День цветения

Альсарена Треверра

Господи, как не хотелось открывать глаза! Я лежала и сама себя уговаривала, что вот справа у меня затянутая гобеленом стена, слева — сплошь расшитое шелком полотно ширмы, а у кровати на ковриках свернулись и спят себе Редда с Уном. И стоит мне сейчас поворочаться, повздыхать погромче, и в закуток заглянет обеспокоенный Эрвел: "как ты, сестренка?". И запах. Запах крепкого мужского пота, и псины… нет, псиной тут не пахло. Тут определенно пахло Маукаброй. Этакий раздражающий мускусный змеиный запах. И промозглый, чуть разбавленный теплом дыхания запах сырости. И мгновенно узнаваемый тоскливый запах болезни. В комнате у нас так не пахло. Не могло так пахнуть у нас в комнате…

Давиловки нет. Отпустила меня Маукабра. Что за мерзкая тварь — как что не по ней, скрутит и откатит в угол. И сидит над колдуном своим бесценным — сторожит. Как будто он кому нужен, этот колдун. Тоже мне, великая ценность. Пусть хоть заживо сгорит. Я делала что могла, а если кое-кто вбил себе в плоскую свою черепушку, что Альсарене Треверре только и забот, как учинять над колдуном расправу, разве я в этом виновата?

Ох, глаза б мои всего этого не видели! Пещерка — десять шагов по диагонали, песочек, у дальней стены ручеек журчит. Посредине — не жаровня, а малюсенькая печка, складная труба не достигает дыры в своде. Ногами к печке, головой к волглой стене пещеры — ложе больного.

Из своего угла я видела только его правую руку, бессильно вытянутую вдоль тела, голую грудь, перевитую повязкой (дышит, нет ли, не понятно), и очертания запрокинутого лица. С лицом было что-то не так. Вся нижняя часть его казалась измазана какой-то темной субстанцией. Кровь из горла текла?

Охота пуще неволи. Я поднялась, охая и хватаясь за разные места. И поволоклась к больному. Если он помер, пока я спала (а что мне оставалось делать, я лежала бревно-бревном и даже кричать не могла!), так вот, если он помер, виновата в этом сверхзаботливая Маукабра, и я снимаю с себя всю ответственность…

А он жив, между прочим. Братцы, он жив! После суток сумасшедшего жара, подобного которому ни одному человеческому организму не перенести в принципе! И на лице у него не кровь, а борода. Не щетина, не колючая щетка, а основательная недельная борода. Жидковатая, правда. Гиротская. Ничего не понимаю. Сколько прошло времени?

Путаница какая-то. Потом разберемся. У нас других дел невпроворот. Итак. Сердце. Пульс. Дыхание. Слизистые. Лихорадка средней тяжести, не более того. Температура повышена, но совсем немного. Ледяной компресс, что Маукабра таки позволила оставить, превратился в сухую тряпицу и приклеился ко лбу. А где, между прочим, сама Маукабра?

Я огляделась. Нет Маукабры. Ушла куда-то. Странная тварь. То охраняет приятеля своего так, что близко не подойдешь, то бросает на произвол мстительной Треверре. А Треверра тут как тут, вовсю пользуется ее отсутствием.

Я оглядела повязку. Сверху сухая, но под спиной, между лопаток мокрая, хоть выжимай. Но там раны нет, поменяем чуть позже. Сначала мы водички попьем. Тепленькой, не из ручья, а той, что на печке стояла. А в печке, между прочим, еще угольки тлеют. Нет, все-таки я ничего не понимаю. Или у меня выпадение памяти? Я раздула огонь, подкинула палок и щепок, накрошенных Маукаброй специально для этой цели (меня ткнули носом, и я уяснила). Поставила греться большой котелок (в маленьком содержалось мясное варево, приготовленное мною под неотступным руководством и по рецепту все той же Маукабры), а остатки теплой воды понесла колдуну.

