День цветения

Летери

Пустая была изба, как есть пустая. И печка уже холодная. И ставни на оконцах изнутри засовами замкнуты — темнотища! Я по избе пошарахался из угла в угол, огня не зажигая, да и вышел прочь. Подались куда-то и бабка моя Радвара, и мститель кровавый, и господин Ульганар, и Мотылек. И черный дракон тож с ими исчезнул. Куда пропали — один Бог ведает.

Пожал я плечами да и в Треверргар потопал. Надо, думаю, сказать батьке, что тут за дела творятся. Про убивца, да про господина Ульганара, да и про Мотылька еще — батька-то как раз уверен был, что Мотылек драконом поранен сильно, а то и вовсе насмерть убит и в лесу замерз. И что собираются-де они все вместе помочь госпоже нашей Альсарене, из Треверргара ее, бедняжку, вызволить, потому как старый господин Мельхиор недоброе задумал, а госпожа наша убивца в норе драконьей выхаживала, и он теперь вроде как в долгу большом перед ей. А бабка ни словечком про батьку не обмолвилась, да и сам убивец про то речи не поднимал. Наказал только строго настрого, когда поутру меня бабка к тетке Лервете в Чешуйки отправляла, наказал, не проболтайся, дескать, парень, не мути народ, а то начнется тут невесть что, бунт да возмущение, а господин Мельхиор и без того злобен, яко аспид, неча его право… вправо цировать, в смысле, еще более злобить. Заботливый, вишь, господин убивец!

Вручила мне бабка цельный мешок трав сушеных да и отправила в Чешуйки еще затемно, в спешке великой, а вместо завтрака краюху с куском рыбы сунула, по дороге, мол, поешь. А окромя мешка с травой сверточек дала, велела Ивару, тетки Лерветиному сыну из рук в руки передать. Важно это, говорит, очень. Чтоб прямо в руки Ивару попало, иначе, говорит, ого-го, неприятностей мы с им оба в жисть не оберемся, и самой бабке Радваре достанется.

Я — что? Что приказали, то и делаю. До Чешуек свет неблизкий, тропка все вдоль берега, обледенела сильно, бегом не побежишь. И коли бабка мыслила, что застану я Ивара в доме, раз с ранья такого прибег, то туточки ошиблась она точнехонько на четверть четверти. Отвел, Лервета говорит, Ивар лодочку свою аж к Теплым Ключам, где вода и в середине зимы не замерзает, а это уж на весь день, к ночи только, говорит, домой заявится.

Сел я ждать, а тетка Лервета все с вопросами пристает. С чего, говорит, вдруг Радвара так расщедрилась, то у ее снега в январе не допросишься, то цельный мешок задарма присылает. Да откуда ж мне знать, отвечаю, сама у ее спроси, мне приказали, я и принес. А она — расскажи да расскажи, что у Радвары вчера было, а что позавчера? Я мямлю, плечами пожимаю, по лавке ерзаю, глаза отвожу. Помню, что кровавый мститель наказывал. Лервета то с одного боку, то с другого — любопытная она баба, страсть! Чует — умалчиваю что-то, аж прямо задымилась вся, а я врать-то и выворачиваться не приучен, по причине этой вообще рот захлопнул, чтоб не сболтнуть ненароком чего-нибудь не того. Тут Лервета совсем разобиделась, губы надула, горшками гремит, в упор меня вроде бы не замечает. И так мне муторно стало — сил нет, думаю, Бог с ним, с Иваром, не могу я здесь сидеть до темноты, Лервете глаза мозолить, проговорюсь, думаю, самой Лервете же хужее будет, и так по деревням гиротским слухи бродят, все про мстителя, да про старого хозяина, что на земли свои насовсем вернулся.

