Живой Журнал. Публикации 2007

История про русских жандармов (II)

В той же книге про жандармов авторы справедливо замечают: «К сожалению, во многих советских, да и постсоветских трудах этой существенной разницы между охраной и политическим сыском (охранкой) не проводится и функции одной ветви полицейской службы приписываются другой». Надо оговорится, что и современники в этом путались: одна генеральша записывает в дневнике 14 февраля 1888 года, о деле 1 марта, в котором участвовал Александр Ульянов «Этих людей — Андреюшкина, Генералова и третьего (забыла) — выследили филёры, полиция здесь не при чём Сыскное отделение при градоначальнике получает ежегодно 120 тысяч и ничего ровно не делает, а на те же дела Третье отделение получает на всю Россию 90 тысяч, а это отделение и открыло этих злоумышленников» — при этом в 1888 году Третье отделение семь лет как упразднено, и речь о Департаменте полиции и секретном отделении при канцелярии столичного градоначальника. Совершенно аналогична путаница в голове обывателя, где нет отличия между ГПУ и ОГПУ, а потом и АФБ, МБ, ФСК, ФСБ. И список имён одного и того же — бесконечен.

Но я лучше расскажу о другом — о скрытой полемике. В этом смысле показательна книга «с другой стороны» — «Политический сыск в России 1649–1917» Феликса Лурье (С хорошим посвящением «Памяти погибших от произвола властей»).

Григорьев и Колоколов[15] полемизируют с Ф. Лурье, рассказывая, например, об убийстве Судейкина (1850–1883) — он был начальником секретного отделения Санкт-Петербургского градоначальника, а затем — инспектором Петербургского отделения по охранению общественной безопасности и порядка, довольно знаковой фигурой, фактический разгромившим «Народную волю». Григорьев и Колоколов пишут, что месть народовольцев стала «поистине тяжким ударом по всей правоохранительной и полицейской системе империи. В его торжественных похоронах, как об этом сообщала столичная пресса, приняли участие многочисленные представители различных полицейских и жандармских служб. Ф. М. Лурье пишет: «Вся полицейская Россия скорбела по Судейкину. Ходили слухи, что императрица прислала венок на его могилу. Вряд ли, убили полезную, талантливую, незаменимую, но всего лишь полицейскую ищейку». Историк ошибся. Ему надо было повнимательней прочитать «наследие» еще не покаявшегося Тихомирова, который в своей статье пишет: «Из шести венков, следовавших за гробом, пять были поднесены разными полицейскими учреждениями… Шестой венок — увы! — принадлежит Государыне Императрице: это были белые лилии… переплетенные надписью: "Честно исполнившему свой долг до конца"…Министры… почтительно шли за гробом авантюриста. Остальная часть траурного кортежа — вся состояла из чинов явной и тайной полиции».

С Лурье авторы одновременно соглашаются и полемизируют и в другом — в оценке провокации: «Хотелось бы в этой связи уточнить термин «провокация», который многими авторами и историками автоматически связывается с деятельностью жандармов и работой царского политического сыска. Большевистская и советская историография без всяких оговорок априори называла служебную деятельность жандармов провокацией, а революционеров — жертвами провокации. Каждый внедренный в революционную среду агент полиции автоматически считался провокатором. Между тем провокация означает только одно: когда спецслужба сама провоцирует и подталкивает объекта своего наблюдения на свершение преступления и создает ему для этого благоприятные, заманчивые условия. Такое кое-где случается сейчас и случалось в прошлом. Называть же провокацией оперативные средства борьбы с ниспровергателями строя нечестно и некорректно. Разве может любая полицейская служба в борьбе с терроризмом обойтись без агентуры, без наружного наблюдения и без технических средств контроля, освещения и проникновения в лагерь террористов?».

Это извечная проблема эмоциональной оценки, распространяемой с частного на общее. Мир всегда будет ощущать разницу между своими разведчиками и чужими шпионами. Меж тем Лурье пишет:

«Провокация никогда не служит во имя государственных интересов. Ее эксплуатируют для достижения сиюминутных, личных и групповых, корпоративных целей ведомства и кланы. Они искусно маскируют провокацию, поэтому при изучении и анализе исторических событий, кропотливо снимая слой за слоем, добираясь до истоков происшедшего, исследователь обязан помнить, что его подстерегает опасность просмотреть трудноуловимые очертания этого вездесущего привидения. Иногда ее тайные силы вызывали к жизни вереницы важнейших исторических событий.

Применение в России терминов «провокация» и «провокатор» и те смысловые нагрузки, которые они несут сегодня, имеют свою историю. Слово «провокация» латинского происхождения, у нас оно появилось в начале XVIII века, придя из польского или немецкого языков. Долгое время его употребляли как синоним подстрекательства. В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона слово «провокация» разъясняется лишь как юридический термин: 1. ««…» апелляция в уголовных вопросах от магистрата к народу». 2. ««…>> понуждение истца к предъявлению иска, вопреки общему правилу». С политической полицией понятие провокации начали связывать лишь в 1900-х годах.

В Большой Советской Энциклопедии приводится следующее объяснение термину провокация: «Провокация (от лат. provocatio — вызов): 1) подстрекательство, побуждение отдельных лиц, групп, организаций к действиям, которые повлекут за собой тяжелые, иногда гибельные последствия; 2) предательские действия, совершаемые частны¬ми агентами полиции и реакционных партий (провокаторами), направленные на разоблачение, дискредитацию и, в конечном счете, на разгром прогрессивных, революционных организаций». Словарь современного русского литературного языка дает следующее определение провокации: «Действие, направленное против отдельных лиц, групп, государств и т. п. с целью вызвать ответное действие, влекущее за собой тяжелые или гибельные для них последствия».