Он рефлекторно сглотнул, потом принялся пить сам. Опорожнил черпак, половину себе в глотку, половину — на грудь. Залил повязку. Ладно, сейчас все равно будем мыться.

Вздохнул и что-то забормотал под нос. Вот теперь снимем повязку… черт! У меня в самом деле провалы в памяти. Я ожидала увидеть воспаленные припухшие края, может, немного гноя… так вот, ничего этого не было. А был ровный, хорошо сформировавшийся рубец, чуть более розовый, чем кожа вокруг, пересеченный петельками шелка (шелк и иглы я нашла в аптечке). Швы болтались совершенно бесполезно и мне оставалось только срезать их. Кость? Не знаю. Понятия не имею, что там у этого колдуна внутри. Лубок я снимать не стала, левую руку осмотрела в поисках пролежней — какие пролежни! Рука как рука, следов на запястье нет и в помине. Все равно после помывки примотаю ее обратно. Чудеса? Пусть хоть сам пресвятой Альберен с небес спустится, я буду продолжать делать то, что считаю нужным.

И штаны эти кожанные я сейчас срежу. Я с самого начала хотела их срезать, но Маукабра, увидев нож в моей руке, выдумала невесть что, и закатила меня в угол. Сейчас, сейчас…

Что это, не понимаю. Эта кожа не режется. Нет, правда, совсем не режется! А с виду мягкая такая… Ну ладно, попробуем просто так снять. Не приросли же они к колдунской заднице, в самом деле? Не при-рос-ли… и вов-се они не при-рос-ли… Вот так-то. А то выдумали тут некоторые фиговым листком прикрываться. С меня небось юбки сдирали без ложной скромности. Так что мы квиты.

Как там вода? Ага, не горячая, но уже и не холодная. В самый раз. Подстилка, конечно, намокнет. Но Бог с ней, перестелим, все равно пора перестилать. Маукабра вернется и поможет мне, надеюсь, без очередных дурацких выкрутасов. Не оставит же она своего бесценного плавать в луже?

У Маукабры вообще странные представления о лечении раненых. Я, конечно, не отрицаю, она обладает некоторой толикой сообразительности, но характер у нее еще более упрямый и своенравный, чем у моих собак. Когда я пыталась обтереть больного разведенной арварановкой чтобы сбить жар, эта тварь устроила скандал. То ли ей стало жалко арварановки, то ли просто вступило в голову, но я опять оказалась в углу в виде чурки с глазами. Благодаря милосердию Единого, а так же вопреки Маукабриным издевательствам и моим прогнозам, колдун выжил.

Я, пыхтя, перевалила больного на правый бок, и тут он снова забормотал. И зашевелился. В общем, бормотанием эти звуки я назвала опрометчиво. Они, скорее, напоминали шипение и посвистывание. Я отпустила руки, и тяжелое тело его вернулось в исходную позицию.

— А-а-ш-ш-с-с-с! — выдохнул колдун.

Глаза его оказались открыты, и он смотрел на меня. Вполне осмысленно.

— Очнулся? Вот и хорошо. Лежи, лежи, не шевелись, я сама…

— Ли… ра… нат… — прохрипел он, — по… чему?..

— Если хочешь, поговорим на найлерте.

Он закрыл глаза и полежал немного зажмурившись. Я вернулась к прерванному занятию, а он заявил:

— Хочу… ш-с-ш-с-ррр… — или что-то в этом роде.

С больным нельзя пререкаться, больного нельзя нервировать.

— Да, да, конечно, — я ласково улыбнулась, — ты обязательно получишь все, что хочешь. Но немножко позже. Сначала мы вытремся, потом перестелим постель, потом поедим…

Он открыл глаза.

— Я… ничего не понимаю.

Как будто я что-то понимаю!

— Откуда ты взялась?

— О! — попыталась отшутиться, — это Маукабра твоя меня сюда приволокла. На самом деле, она нас обоих приволокла, и тебя и меня. Как ты себя чувствуешь? Хочешь еще воды? Или пора покушать?

