Тогда он не опасен, этот человек — без лица не принести клятву. Паук не знал, что я жив. Паук думал, я — это Идгарв.

Я повредилась в уме, если заподозрила Мельхиора в жалости. Нет, это была не жалость, это было изощренное издевательство. Живи и мучайся. Вымаливай жизнь у круглоголовых, чтобы после повеситься за воротами, на ближайшем суку… Господи, разве можно простить подобный грех? Можно ли обвинять лежащего передо мной человека… даже не знаю, как его зовут, что он ответил жестокостью на жестокость? Зло порождает зло. Беспрерывно, от начала времен. Если он не смог простить, значит прощать — мне?

Хорошо, что я марантина. Многие вопросы снимаются сами собой. Я никому не имею права причинять вред. Никогда и ни под каким предлогом.

Я марантина, а он — язычник. У него тоже многие вопросы снимаются сами собой. И думать не надо, а сомневаться тем более. Чего бы там мне не казалось и не хотелось.

— Гатвар говорил, нам повезло, — продолжал бормотать "сын". Глаза его были прикрыты, но лицо напряжено, — Сущие помогли. Идгарва приняли за меня. И мы быстро смотались. Паук дочищал дядиных людей, людей Ирваргонов. А мы ушли в Каорен. Гатвар вырастил меня, мама. Он погиб в бою, ты знаешь. В Налироте.

— Да, знаю, — я вздохнула, потерла глаза свободным кулаком, — погиб, как настоящий воин.

Пауза. Надо бы палочек в печь подкинуть, но колдун… как его все-таки зовут?.. держал меня за руку, и я осталась на месте.

— Значит, ты учился в Каорене, а потом поехал в Холодные Земли?

— Нет, что ты, — он улыбнулся, — Я поехал в Андалан, в Рагларонд, в Лираэну. В Аххар Лаог я попал случайно. Из-за Йерр. Гатвар говорил, я обязан стать тем, кто способен справиться с десятком, а еще лучше — с двумя, хороших воинов и остаться в живых. Я старался, мама.

— У тебя это хорошо получилось.

Как этот Гатвар нас ненавидел! Как ненавидел, если превратил четырнадцатилетнего подростка в чудовище! А Рейгреду моему тоже четырнадцать лет. Во что же превратят его кальсабериты и Мельхиор, если уже сейчас…

— Я учился, где только можно. Учился убивать. Ты знаешь, чего мне это стоило.

— Ты целитель, а не убийца.

Он зажмурился и отвернул голову. Ладно, сменим тему.

— Расскажи мне про Холодные Земли. Что там за люди? Как ты жил там, среди них?

— Я был аинахом, мама, — он вздохнул, — Ребенком. Ничего не умел. Меня учили, как учат детей. Попади я туда раньше, Наставникам легче было бы со мной. Но я все равно не стал бы настоящим онгером, — он опять вздохнул, глубже и горестней прежнего, — У меня нет ленты, мам. Они не обманывали меня.

— Что такое лента?

— Лента… Лента — право выходить за пределы Аххар Лаог. Лента значит, что ты взрослый. Я сплел себе шнурок и ходил с ним. А Ястреб и Змея стерегли меня в драке, — слабое фырканье, — Делать им больше нечего было…

— Погоди, — перебила я, — Ты не имел права выхода? — что у них там, казарменная система? Патрули на границах? — Как же ты оказался здесь?

— Я же неправильный онгер, — он скривился. Ему хотелось быть правильным, как он был правильным гиротом, — Я то, чего не бывает. Мне позволили выходить за пределы со своим шнурком. А потом я ушел. У изгнанников нет ленты. Изгнанник — не человек. Не онгер.

У изгнанников нет ленты. У изгнанников есть шнурок. Витой шелковый шнур, петля на шее. Проклятье, о чем я думаю?

— Тебя выгнали?

— Клятва, мама, — мягко напомнил он, — Я бы не успел за год.

— За какой еще год?

— За год. Я не успел бы исполнить клятву и вернуться к Гэасс-а-Лахр, с весны до весны.

Ух! Ну и манера излагать у моего "сыночка"! Какие-то обрывки, осколки, поди составь требуемую картину. Никакой последовательности. А еще в Каорене обучался, у мастера-игрока. Впрочем, он обучался грамотно собирать информацию, а не распространять ее.

— Сынок, — заявила я строго, — Твоя мать понятия не имеет, что такое эти твои Холодные Земли. Рассказывай, пожалуйста, не с пятого на десятое, а по порядку.

— Как? — поразился этот ужасный ребенок, — Вы ведь все знаете, мертвые!

Ах, ну да. Я же привидение. Совсем забыла.

— Ну… — "сын" ждал объяснений и хмурился, — Ну… Понимаешь ли, сведения обо всем на свете не закладывается нам в голову при факте смерти. Я могу все это узнать, покинув тебя на пару-тройку дней, — придумывать для больного логику действий его же собственных бредовых фантазий — это, несомненно, большой шаг в развитии медицины, — Но мне было бы приятней услышать все это от тебя.

— Что ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, мама? — смирился "сын", — Про рахров?

— Давай сначала про людей.

— Люди… — он устремил взгляд в потолок, — Они не совсем люди. Они — онгеры.

— Это самоназвание? — деловито поинтересовалась я.

— Д-да… — он немного растерялся, но с толку это его не сбило, — Сначала онгер — аинах, ребенок. Его обучают Наставники, Старшие. Кроме своего Старшего, он учится у других Наставников. Онгер должен уметь все.

— А чем Старший отличается от наставников?

