День цветения

Радвара

— Солдат, значитца. В гвардии. При дворце. На тепленьком, то есть, местечке.

Нахмурился гостюшка.

— Я, матушка Радвара, никого локтями не отпихивал, никого не подсиживал. Место по праву меча получил. Что в этом плохого?

Ох, дурень ты, дурень, годы прожил, ума не нажил.

— Небось, и дружков-приятелей себе завел, среди круглоголовых?

— А почему нет? У меня в Каорене кого только в приятелях не было — и оборотни, и арвараны, которые с хвостищами да с клычищами. Чем, спрашивается, круглоголовые хуже?

— Нелюди они, круглоголовые твои.

— Не гневи Сущих, матушка Радвара, — а сам ухмыляется, — В Каорене знаешь, как говорят? Человек — тот, кто разумом обладает. Что, скажешь, круглоголовые…

Тут уж я не выдержала.

— Разумом! Ишь! Еще скажи — на двух ногах! Человек Закон в сердце должен иметь, Закон! А коли нету Закона — не человек то, а нелюдь! И истребить его надобно без жалости, чтоб не душегубствовал!

— Да что ты, матушка Радвара, — брови поднял, головой качает, лицо-то молодое, — Какое душегубство? Нормальные они люди, ну, всяко бывает, так не у них ведь одних. Вон хоть капитана нашего возьми, Ульганара. Хороший человек, честный, умный. Меня вот, худородного, в гвардию взял, за то, что махалом владею. Учится у меня…

— То-то и оно. Учится. А, как выучится капитан твой, что делать с тобой станет?

А он слова мои — мимо ушей, продолжает, значитца:

— Эрвел тот же. И родитель его. Сам — ого-го как высоко залетел, аристократ, а меня, простого солдата, как гостя принимает, словно я и впрямь им ровня…

— Достойные, значитца, люди?

Поглядел на меня, кивнул.

— Очень даже достойные.

Сущие, что ж творится-то — Треверров, проклятое семя, достойными людьми величают!

— Ладно. Расскажу я тебе про этих твоих достойных. Слушай.

— Матушка! — забеспокоился, вскочил, — Матушка Радвара, что это ты, побелела аж вся, ты — не надо, не говори ничего, бес с ними, с круглоголовыми, матушка…

Заботливый мальчик.

Отвела я руки его.

— Нет уж. Я расскажу, а ты послушай. Летери говорит, стариной ты нашей интересуешься и про замок знаешь уже. Так вот, в замке в этом хозяева наши жили. Семейство Эдаваргонов. Не слыхал у себя в Каорене?

Помотал он головой, вздохнул:

— Матушка Радвара, ты позволь, я закурю? В горле чего-то…

Вежливый мальчик, обходительный. Загрызут, загрызут драконьи дети.

— Кури, что ж. Кури да слушай.

И не таких загрызали, благородных да богатых, ты ж им на один зубок, Треверрам…

Вытащил он трубочку, кисет, табачок насыпал, примял, к печке за угольком сунулся, да и присел возле печки, на пол. Чтоб, значитца, не дымить на бабку Радвару.

— Отец хозяина нашего при дворе был, советником у короля круглоголового. А сын его воинскую службу избрал. В мирное время дома сидел, детишек растил, жена-то померла у него, едва-едва младшенького сыночка откормила… Старший-то, Дагварен, подрос, двадцать пять стукнуло, в Стремя вступал. Гости приехали. Господин Ирован, это брат хозяйский, с сынами, Гедагваром и Лагдаваном, потом — побратимы хозяина, тоже воины, вместе державу обороняли. Один — с дочкой маленькой, младшего хозяйского сына невестой, шустрая такая девчоночка… Другой, Лайдовангон, холостяк был, бездетный, стало быть. У самого-то господина, у Лародавана нашего, две дочери росли, кроме двоих сынов, красавицы, все в матушку… Собрались они, значитца, Дагвареново Вступление в Стремя праздновать…

А перед глазами — ясно-ясно, как вчера было — Зала Большая, пол, кровью залитый…

— И приехали на праздник — незваные, с отрядом большим. По воле короля — земли отбирать да дом. Король — он ведь тоже круглоголовый. Круглоголовому с круглоголовым против гирота сговориться сам бог ихний велел. А хозяев, гостей их, да тех слуг, что господ не бросили — вырезали. И мужчин, и баб, и детишек. Подчистую, мальчик. Всех. И уехали. За барахлом своим. И велели, чтобы мы, значитца, в замке-то прибрали. Трупы, то есть.

