День цветения

Тот, Кто Вернется

Ясная лунная ночь — не лучшее время для лазания по стенам. Впрочем, тень есть всегда, а лезу я на "кошачьих когтях", легко и удобно перехватываясь — конечности у меня длинные.

Со стен ничего не видно в пятне тени. Эсха онгер, конечно, увидел бы меня. И достал бы со стены метателем. И увернуться я вряд ли бы успел. Но эсха онгеров здесь нет, а доблестная замковая стража и кальсабериты глаза сломают, прежде чем углядят ученика Альдарта Гордеца.

Я знаю, у него многие хотели учиться. Предлагали за обучение большие деньги. Нгамерты, "кошачьи лапы". Альдарт никогда с такими не связывался. Он говорил:

"— Темные делишки — не по мне. Поищите кого-нибудь другого."

Ну, вот я уже и на крыше. Дернул ремешки, распуская за спиной белый плащ. Теперь я не черное на черном, а белое на белом. Крыша завалена снегом. Накинул капюшон, и все. Нет меня, ребятки. Вечером слегка снежило, мешок мой с песком еще присыпало сверху, так сказать, дополнительно. Что ж, тоже неплохо.

Полезная вещь — строительные работы, особенно — во увеличение безопасности. И каминные трубы нежилых комнат надежно забиты, чтобы убийца по ним не пришел, и Адван Каоренец лично принимал в строительных работах активное участие, и теперь у меня есть мешок песка.

Итак, каминные трубы. Мне нужны всего три. Паучонок со сторожевым псом. Истерик с полной комнатой народу. Гвардейцы с Маленькой Марантиной.

По полной щепотке. Им хватит до утра. Будут спать и видеть сладкие сны.

Из торбы на боку достал веревку с "драконьим когтем", маску-фильтр, перчатки, насапожники. В камине грязно. В камине — сажа. Совершенно незачем оставлять повсюду черные следы. А сахт и штаны потом почищу. Она легко чистится, холодноземская одежда. Наверное, из-за пропитки.

Достаточно, они уже надышались. Можно гасить камины. Песка должно хватить, да и больше все равно не спереть было потихоньку.

"— При удавлении руками давление на передние и боковые части шеи производится рукой другого лица. Самоубийство таким способом совершить невозможно, — он с легкой усмешкой глядит на ребят, на полном серьезе записывающих, что нельзя удавиться своей рукой, потом смотрит на меня. — При давлении с боков достаточно небольшого усилия, чтобы полностью перекрыть голосовую щель.

Понял, Учитель. Он продолжает диктовать тем же ровным тоном — он способен диктовать по полторы четверти, Эдаро.

— Полное сжатие гортани не требует большой силы, особенно у молодых ндивидуумов, у которых гортанные хрящи гибки и эластичны, а также у индивидуумов худого сложения. При работе с подопечным среднего и старшего возраста возможен перелом гортанных хрящей. Встречаются переломы ребер, обычно — третьего и седьмого слева, происходящие от того, что убийца при удавлении руками стоит на коленях на грудной клетке своей жертвы. Реже случается, что преступник впоследствии вешает жертву, и признаки удавления руками могут быть скрыты петлей, иногда вполне, иногда — лишь отчасти.

Я знаю, зачем ты даешь такие подробности, Эдаро. "Нож" должен работать спокойно и относиться к подопечному, как к объекту выполнения задания. Не более того. Это нужно ребятам, нужно и мне. Ты все время говоришь, что излишние эмоции вредны…

— Сдавление сосудов на передней стенке шеи не бывает полным, вследствие чего наступает застой крови в голове и значительный цианоз лица…"

Сегодня я закончу, Паучий сын. Ты будешь первым, потом — твои племянники. И не останется больше Треверров. Кончится Паучье семя. И Эдаваргоны смогут наконец успокоиться в смерти. А старого Паука я дождусь.

Дождусь его здесь.

Он приедет в Треверргар, и придет на ледник.

А там его буду ждать я.

Так даже лучше, чем самому к нему тащиться. Он будет смотреть на Треверров. А я буду смотреть на него. И буду смеяться.

Спрыгнул на угли, присыпанные песком.

Выбрался из камина в комнату, освещаемую только одной слабенькой лампой на столе. Хотя я неплохо вижу и в темноте. По крайней мере, ориентируюсь свободно.

Да, Паучий сын, ты изрядно подготовился. Двое телохранителей, три кальсаберита… нет, четыре кальсаберита, вон еще один в углу, калачиком свернулся и сладко посапывает.

Значит, ты думал, что наследник крови пойдет к тебе просто так? Впрочем, Паучий сын, я бы и просто так мог войти сюда. Я бы обездвижил твою охрану и все равно убил бы тебя.