Раскрыл я тихохонько бабкин сверток, тетка Лервета тогда в сени отвлеклась, гляжу — а там пучок цветных ниток шерстяных, да железный витой четырехгранный браслет с висюльками, а может, фибула без булавки, никогда я вещицы такой у бабки не видывал. Ничего я не понял, подумал — бабкины это дела колдовские, не для моего, стало быть, ума. Тетка Лервета вернулась, я бабкино послание на столешницу положил, на самую что ни на есть середку, и говорю Лервете в том смысле, что ежели не хочешь с проклятием колдовским дела иметь, трогать сверток не моги, потому как не тебе он предназначен, а как только Ивар твой домой воротится, то пусть сам руками своими послание и возьмет с этого самого места, куда я его положил. И получится как бы из рук в руки, понятно? А мне в Треверргар пора, на службу, чтоб господ не гневить и батьку не беспокоить. И ушел от греха, а Лервета, провожая, бубнила недовольно, что, мол, воображаю я из себя Сущие знают кого, да все на пустом месте, и что круглоголовые вконец спортили и меня и мово батьку.

И вот возвернулся я к бабке доложиться чтоб, а изба как есть пустая. И печь остыла. Ушли все куда-то. Не стал я в избе ждать, а потопал себе до Треверргара и по пути сообразил кое-что… а никак они вообще ушли? В смысле, совсем ушли, на перевал там или еще куда? С бабкой моей, с Мотыльком… А госпожу мою Альсарену одну-одинешеньку бросили… Да чтоб господин Ульганар, да Мотылек… быть того не может! Да и убивец тож, с какой такой радости было ему тот разговор затевать, планы похитительные строить? Ушли, думаю, к вечеру обратно придут, тогда и отправимся госпожу вызволять, глядишь, и батька мой чем поможет, и уедем мы с госпожою вместе, и с Мотыльком, на дальний юг уедем, а то и за море, в самую Лираэну.

Хват столичный на воротах строго так меня спросил, чей, мол, да куда иду. А во дворе меня Сверчок встретил, помошник нашего конюха, он и сказал:

— Твоего папаню, парень, позавчера в ночи сцапали на конюшне. Удрать настропалился твой папаня, да за хвост его сцапали.

И посмотрел эдак пренебрежительно, и усмехнулся, дескать, инг он инг и есть, круглоголовых подпевала, только с виду смел да силен, а как пятки подпекло — себя позабыл от страха. И ты, дескать, заморыш ингский, ни два ни полтора, ни рыба ни мясо, получи от господ своих пряник за верную службу. Я и расспрашивать его не стал, сразу в дом побег, к кладовым, где батька в прошлый раз сидел.

И точно, гляжу — под факелом Малец, стражник наш, спиной дверь подпирает, ноги поперек прохода вытянул. И меч его рядышком к стенке прислонен.

— Эй, — окликает, — Летери, мальчуган, куды летишь, нос расквасишь! Сюды, — говорит, — тормози!

И лыбится. Малец — это вам не Сверчок-пустозвон, Малец — парень свой, веселый да приветливый.

— До папки прибежал? — говорит, — ниче, не боись, скоро выпустят папку твово, только господин капитан с отрядом обратно возвернутся, так сразу и выпустят.

Я на его так и вытаращился.

— Господин Ульганар? — переспрашиваю.

— Э, — смеется Малец, — да ты, никак, не знаешь ничего? Драконид-то наш объявился чуть заполдень, от убивца, значит, сбег, с господином Мельхиором разговор имел, и господин Мельхиор с им два отряда послал, чтоб убивца, значит, прямо в логове его и схватить. С такого дела, сдается мне, не будет господин Мельхиор обиду копить, да и выпустит Имори нашего, вина-то его небольшая, а коли удача лицом повернулась, то чего ж зазря мужика в темной мариновать?

Тут из-за двери зашуршало и батькин голос послышался:

— Малец, — батька говорит, — пусти-ка ко мне паренька парой слов перемолвиться.

— И то верно, — кивает Малец и засов отодвигает, — вы чирикайте себе, а скоро и Глазастый придет, принесет чой-нито выпить. Для сугреву, да и за капитанов поход заодно, ага?

Впустил он меня в каморку темную, и батька меня скоренько сгреб и к себе притиснул.