Говорю я, а сама вижу, как лежали они, лежали, где Смерть плащом укрыла, все, старые и малые…

И Халор-конюх, и Ордар-стременной с сестрицей своей боевитой да с сынком, Малыша Релована стременным… И Норданелл, подружка закадычная, девочек хозяйских мамка-нянька, и Варган Толстяк, повар, с кочергой наперехват, весь изрубленный, кровищи-то, Сущие, как на бойне, и Харвад, отрада, сыночек, первенец…

— Мне б там тоже лежать, с ними рядышком. Да роды я принимала, у Лерветы из Чешуек. Родить-то не подгадаешь. Опосля побегла в Коготь-то. На праздник…

Господин Лародаван, руки раскинув, будто оберечь всех хотел, заслонить, девочки его, косы в крови намокли… Молодой хозяин, Дагварен — у стола, рядышком — Ордар с господином Гарваотом, а девчушка-то, невеста наша, уж почти до окна добегла — стрелой срезали…

— Схоронили мы их. Во дворе костер сложили. Лето было, дровишек много. Осьмнадцать трупов, мальчик. Осьмнадцать. А двоих не нашли. Гатвара, Лародаванова оруженосца, да сынка хозяйского младшенького, Релована. Думали мы сперва — в леса они ушли. Гатвар-то из сам-ближних был, побратим хозяину, мог кровь наследовать, про Малыша — не разговор, сын, в святом Праве… Да только год миновал, потом и пять, а потом и пятижды пять. Не обьявились наследники крови. Не объявились. Значитца, не уцелели тогда. Может, Треверры их с собой забрали, над пленниками потешиться. И взывает кровь неотмщенная. Малое Перо, деревня, что рядом с Когтем стояла… Освободили ее люди. Забросили замок, редко-редко кто придет, Неуспокоенным утешительные поднесет, да что им утешительные-то, им крови надо, а принести ее некому, не осталось никого, чье Право по Канону, вот и не ходят люди, не ходят, боятся…

— А ты? — голос — не его, глухой, будто из глуби колодезной, — К сыну не наведываешься?

Батюшки!

Подхватилась я и — к нему. Не первый год, чай, на свете живу, такие дела знаю. Вещают устами гостенькиными. Небось, Брат-Огонь, что бедняг моих во чрево принял…

— Брат-Огонь, — а сама чуть не вою в голос, — Брат-Огонь, подай знак, что слышишь, что ответишь… — в печку смотрю, и как пыхнуло в печке — еле голову отдернула, жаром по щекам хлестануло, Сущие, сбылось, сбылось!

— Плачет кровь, Брат-Огонь. Плачет, зовет. Скажи, долго ждать Неуспокоенным? Будет ли расплата, Брат-Огонь?

— Будет, — с высей, из недр, из уст полусомкнутых, — Близко. Кровь зовет. Ждать недолго. Первая капля упала.

Первая — упала?

Ошалела я от радости, гостюшку обняла, дернулся парень в руках моих, глазами хлопает.

— Спасибо, — говорю, — Голос Брата.

— Чего? Матушка Радвара, я тут что… ну, то есть… я…

— Брат-Огонь до меня снизошел, через тебя говорил со мною, мальчик.

— Ага. Вот как, значит…

Поднялся он, постоял малость, огляделся, вздохнул и вышел тихонько. Не простившись.

И угощение мое не доел.