Только — шум. Они бы успели поднять тревогу. А шум мне не нужен, Паучий сын, я ведь сегодня собираюсь закончить со всеми вами.

"— В зависимости от степени закрытия сосудов, потеря сознания наступает раньше или позже, а при давлении на блуждающий нерв происходит замедление сердечной деятельности и возможна рефлекторная остановка сердца. Удавление руками часто комбинируется с предварительным ударом по голове жертвы, либо с одновременным зажатием ей носа и рта. Как первое, так и второе свидетельствует об отсутствии у убийцы профессионализма."

Я подошел к нему.

Спит.

Ничего, сейчас разбудим. Достал флакон, откупорил, сунул под нос ему:

— Улендир Треверр.

Он недовольно сморщился, пробормотал:

— У-уйди… я спать хочу… м-м, отстань…

Это никуда не годится, Паучий сын. Нам ведь нужно поговорить. Я хочу говорить с тобой, Паучий сын. Похлопал его по щекам, потер мочки ушей.

Наконец он открыл глаза, поморгал, привыкая к полумраку единственного светильника. Брезгливое недоумение медленно сменилось страхом. Рот приоткрылся — я чуть сжал пальцы на его горле.

— Здравствуй, Улендир Треверр.

Он дернулся всем еще полусонным телом, руки судорожно вцепились в мои запястья.

— Ну-ну, не нервничай, — твои потуги для меня не больше, чем трепыхание воробья, Паучий сын. Трепыхания птички в пасти хищника… — Ты знаешь, что такое Неуспокоенность? — риторический вопрос, впрочем, его ответ мне и не нужен, — Я покажу тебе. На самом простом примере.

А воспринимает ли он мои слова? Лицо совсем побелело, взгляд рыскает, словно ему страшно посмотреть на меня, губы и подбородок дрожат…

— Не жизнь, но и не смерть, понимаешь? — стиснул пальцы, из глотки Паучьего сына вырвалось что-то среднее между хрипом и сипением, я немного подержал и ослабил хватку. — Не-жизнь и не-смерть. Неуспокоенность, — снова сдавил его горло, и снова отпустил. — Двадцать лет. И еще пять. Четверть века Неуспокоенности. И чужие ноги. Ходят по тебе. И чужие руки. Рвут тебя на части. И ты не умираешь. Но и не живешь. Вот так.

Он уже не дергался. Не сопротивлялся. Устал. Только, когда я отпускал его горло, жадно, с всхрипами втягивал в себя воздух. Рыбка, выброшенная морем на песок. Маленькая пестренькая рыбка. Почти черное лицо, дико вытаращенные глаза, синий язык…

Что ж, довольно с него.

— Неуспокоенность — это плохо.

Он заперхал, отчаянно закивал. Будто, если он согласится, я его отпущу.

— Я рад, что ты понял, — сказал я и в последний раз положил руку на горло ему. — Выкуп за кровь, Треверр. Вспомни Эдаваргонов.

Его выгнуло дугой, ноги скребанули постель, сбивая одеяло в комок — раз, и еще, и третий…

"— На шее трупа находят ссадины от ногтей, либо кровоподтеки — следы пальцев. Первое чаще всего свидетельствует о том, что убийца не обладает физической силой, второе — о противоположном."

Вот так, Аманден Треверр, Паучий племянник. Получи своего братца.

Отрезал прядь скользких от пота волос, завернул в платок.

Подошел к телохранителям.

Не могу отказать себе в маленьком невинном удовольствии. Спящее тело обычно расслаблено, трудностей не возникнет.

Мрачную парочку с приличной подготовкой я сцепил намертво, запутав им руки-ноги так, что даже сам с трудом мог разобрать, где чьи. Кальсабериту, мирно посапывавшему в углу, сделал позу "ноги за уши", пусть попрыгает на руках. Еще двоим сторожевым щенкам — вариации на тему "тигровой лилии", и я буду не я, если они развяжут свои конечности до полудня. Последнему самым вульгарным образом связал вместе ремни сапог, пропустив через ошейник, а руки прицепил: левую — к гобелену на стене, правую — к сапогу кого-то из телохранителей Паучьего сына. "Что должно, то возможно". Что ж, правильная мысль, юноша. Значит, что невозможно — то и не должно? Впрочем, вас все-таки возможно будет привести в подобающее человеку положение.

Жаль, я не увижу, как вы будете просыпаться. Жаль. Но мне нужно сейчас идти, а, закончив свои дела, я сюда не вернусь. Сейчас я убью Эрвела Треверра. Убью его быстро и тихо, он даже не проснется. Его я мучить не хочу.

А потом пойду к Паучонку. И с ним, пожалуй, тоже немножко поговорю. Мне есть, что обсудить с ним. С Паучьим внуком. Под мерный храп сторожевого пса.

Кстати, интересно, он храпит?..