День цветения

Рейгред Треверр

Арамел видел меня со зрительной трубой, но ничего не сказал. Я ему тоже, знаете ли, не докладываюсь. Лишь с одним человеком я бы с удовольствием побеседовал и поделился наблюдениями. С двоюродным дедом, с Мельхиором. Но его тут нет. Он у себя в поместье под городом Катандераной. Аманден, вероятно, ломает голову, как бы поаккуратнее изложить старику про творящиеся у нас безобразия. Во первых, Мельхиор не так давно пережил удар и теперь частично парализован, а посему волнение для него скажется не лучшим образом. Во вторых, Мельхиор не простит ошибок игроку своей школы, даже родному племяннику, и учинит над ним уж не знаю что.

Аманден не трус, но мягкосердечен, и без Агавры теряет решительность. Пока убийцу не отыщут, или хотя бы не вычислят, он ни словом не заикнется Мельхиору. Агавра тоже промолчит. Аманден все же ее напарник, им еще вместе работать и работать.

Арамел помалкивает, но знай накручивает на ус. Гоняет на турнирном поле дюжину своих молодцов. Да и себе спуску не дает. Сейчас у него с ногами получше, помог каоренский бальзам Эрвелова приятеля, того самого, что находился при Невеле, когда случилось убийство. Вернее, должен был находиться. Мало, мало Аманден его тряс. Теперь его Ульганар увез, ищи-свищи.

Я тоже времени даром не теряю. Послеживаю. За сестрой своей Альсареной, и вообще. У сестры, между прочим, сообщник есть. Аманденов телохранитель, инг белобрысый. Всегда он к сестренке неравнодушен был, вот и примотала старого дурака.

Следы на гиротской башне опять появлялись. А после полудня Альсарена из Треверргара ушла, вместе с собаками. Я сидел на наблюдательном своем посту и ждал. Без малого полчетверти спустя вернулся один пес, косматый кобель золотисто-бурой масти. Потом, смотрю — бежит он, а за ним Имори, прямиком в ворота. Еще где-то двенадцатая четверти, и заявилась вся компания — Имори, Альсарена, оба пса. А у инга в охапке здоровенный сверток. Я сперва даже подумал, вязанка дров, почему-то завернутая в плащ. Но дрова не носят на руках, как больных детей. Странный, в общем, сверток.

Вся эта делегация направилась к башне. И хоть бы кто во дворе голову повернул вслед им! Может, это у сестры обычная практика, притаскивать в дом громоздкие предметы необычной формы? Подозрительная практика.

Сейчас глубокая ночь. Я дежурю в надежде заметить Альсарениного приятеля, любителя попрыгать с башни. Пока ничего не видно. А я замерз. Надо было жаровню с собой прихватить.

Э-э, братцы, кто-то там есть. Во внешнем дворе, вдоль стены. Крадется. Не к башне. Совсем в другую сторону. Посмотрим, посмотрим. Кажется, к конюшням. Черт, угол загораживает. А, теперь видно — точно, к конюшням. Приотворил дверь — и внутрь.

Спущусь-ка я вниз. Это один из трех — или Имори, или сестра, или любитель прыжков. Впрочем, нет, один из двух — для инга мелковат. Хочет увести лошадь. Бежать, значит, решились. Вдвоем, или как? Вот дура! Попробую ее отговорить. А если этот акробат-любитель меня… ему же это пара пустяков. Ладно, кинжал у меня есть, а там посмотрим по обстоятельствам. Я не такой кретин, чтобы лезть убийце в руки.

Кто бы это ни был, он не очень умен. Дверь в конюшню можно было бы и прикрыть. Со двора огонь видно. Я скользнул в щель и сразу же присел за дощатой перегородкой. В одном из денников возились и шуршали.

— Тихо, тихо. Стой, умничка, стой, красавица. Не больно ведь, совсем не больно. Тпррру! Куда тебя черт несет! Стой, говорю.

Альсарена. Ее голос. Что она затеяла?

— Тихо, красотка. Погоди, дай забинтую. Вот, все, уже все. На тебе яблочко за хорошее поведение…

Нет, она не собирается красть лошадь. Лечит? Но почему тайком, посреди ночи? Шаги, шелест соломы под ногами. Приближается пятно света. У двери она задержалась притушить и спрятать фонарь под полу. Кроме фонаря она несла серебрянный кувшин для вина и тряпичный узелок.

— Альсарена.

— Ай!

Что-то большое, округлое летит на пол. Подхватываю. Серебрянный кувшин. Крутые бока его неожиданно горячи. Но не потому, что нагрелись в сестриных руках. Это его собственный, плотный, почти животный жар. Приоткрываю крышку. Запах. Ни с чем не спутаешь. Запах меди и соли. Запах свежей крови.

Сестра уронила все на свете. И узелок, и фонарь, слава Богу, тот не перевернулся и не разбился. Она смотрела на меня с таким ужасом, что я невольно ощутил уважение к своей скромной персоне.

— Ре… Рейгред?

— Всего лишь я. Что это ты так побледнела?

— Ты… Ты один?

— Да. Не спалось что-то. Решил прогуляться по свежему воздуху. Смотрю, в конюшне свет горит. А ты здесь что делаешь?

Кажется, она немного успокоилась. Подобрала свой узелок, из которого рассыпались блестящие хирургические принадлежности.

— Как ты меня напугал, Рейгред. Сердце в пятки ушло. Все из-за этих ужасных убийств. Спасибо, что подхватил кувшин. Давай его сюда.

— У тебя там кровь.

Неудачная попытка улыбнуться.