Пауза. Он смотрел как-то странно. Словно ожидал увидеть рядом с собой кого угодно, только не меня.

— Слушай… мне попало по голове? Я что-то плохо соображаю. Это действительно ты?

— Ну да. Успокойся. Не надо волноваться. Давай поменяем подстилку. Вот это сойдет, а? Эй, эй, не двигайся, я сама… ой, да куда ты встаешь, у тебя даже рука не подвязана! Лежи смирно, ну пожалуйста, ну я тебя очень прошу! Я тебя умоляю!

— Да я… в порядке.

— Конечно, ты в порядке. Вот теперь ложись… осторожненько… вот так… Тебе удобно? Сейчас я тебя укрою. Не шевели рукой! Тебе правой хватит за глаза.

Он озадаченно пощупал подбородок. Хитро прищурился:

— Штуки три, а?

— Чего — три штуки?

— Э-с-с-р-р-х-х-ррр, — прорычал он опять что-то непонятное.

— Наверное, — миролюбиво согласилась я, — три так три.

Я улыбнулась, а он нахмурился. И насупился, и даже засопел.

— Ладно, — буркнул он, — пошутили и хватит. Может все-таки объяснишь, откуда ты здесь взялась? Как тебя выпустили? И если выпустили, где лента?

Никогда в жизни не носила лент. Ленты любила Иверена, но Иверену ты убил.

Эй, а не путает ли он меня с сестрой?

— Меня выпустили, — терпеливо ответила я, — все хорошо. Давай поедим, а? Тебе надо поесть, обязательно надо.

Я принесла миску с варевом и устроилась у колдуна на подстилке. Он же поднял здоровую руку(она тряслась от слабости) и шаркнул пальцами мне по темечку.

— Нету ленты, нету, не надела я ее сегодня, — я перехватила неожиданно сильную его руку. Уложила ему же на грудь, принялась поглаживать. Он тяжело дышал и таращился. Никак его не угомонишь! — Тихо, тихо, успокойся.

— Лассари, зачем?! — прошептал он потрясенно, — Зачем ты это сделала, Лассари?

Я так и знала. Принимает меня за какую-то другую женщину. Не за Иверену. За какую-то Лассари. Странное имя. Никогда ничего похожего не слышала.

— Что тебя беспокоит? Я все сделаю, как ты хочешь.

Бред. Бог мой, а мне-то показалось, он и впрямь очнулся. Очень уж осмысленно смотрел. Ох, да пускай что угодно, только бы не этот ужасный жар. Просто мука — находиться рядом и не иметь возможности помочь.

— Я-то ладно, — горячо заговорил больной, — у меня выхода не было. Я вообще вессар… Нам позволили уйти эрса…

А, ясно. Бред про Холодные Земли. Что-то такое он мне рассказывал… Колдун перевернул ладонь и сильно сжал мои пальцы.

— Прости меня! Ты ведь знаешь, я не мог по-другому!

Я обреченно вздохнула. Что ж его так разбирает?

— Я знаю, знаю. Не думай сейчас об этом.

— Реассар… где он?

— Что, прости?

Ладонь сжалась еще сильнее.

— Ты оставила его!

Вот и оправдывайся теперь за какую-то Лассари, Альсарена Треверра. И постарайся не довести пациента до нервного припадка.

— Пришлось оставить, понимаешь? Пришлось оставить, так уж получилось.

Эх, надо было сказать, что он здесь. Спит в соседней комнате. Сейчас колдун заведется… ну точно.

— А о нем ты подумала? — дернул меня за руку, — нет, я понимаю, выбор и без того достаточно тяжелый… я знаю, в конце концов… — он снова как следует дернул меня, потом притянул к себе, заглядывая в глаза, — но о нем-то ты подумала? Он же еще маленький. Таосса не мать ему.

