День цветения

Альсарена Треверра

— Глупые вы, — буркнул Имори, — надо было сразу обо всем мне рассказать. Я бы взял вашего колдуна за шиворот и выкинул куда подальше.

— Не взял бы. У него Маукабра на побегушках. Я же сказала — колдун!

— Видал я этих колдунов. У меня у самого теща колдунья.

— С каких пор ты командуешь своей тещей, Имори? Если это так, то впервые слышу. К тому же тот тип посерьезнее Радвары.

Имори подул в усы и промолчал.

Я с трудом влила в Стуро порцию снотворного, пополам с успокоительным. Мы с Имори стянули с него промокшую одежду и растерли в четыре руки. Теперь он спал под целым ворохом одеял и с грелкой в ногах. Ничего другого я придумать не могла. Проснется — напоим испытанным средством от хандры.

Имори, хмурясь, глядел на спящего. Вернее, на обтянутую одеялами глыбу крыл, замыкавших собой свернувшегося в клубок моллюска.

— Парню нельзя здесь оставаться, — сказал он, — сама, небось, понимаешь. Кальсабериты кругом. Господин Ульганар привезет дознавателя. Тот вынюхивать начнет, ему это по работе положено.

— Я понимаю.

— Ну, и?

— Что "Ну, и?"

— Что дальше-то делать собираешься?

— Господи, откуда я знаю? Пусть бедняга хотя бы в чувство придет.

Пауза.

— Вернуться ему надобно в развалины, Мотыльку твоему. Больше парню жить негде. А что до колдуна вашего, то я с ним по-свойски разберусь. С детями-то он горазд воевать, пусть теперь со мной повоюет.

— Нет, Имори. Он ведь знает и про меня, и про Мотылька. Ты его выгонишь, а он раззвонит по всей округе.

— Да я его просто пристукну без лишних разговоров.

— Не вздумай! Что вы за существа такие, мужчины! Чуть что, сразу "пристукну". Нельзя так, мы же цивилизованные люди. Всегда есть шанс договориться. И не забывай про Маукабру. С ней так просто не справишься, она обладает мощнейшей способностью к психическому воздействию. Иным словом, она тебя просто-напросто загипнотизирует, как удав, и сожрет. Вместе с пряжкой от ремня.

— А ты не пугай меня, золотко. Пуганый, небось.

— Нет, Имори. Я тебе это запрещаю.

Опять пауза. Похоже, старый телохранитель прав. Придется Стуро вернуться. В деревне его не поселишь, проходили мы уже вампира в деревне. Обе лесничих избушки заняты, а хижина пастухов на южном берегу Мерлута совсем развалилась и не годится для жилья. Кто бы мог подумать, что из-за никому не нужных руин разгорятся такие страсти? Сколько еще некромант будет там торчать? Месяц? Всю зиму? Надо было спросить. Теперь уж… А что — теперь? Не верю я, что он в самом деле хотел Стуро убить. Не из-за коз же каких-то дурацких? Ну, взбеленился, потом остыл. Может, он расшибся, когда прыгал. Ноги переломал. Сходить к нему, что ли?

— А что козы? — вспомнил Имори, — так и гуляют по лесу?

— Так и гуляют. Послушай, возьми собак, отыщи их. Мотылек проснется, первым делом спросит.

— Верно говоришь, — Имори поднялся, — и куда их потом? Сюда?

— Э-э… нет. Отведи в деревню. Пусть там передержат какое-то время. Заплати, пригрози, чтоб молчали. Придумай что-нибудь.

Имори позвал собак и отправился на охоту. Я вышла проводить его. Во дворе было пусто, только за самым ближним, южным углом главного здания мелькнуло что-то черно-белое. Кальсаберитская форма. Почему-то мне стало не по себе. Конечно, этот кальсаберит мог просто прогуливаться без всяких задних мыслей, и даже не смотреть в сторону Ладаравы, но в такой вариант мне совершенно не верилось. Господи, почему так — если неприятности, то сразу целой толпой?

Я вернулась в комнату, тщательно заперев все двери. Придет Имори — перетащим Стуро в лабораторию. Опасно здесь. Если заявится кто из кальсаберитов, а я его не впущу? Что они тогда, двери мне взломают?

Вместо пациента на постели лежал большущий кожаный кулек, даже отдаленно не напоминающий человеческую фигуру. Вряд ли Стуро мерз под кучей покрывал и меховым плащом. Очевидно, никак не мог отойти от эмоционального ожога. Тогда, в Кадакаре, он, кажется, легче переносил стычки с местным населением, тоже пылавшим желанием изничтожить нечистую тварь. Впрочем, с этими сложностями тогда справлялся Ирги, а как, он мне не очень-то докладывал. Не знаю, почему Стуро так скрутило. Может, он просто отвык от негативных эманаций?

Я присела на кровать. Приподняла тяжелые кожаные складки. Бедный мой, бедный! Свернулся, словно улитка, в раковине крыл. Оплетя руками худые плечи, лбом уткнувшись в колени, скукожился в своем тонкостенном домике. Я погладила спутанные волосы и услышала вздох. Шевельнулась голова под моей ладонью.

— Стуро?

Нет, он продолжал спать. Просто во сне почувствовал, что я рядом. Это хорошо. Значит, начал хоть что-то слышать.

Я сбросила туфли, отвернула покрывала и пристроилась на краю. Спать еще рано, но я просто полежу рядышком. Стуро снова шевельнулся, медленно-медленно разворачиваясь из позы эмбриона. Что с ним было, шок ли, контузия, но теперь это проходило. Стуро уже чуял меня и тянулся ко мне. Я постепенно придвигалась ближе, стараясь не наваливаться на тонкие гибкие кости крыл. Я знала, что они очень прочные и спокойно выдерживают двойную тяжесть наших тел, но остерегалась попадать на них коленом или локтем. Как-никак перелом имел место, и я всегда об этом помнила. Наконец Стуро принял более-менее человеческую позу, вытянулся, прижавшись ко мне по всей длине, и я оказалась привычно замкнута в уютный футляр из вороненой кожи. Лицо его втиснулось в грудь, едва теплые ладони забрались подмышки, колени просунулись между ног. Я усмехнулась. Будь это возможно, он бы влез в меня, как в шубу. Или, может быть, как в доспехи.

Святый Боже! Да я чем угодно для тебя стану, лишь бы облегчить твою боль, ненаглядный. Спи, небожитель мой, моя жар-птица. А как дальше жить — завтра подумаем. Или послезавтра.