Живой Журнал. Публикации 2007

История про Долгорукова

Вышли мемуары Долгорукова. Петр Владимирович был вообще очень интересный персонаж — он был кривоног, его подозревали в авторстве знаменитого подмётного письма о Пушкине-рогоносце, был он весьма скверного характера, и сразу занял в обществе место генеалогического летописателя, и, по совместительству, письменного сплетника. Собственно, Долгорукий был ходячий таблоид (только без tableau). Нет, не верно — он был генеалогический сплетник. С 1859 г. жил за границей и, когда дело дошло до выяснения отношений с правительством, не вернулся обратно. За это он был лишен всех прав состояния и признан изгнанным из России (С Долгоруким поучительная история: он был, разумеется, совершенно неприличен для своего времени. Респектабельностью тут не пахнет Но, одновременно, (и это говорят другие мемуаристы) его это общество осаждало — с подлинными и настоящими документами о благородстве происхождения.

Все норовили попасть в дворянские описи — своего рода список Шиндлера для потомков. Собственно и суд был из-за того, что В. обнаружил в письме Долгорукова записку, что за 50.000 он вставит любые документы в опись дворянских родов. Через несколько лет князь умер, Долгорукий стал говорить, что покойник лгал, ну и завертелась судебная машина.

Историю о судебном разбирательстве по поводу его торговли генеалогической рекламой я опускаю). Вся его жизнь — забавный пример того, что всякий протест и уязвлённое самолюбие превращаются потом именно в хорошо продающийся продукт. Его пригрел Герцен (у меня есть впечатление, что именно с Герцена берёт некоторые свои жестов Березовский). Под конец жизни (он умер в 1868) Долгорукий поругался и с Герценом, для которого писал какие-то брошюры, и кончил жизнь в Швейцарии.

Такое впечатление, что часть его бумаг была потом украдена русскими агентами.

Но это всё повод к рассуждению. Мне всё время казалось, что в забытом сейчас романе Булата Окуджавы "Путешествие дилетантов", именно ему был посвящён пассаж о публикации семейных тайн. Сейчас я перечитал это место в романе и понял, что это случай ложной памяти. Окуджава пишет о письмах и дневниках, ведь дневники давно уже стали публичными высказываниями. Тут интересна стилевая разница между записными книжками и дневниками.«…Наше блистательное увлечение письменным словом началось в середине екатерининского царствования. Некто вездесущий смог вдруг уразуметь, что посредством этого инструмента можно не только отдавать распоряжения, или сообщать сведения о своём здоровье, или признаваться в любви, но и с лихвой тешить своё тщеславие, всласть высказываясь перед себе подобными. Боль, страдания, радости, неосуществимые надежды, мнимые подвиги и многое другое — все это хлынуло нескончаемым потоком на бумагу и полетело во все стороны в разноцветных конвертах. Наши деды и бабки научились так пространно и изысканно самоутверждаться посредством слова, а наши матери и отцы в александровскую пору довели это умение до таких совершенств, что писание писем перестало быть просто бытовым подспорьем, а превратилось в целое литературное направление, имеющее свои законы, своих Моцартов и Сальери. И вот, когда бушующее это море достигло крайней своей высоты и мощи, опять некто вездесущий зачерпнул из этого моря небольшую толику и выпустил её в свет в виде книги в богатом переплете телячьей кожи с золотым обрезом. Семейная тайна выплеснулась наружу, наделав много шума, причинив много горя, озолотив вездесущего ловкача. Затем, так как во всяком цивилизованном обществе дурной пример заразителен, появились уже целые толпы ловкачей, пустивших по рукам множество подобных книг, сделав общественным достоянием множество надушенных интимных листков бумаги, где души вывернуты наизнанку. С одной стороны, это не было смертельно, ибо огонек тщеславия терзает всех, кто хотя бы раз исповедался в письме, но, с другой стороны, конечно, письма предназначались узкому кругу завистников или доброжелателей, а не всей читающей публике, любящей, как известно, высмеивать чужие слабости тем яростнее, чем больше их у неё самой… Но этого мало. Высокопарная болтливость человечества была приманкой для любителей чужих секретов, для любителей, состоящих на государственной службе. Они тут же научились процеживать суть из эпистолярных мук сограждан, поставив дело на широкую ногу и придав ему научный характер. Из этого нового многообещающего искусства родились Чёрные кабинеты, в которых тайные служители читали мысли наших отцов, радуясь их наивным откровениям. Перлюстраторов было мало, но они успевали читать целые горы писем, аккуратно и добропорядочно заклеивая конверты и не оставляя на них следов своих изысканных щупалец. Однако, как всякая тайна, так и эта постепенно выползла на свет божий, повергнув человечество в возмущение и трепет. Шокированные авторы приуныли, литературное направление погасло, исчезла божья искра, и эпистолярный жанр теперь существовал лишь в узко-практическом смысле.