Э, вот в чем дело! Это он про своего сына. А Лассари, получается, его жена. Там, в Холодных Землях.

— Я обо всем подумала, дорогой. Ему там будет хорошо. Поверь, там ему будет очень хорошо.

— Таосса не мать ему, Ястреб не отец.

— Зато они его очень любят, — нашлась я.

Господи, да какое мне дело до его семьи?! Моей-то семьи практически не осталось. Благодаря вот этому… заботливому мужу и отцу…

— И ты, ты, никогда не выходившая за приделы, ты просто не знаешь, куда попала…

В ад, мой бесценный муженек. Твоими стараниями. Он пытливо смотрел мне в глаза.

— Здесь нет Гэасс, понимаешь? Здесь вессары кругом. Это на всю жизнь. И обратно никак!

Меня уже начали утомлять эти бессмысленные свистяще-рычащие словечки, явно из репертуара Маукабры. Я их не понимала, да и понимать не особенно рвалась. Я хотела накормить пациента и заняться обследованием пещерки. Я уже успела пошарить вокруг в поисках возможности удрать. Выхода я пока не обнаружила, а потому отложила на потом сражение с совестью и желанием бежать от убийцы без оглядки. Кроме того, мне тоже хотелось есть.

— Ничего, дорогой. Справимся. Эй, левая, левая! Левая же рука, ты что!

— Зачем ты это сделала, Лассари?

Что я сделала? То есть, что сделала эта Лассари? Или не сделала? Голова кругом.

— Успокойся, я тебе потом все расскажу.

Вот как надо увиливать от прямых вопросов. Колдун отвел глаза. Вздохнул.

— Прости, я не должен был… всего этого говорить… Тебе и так… А тут я… Слушай, — оживился, — у меня там в синей сумке аптечка. Там медицинская была. Хочешь?

Только попоек с убийцей мне не хватало. Для пущего счастья.

— Ты болен. Мы с тобой потом выпьем. Когда выздоровеешь.

Он накрыл ладонью мою руку.

— Что, собираешься заделаться вессарским Аррах? — подмигнул и осклабился, — Я в порядке.

И рывком попытался сесть. Я в панике принялась заталкивать его обратно.

— Не вставай! Лубок перекосишь! Левая-а!!!

Обеими руками он сграбастал меня за плечи и повалил на себя. Я зажмурилась, явственно представив как с хрустом размыкается колдунская ключица.

— Лассари…

Ненормальный. Ну ненормальный же! Я уперлась локтями в импровизированную подушку, стараясь не наваливаться на левое его плечо. Он же активно совался мне в лицо новоприобретенной бородой.

— Потом, потом, не сейчас…

— Почему?

— Ты болеешь, тебе нельзя, — ляпнула я.

Он чуть приотпустил, я остранилась, взлохмаченная и помятая. Он усмехнулся:

— Вессарский Аррах. Очень похоже. Я знаю, ты самый лучший Иэсс на свете!

И опять с размаху уткнул меня носом с свою бороду. Поглядела бы сейчас на меня Маукабра, растерзала бы от ревности.

— Ты хотел арварановки? Пусти, я сейчас налью.

Руки разжались. Он озадаченно уставился на меня.

— Лассари, что с тобой? Что случилось?

Ничего особенного, дорогуша. Просто у Лассари голова разболелась. Да, да, совершенно неожиданно.

— Ничего, все хорошо. Я просто очень за тебя беспокоюсь.

На лицо его набежала тень. Углы рта поехали вниз, губы поджались, веки опустились. Еще бы, такое разочарование!

— Ладно, — буркнул он, — извини.

И заворочался, желая отвернуться.

— Куда ты на левый бок! Не обижайся, а? Пожалуйста, не обижайся. Вот поправишься, и мы с тобой… все, что угодно. А сейчас давай поедим. Обязательно надо поесть. А то не поправишься!

Он взглянул на меня с укором, тяжело вздохнул, закрыл глаза и открыл рот.