— А… Ну да. А что такого? Лошадиная. Вон из той соловой.

— Кровь, Альсарена, — я не отдавал кувшин, — зачем тебе столько крови?

— Не мне. То есть, мне. То есть, это нужно. Для лекарства.

— Лекарство из крови?

— Ага. Ее уваривают особым образом, добавляют массу сложных ингридиентов… Получается превосходное средство для некоторых заболеваний печени. То есть, от некоторых заболеваний…

Я молчал, прижимая к груди горячий кувшин. Пусть говорит. "Клиент дожимает себя сам" — золотое правило.

— Ты мне не веришь?

— Я боюсь за тебя, сестра. Глубокая ночь, кувшин крови, и ты… марантина…

— Рейгред! Да ты что, спятил? Думаешь, я собираюсь… того, колдовать?

Я опять сомкнул губы.

— Отдай кувшин!

Помотал головой. Отступил на пару шагов. Она умоляюще протянула руки. С ней я справлюсь. Если попрыгунчик не придет на помощь. Надо поспешить.

— Рейгред… Единым клянусь, ничего такого… Вот тебе Святой Знак! Что мне еще сделать, чтобы ты поверил?

— Расскажи мне все.

— Что рассказать, Рейгред?

— На твоей башне я видел странные следы. Они обрываются в никуда. Кто к тебе ходит по воздуху? Кому ты несешь кровавую жертву?

Она несколько раз осенила себя Святым Знаком.

— Покайся, сестра! Я бы не хотел увидеть тебя на костре, хоть освященное пламя очищает. Но душа твоя дороже бренного тела. Расскажи мне все, или я буду вынужден призвать отца Арамела.

Заплакала. Я решил подождать, но спектакль мне надоел. Упряма, как все женщины. Нажмем с другой стороны.

— Хорошо. Я сейчас пойду к Имори и спрошу у него, зачем он принес в твою башню труп, завернутый в плащ?

— Какой труп, ты с ума сошел!

— Застывший. Растопыренный. В странной позе. Думаю, Имори возьмет вину на себя.

— Рейгред! Братик мой! Что эти кальсабериты с тобой сделали!

— Альсарена! Любой, кому ведом страх Господень…

— Это не труп! Это… это мой пациент. Он живой. И он не нечисть! Он не дьявол! Он не способен даже мухи убить!

Ну, конечно. Мух убивать ему просто лень. Ему бы что покрупнее…

— Мало ли как он выглядит? Клыки, крылья — значит, нечисть? Кровь пьет — на костер? Нельзя так жить, Рейгред!

Что она болтает? Какие еще крылья?

— Пойдем. Пойдем, я вас познакомлю. Ты поймешь, что ошибался. Никакой он не дьявол. Просто из другого народа.

Альсарена схватила меня за плащ. Потащила из конюшни. Похоже, я перестарался. Знакомство с попрыгунчиком не входило в мои планы.

— Пойдем, пойдем! Ты боишься? Встречи с дьяволом боишься? У тебя нет с собой святой воды? Прочитай пару молитв, и дьявол провалится в пекло. Произведешь акт изгнания бесов, забыла как он там у вас называется.

— Я еще не принял постриг, и потому не имею права…

Черт, что делать? Кричать? Девчонке тогда не отмазаться. Идти с ней — завтра найдут новый труп… А то и два… Вырваться и убежать — испугается, наделает глупостей… Но причем тут крылья? И зачем ей кровь, в самом деле? А, была-небыла!

Мы прокрались через пустой двор, как тати. Забрались на стену, а с нее — в башню. Поднялись еще на один этаж выше. Альсарена отперла дверь лаборатории.

Большой стол, уставленный медицинской посудой. Пара светильников. Жаровня. Ширма, огораживающая угол. Из-за ширмы виднелся край застеленной покрывалом скамьи. Два здоровенных пса охраняли вход в закуток. Альсарена стремительно пробежала через комнату, по пути сунув на стол фонарь и узелок. Отодвинула ширму.

На двух сдвинутых скамьях, натянув до самого горла одеяло, сидел чернявый парень. Парень, как парень, но за спиной у него, занимая всю длину импровизированной постели, и даже высовываясь по краям, громоздилось что-то складчатое, по форме напоминающее руну "ксит" или косой крест. Сестра кинулась к нему и быстро, непонятно заговорила.

Парень не отвечал и глядел на меня. У него были голые тонкие руки и изможденное лицо. И затравленные глаза.

— Ты его напугал, Рейгред, — сказала сестра, — Мотылек эмпат. Ты, должно быть, думаешь о нем нехорошо. Попытайся быть непредвзятым.

Сестра вечно подбирала бездомных котят и щенков. Вечно привязывала к моим разбитым коленкам подорожник и другую пакость. Если это тонкорукое существо — убийца, то я — первосвященник отец Эстремир.

Он что-то проговорил. Сестра повернулась ко мне.

— Он сказал, ты холодный и жесткий.

Кажется, она удивилась этому откровению. Черноглазый опять забормотал.

— Холодный, жесткий и чистый, — перевела Альсарена, — он говорит, внутри у тебя, словно в серебрянной чаше на морозе, твердо, тонко и…

И пусто. А ты не прост, эмпат.

— …и полным-полно ледяного чистого воздуха. Ты не удивляйся, Мотылек у нас художник, и мыслит образами. Между прочим, язык его — старый найлерт, немного видоизмененный. А ты в своем Сабрале его изучал, так что поднапрягись и постарайся понять смысл. Уверяю, это не слишком сложно. Да, Мотылек, я переведу. Мотылек говорит, что ему приятно с тобой познакомиться.