…Но это ещё ладно — я видел писателя Пронина.
Я сидел в своей чистенькой маленькой комнатке, и вдруг ко мне вошли опоздавшие к лету писатели-фантасты. Главным у них был писатель Пронин. Я, правда, не читал книг писателя Пронина, но всегда ценил его за чуткую душу, зоркость глаза и то, что он не спит по ночам и комментирует разные разности в Живом Журнале. А уж когда я его видел воочию, ему всё время давали пухлые конверты с деньгами — это ещё больше внушало уважение.
И вот писатель Пронин ввалился ко мне в комнатку и сноровисто разбил тарелку. Потом он оглянулся на меня, и закурил вонючие писательские папиросы. Такие папиросы специально выдают писателям, чтобы всем остальным жизнь не казалась мёдом, и было ясно, что писатель рискует жизнью на благо человечества. Писатель Пронин выдохнул чёрный дым и хитро посмотрел мне в глаза: что, забыл, дескать, меня? Я действительно забыл.
Дело в том, что писатель Пронин был похож на Русскую Освободительную Армию — не ту, что ходила под командованием какого-то упыря-предателя, а настоящую, что время от времени давала пизды каким-то негодяям и освобождала от них сопредельные народы. Сопредельные народы жутко радовались и сыпали под гусеницы танков Русской Освободительной Армии розовые лепестки, корицу, кардамон и лавровый лист. Но потом дело принимало иной оборот — Русская Освободительная Армия останавливалась на привал, хоронила своих павших бойцов, разматывала портянки и доставала оловянные кружки.
Сопредельные народы понимали, что портянки воняют, негодяев всё равно уже нет, а лавровый лист, кардамон и корица куда-то делись. Сопредельные народы переименовывают выживших пришельцев в Русскую Оккупационную Армию и начинают ворчать. А Русская Оккупационная Армия сначала нервно курит на караульных постах, а потом убирается восвояси. Сопредельные народы собирают окурки и посыпают ими могилы павших оккупантов. Конечно, этого было можно избежать, если бы прямо на границе каждому освободителю выдавать специальную бумажку, в которой написано, что ему можно быстро отпиздить негодяев, выпить десять оловянных кружек крепких напитков и тут же съебаться восвояси. Но об этом всё время забывают и гости и хозяева. И из всего этого выходит какая-то хуйня, кто прав — неизвестно, и единственные, кому хорошо, так это убитым освободителем-оккупантам, которые сидят среди облаков с небесными оловянными кружками, пьют на вдохе палёную амброзию и никогда не смотрят вниз.
Так вот, писатель Пронин грохнул тарелку и пошёл смотреть на других людей. Хотя и пообещав мне, как Карлсон, десять тысяч тарелок взамен одной разбитой. Потом он постучался ко мне ночью — тарелки у него не было, зато он был увешан бутылками, как революционный матрос — гранатами. Пахло от него кислым, как из жбана с суслом.
Я не пустил его к себе, но, выйдя вон через две минуты увидел, как писатель Пронин сидит в другой комнате. Он сидел будто Рембрант — с прекрасной феминой на коленях, и, читал трезвым хорошо поставленным голосом возвышенные стихи. Пахло от него при этом розовыми лепестками, корицей и кардамоном.
Стало понятно, что на стороне писателя Пронина пустила корни и жарко дышит Великая Правда Жизни. Поэтому я вздохнул и полез в ночную столовую, чтобы спиздить оттуда недостающую посуду.
Извините, если кого обидел.
29 марта 2007