— Вообще, Старших — тех, кто не выходит за пределы никогда — трое. Старший Аррах, Старший Саор, Старший Иэсс. Для аинахов-Иэсс Наставник — Старший Иэсс, остальные — просто Старшие.

Плохо у нас с изложением. Туго.

— Ничего не поняла. Иэсс, аррах… — слышала я уже, кажется, это "аррах"… Не от Маукабры ли? — Кто такие?

— Аррах лечат, — соизволил пояснить неправильный онгер, — Они знают все о… медицине. О людях, о животных. Саор — создают. Предметы, пищу, песни… все, что угодно. Иэсс… Иэсс — играют. Иэсс — воины. Двойная Лента в отряде чаще всего — Иэсс.

— Двойная лента — два раза можно выходить за пределы?

Он улыбнулся моей наивности.

— Это старший в отряде.

Офицер. Вроде бы я разобралась в этих иэссах-саорах. Разделение по профессиональным группам. Нет, не так. По влечению души. Разве люди делятся всего-навсего на три группы? Медики, производители, воины… Опять неверно. Созидатели. Хранители. И… как бы этих иэсс обозвать… Деструкторы. Неустойчивый, разрушающий элемент. Весна, лето и осень-зима.

Начало, продолжение и рубеж. И — по новой. Классическая схема. Надо бы об этом как следует поразмыслить.

Ехидный голос внутри головы сказал: а не написать ли тебе еще одну книгу, подруга? Превосходный материал, никем не тронутая идея. Второй, так сказать, том. "Холодные Земли и их обитатели. Рассказы очевидца. Иллюстрации и литературная обработка Альсарены Треверры из города Генета, простите, некоего Осколка без роду, без племени, и без места жительства…"

Совсем деваха умом тронулась. Господи, я ведь даже не знаю, как дальше жить на этом свете! Что мне этот колдун! Что мне его проклятые Холодные Земли! Почему я слушаю этот бред, Господи?

— …Гэасс-а-Лахр, — пробормотал "сын".

— Что?

— Гэасс-а-Лахр. Мне продолжать дальше?

— А? Да, да, дорогой. Я внимательно слушаю.

Вот именно, внимательно. Вместо того, чтобы молиться и скорбеть, как полагается пленнице, я жадно внимаю лепету заговаривающегося больного. Это не лечится.

— Гэасс-а-Лахр, это такой… не знаю… праздник…

"Сын" не мог подобрать определения.

— Обряд? — помогла я, — Культовое действо?

— Это как Слово верности у Камня, но во много раз сильнее. И не кому-то, а всем… друг другу.

— Слово верности всему народу? Один — за всех, все — за одного?

— Что? — он опять растерялся.

— Тогда подробнее, — потребовала я, — Не понимаю.

Он еще помучился, но родить только смог:

— Этого нельзя понять. Невозможно объяснить. Надо почувствовать. Это когда ты — все, и все — ты… И вы… мы… вместе… И перед этим все остальное так мелко и незначительно… Ты будто бы рождаешься заново.

— Групповая медитация? Самогипноз?

Гиротская мама не может задавать подобных вопросов. "Сын" устал со мной бороться. Он закрыл глаза. Страдальческая морщинка перечеркнула переносицу.

— Это — слова. Вессарские слова. Я сам вессар. Я знаю. Это нельзя рассказать. Они живут так, как надо, онгеры. Человек не должен быть один, мама. Я это понял там, с ними. Они — вместе. Все — вместе. Три дня в году. Весной.

Рот у него перекосился, совершенно по-детски, лоб сморщился, пошел тонкими складками, он дернул руки к лицу — треснув, лопнула повязка, взлетели обрывки — а он уже спрятался за забором растопыренных пальцев.

— Сынок! — всполошилась я, — Ну что ты, ляг спокойно, смотри, бинты порвал…

— Бинты, — простонал он из-за сомкнутых ладоней, — Что проку в этих бинтах!

— Ну, ну, угомонись, все хорошо, все будет хорошо…

Я оглаживала напряженные его руки, скомканные волосы, безволосую грудь, одновременно раскапывая остатки повязки. Заодно прощупала ключицу. Маленький гребешок поперек сросшейся кости — и только. Не знаю, насколько крепко она срослась, эта кость, но — срослась. От весьма сложной раны остался всего лишь тонкий розовый червячок.

У Стуро ткани тоже очень быстро регенерируют. Но — не настолько. Или у меня все-таки временной провал?

— На тебе все так быстро заживает…

Он порывисто вздохнул. Раздвинул ладони.

— Это — Аххар Лаог, мама. Сначала меня поили кровью холодноземцев, потом я смог пить из рахра. Я — онгер, мама. Не эсха, но онгер. Я уже не человек. И мне нет среди людей места.

Под очаянием крылась гордость. Превосходство. Ты бы все равно не согласился стать обычным человеком. Не кокетничай, сынок.

— Место найдется, был бы здоров.

— Каждую весну я умираю, мама, — проговорил он совсем тихо, — И Йерр тоже. Три дня в году. Теперь, когда я сделал дело, мне больше незачем жить. Йерр, она не сможет долго без Гэасс. Мне Таосса сказала. Если Йерр не станет…

Он опять закрыл руками лицо.

Вот, значит, какая расплата за сверхъестественные возможности. Симбиоз — сила многих. А цена — распад личности?

— Выход есть, сынок, — выговорила я через силу, — Выход всегда есть, надо только его найти. Я подумаю, и скажу тебе, что делать.

Скрюченные пальцы сползли с лица, открывая сухие блестящие глаза. Просветлевшие от надежды и желания верить.

— Спасибо, мама.

— Мы посоветуемся, — я сжала кулаки и выругала себя последними словами, — я, отец, и все остальные. Не вешай нос. Все уладится.