Однако мысль уже была разбужена. Сердца бились гулко, потребность в выворачивании себя наизнанку клокотала и мучала. Куда было её обратить? Тут снова нашелся некто, который надоумил своих собратьев заполнять чистые листы исповедями без боязни, что эти листы предстанут перед судом современников или будут осквернены щупальцами деятелей Черных кабинетов. И началась вакханалия! Так родились дневники. Конечно, это вовсе не значит, что в былые времена пренебрегали этой возможностью: и в былые времена провинциальные барышни или Вертеры доверяли бумаге свои сердечные волнения, а напомаженные дипломаты описывали впрок повадки королей или собственное ловкачество. Но в подлинное искусство дневники превратились совсем недавно, и боюсь, что лет эдак через пятьдесят, когда действующие лица современных записей будут мертвы, издателям не отбиться от нагловатых внуков нынешних скромных исповедников.

Они писали для себя, сгорая на медленном огне своих пристрастий или антипатий, они тщательно оберегали свои детища от посторонних взоров в сундуках и в укладках, в секретных ящиках столов и в стенных тайниках, на сено¬валах и в земле, но при этом, как бы они ни старались уверить самих себя, что это все должно умереть вместе с ними, они, не признаваясь в этом себе, исподволь кокетничали с будущим, представляя, как опять некто вездесущий много лет спустя обнаружит в густой чердачной пыли эти скромные листки, изъеденные ржавчиной, и прочтет, и разрыдается, восхищаясь страстной откровенностью своего пращура. Ведь не сжигали они листки, исписав их и выговорившись, и не развеивали пепел по ветру, а покупали толстенные альбомы в сафьяне и приспосабливали медные дощечки, на которых искусный мастер гравировал их имена, и звания, и даты рождения, за которыми следовала некая черточка — маленькая, скромная, но уверенная надежда, что кто-то позаботится и проставит печальную дату расставания с этим миром. Вот что такое дневники и их авторы в нынешний век. Правда, мой князь и все, коих я люблю и любил, были счастливым или несчастливым исключением из правила, хотя также отдали дань сему искусству, но, не придавая особого значения форме, не заботясь об изысканности стиля, не задумываясь о происхождении этого популярного в наш век жанра и не надеясь на горячую заинтересованность потомков в их судьбе».

Вообще, всё это как раз (безотносительно Долгорукова) хорошее описание сетевых дневников — с той поправкой, что это стало делом не только графским, но и развлечением для Петрушки и Селифана.

Характерно, в дипломе Литературного института писали «литературный работник» — всё выпускники становились автоматически литературными работниками. Или, на нестыдный конец, переводчиками. И только некоторые из них получили справку, что они — писатели. Но это случилось, как правило, позже — печального в этом ничего не было. Вот «Дневник писателя» — классический пример литературной работы. И — ничего дурного: вот смотри, я — писатель со справкой. А для того, чтобы жить, работаю в… (Нужное — зачекнуть). Писатель без справки, так, без санкции, пишет в анкетах свою профессию. Ленин, кстати, писал в анкете партийного съезда, что он — литератор.

Забыл, честно говоря, к чему я это всё написал, и оттого схожу-ка я на кухню.

Извините, если кого обидел.

18 июля 2007