— Зачем явился? — говорит, а сам на руки меня подхватил и тискает как пятилетнего, — Я ж тебе что велел? Я ж тебе велел у бабки сидеть. Куда ж бабка-то смотрела?

Тут я ему все и выдал. Все как есть рассказал, и про господина Ульганара тож.

— Он за госпожой сюда приходил, — объясняю, — эт колдун его научил, Господь свидетель. Украл капитан госпожу нашу, и обратно не возвернется.

— Вот как, — батька говорит, — ишь ты, значит вовсе не молодой господин Рейгред доброе дело сделал, убивец, значит… Не хватились пока, выходит, госпожи?

Я головой замотал, и тут он меня к двери отпихнул.

— Уходи, — шепчет, — уходи скорее. Нечего тебе здесь делать.

— Бать, — говорю, — да как же? Куда я пойду? В доме-то пусто!

— Проваливай отсюда сейчас же. Жди Радвару, — а голос у его злой такой, отчаянный, — И не приходи сюда больше. Никогда. Слышишь? — и опять к себе прижал, сильно, аж дух перехватило, — Летери, голубчик мой родименький, прости, если обижал, за все прости, помолись за меня… — и опять отпихнул, отвернулся, — Малец! — кричит, а голос так и гуляет, — Малец! Забирай парня, побалакали мы.

— Бать, а бать… — я было заныл, батьку моего нытье да слезы завсегда пробирали, а тут не до того ему, отвернулся, глаза прячет. Малец дверь распахнул, смотрю — по коридору Глазастый топает, и кувшин здоровущий у его в руках, а на пальце три кружки болтаются.

— Все, — говорит Малец, — двигай отсюдова, парень. Мы тут с твоим батькой тоже побалакать хотим.

Вывел меня за порог, а тут по коридору опять топот — да поспешный такой, и еще слышу — оружие лязгает.

— Хваты, никак, — Глазастый говорит.

— Во! — Малец палец поднял, — Небось с приказом. Ослобождать тебя, Имори. Держи кружку.

Хваты из-за угла показались, Малец с Глазастым поздаровались в два голоса, а те словно бы и не слышат. А батька через стражниковы головы прямо мне в глаза взглянул — меня так в темный угол и отмело.

Подошли хваты, ни слова единого не сказав, кувшин и кружки из рук повышибли, Малец завякал что-то, и по шее тотчас схлопотал, без всяких разъяснений. Развернули хваты всех троих к стене таким способом, чтоб те ладонями в камень уперлись, да ноги расставили, обхлопали со всех боков, споро так, деловито, а у стражников оружие отстегнули. Ни крику, ни ругани, Малец с Глазастым, да и батька мой смирнехонько стояли, друг на друга не глядючи. И такая жуть на меня нашла, Господи!..

Так ведь, глазом не моргнув, прибьют насмерть, и спросить не подумают — зачем, за что… Стоит господину Мельхиору пальцем шевельнуть… ой, мама моя, что выходит-то? Выходит-то, он и шевельнул… пальцем своим, в смысле…

И сидел я в углу, сидел и моргал только, да горло у меня все норовило в узел затянуться. Потом батьку опять в кладовку затолкали, засов в скобы воткнули, один хват на страже остался, а двое Глазастого с Мальцом увели. Пороть небось. На конюшню.

Вытер я глаза, вылез из угла, да попытался было мимо проскользнуть. А хват, что на страже встал, как гаркнет:

— А ну, пацан, прибери здесь!

Я — что? Я слуга послушный, я все осколки подобрал, а что носом шмыгал, так это продуло меня просто…

— Счас, — говорю, — тряпку принесу…

И побег прочь поскорее.

Хватился господин Мельхиор госпожи моей Альсарены, понял, что провел его капитан, мстителем наученный. Дай Бог, конечно, им счастливого пути, и госпоже, и капитану, и Мотыльку… да только батькой моим вы заслонились, господа хорошие. Что ему, он слуга, он ответит, ему положено за вас за всех отвечать… за всех за вас, будьте вы прокляты!..