Предлагается более общее определение: провокация есть подстрекание к действию, направленному на достижение целей подстрекателя вопреки интересам подстрекаемого.

В Словаре современного русского литературного языка дано определение провокатора: «Тайный агент, проникающий в нелегальную организацию с предательскими целями». Это определение имеет ряд неточностей: во-первых, провокатор не обязательно должен проникнуть в нелегальную организацию, а может уже находиться в ней; во-вторых, организация может быть легальной; в-третьих, он может действовать и против отдельного лица или даже государства. Поэтому провокатор есть подстрекающий к действию, направленному вопреки интересам подстрекаемого (подстрекаемых). Особенно много мрачного беззакония, перемешанного с уголовщиной, встречается в глубинах политической борьбы, происходящей в тоталитарном государстве.

Поскольку «преступным действием именуется деяние, воспрещенное законом», достаточно запретить любое политическое выступление, и выступивший с любой критикой действий правительства может быть назван преступником, «врагом народа», даже самый деликатный, безобидный критик-оппозиционер.

Политическими преступниками в государствах с тоталитарными режимами объявлялись участники восстаний и заговоров, члены запрещенных группировок, лица, оскорбившие достоинство правителя государства, членов его семьи, высших администраторов и их изображения, самозванцы, шпионы и предатели, а также все, кто выступал с осуждениями любых действий властей светских и церковных. Политическими преступниками объявлялись не только совершившие или замыслившие деяние, но и предполагаемые и подозреваемые в возможном злоумышлении, а также проявившие любое инакомыслие. Одно беззаконие, порождая другое, побуждает противоборствующие стороны к применению недозволенных, аморальных методов. Не без оснований бывший товарищ министра внутренних дел С.П. Белецкий заявил во время допроса в 1917 году: ««…» правительство боролось теми же путями, какими шла революция».

Провокация сражалась по обе стороны баррикад. Самым страшным проявлением провокации является полицейская политическая провокация. Ее определение можно найти в Словаре иностранных слов: «Провокация (лат. provocatio) — предательские действия тайных агентов полиции, проникших в революционные организации с целью информирования политической полиции о деятельности революционеров, выдачи полиции лучших работников, а также с целью вызова революционных организаций на такие действия, которые ведут к их разгрому».

Уточним это определение. Политическая полицейская провокация заключается в том, что полицейский агент, находящийся в рядах противоправительственного сообщества, информирует о деятельности сообщества полицейское начальство, разрабатывает с ним планы действий и в соответствии с этими планами подстрекает членов сообщества к противоправительственным поступкам (выступлениям).

Воспользуемся еще раз Словарем иностранных слов и приведем здесь данное им определение провокатора: «Провокатор (лат. provocator) — тайный полицейский агент, предатель, проникший в революционную организацию для того, чтобы осведомлять полицию, выдавать членов организации и вызывать выступления, приводящие к разгрому или ослаблению революционной организации».

А.Ф. Возный в своей замечательной книге «Петрашевский и царская тайная полиция», полемизируя с авторами Словаря иностранных слов, дал следующее определение провокатора в применении к политической полиции: ««…» под „провокатором" мы понимаем не просто „тайного полицейского агента, предателя, проникшего в революционную организацию для того, чтобы осведомлять полицию, выдавать членов организации", а такого полицейского агента, который своими действиями побуждает, подстрекает революционеров к невыгодным для них действиям с целью их разоблачения и ареста».

Политических провокаторов можно разделить на две основные группы: полицейские агенты, вступившие в состав противоправительственных сообществ, и члены противоправительственных сообществ, завербованные полицией.

Следует различать провокаторов и осведомителей. Осведомители вербовались из дворников, лакеев, официантов и других лиц, не принадлежавших к «обследуемой среде» неблагонадежных. Они пассивно наблюдали и докладывали начальству. Среди осведомителей встречались и светские дамы, дипломаты, музыканты, офицеры, сановники…

Провокаторы и осведомители являлись важнейшим инструментом российской полиции. Все ее учреждения можно разделить на две основные группы: полицейская стража и сыскная полиция. Сыскная полиция в зависимости от выполняемых задач делится на уголовный розыск и политический сыск (тайная полиция, секретная полиция, политическая полиция). Система действий, направленных на выявление лиц, чьи поступки и образ мыслей согласно существовавшему законодательству представляли опасность для государственного строя, называется политическим сыском Его производством занимались специальные правоохранительные органы, призванные не только пресекать, но и предотвращать деятельность этих лиц. Цели, задачи и методы работы политического сыска напоминают контрразведку. И тот и другая не столько пытаются раскрыть преступления, сколько стремятся к их предотвращению.

Чтобы предотвратить преступление, необходимо иметь своего агента в обследуемой среде — «преступном сообществе». Такой агент, если он эффективно работает на сыск, не может быть пассивным членом «преступного сообщества», иначе ему нечего будет сообщать своим полицейским хозяевам. Активный член «преступного сообщества», работающий в политической полиции, есть провокатор. Сыск по природе своей переплетен с полицейской провокацией, образуя единый организм, направленный на борьбу с революционным движением, поэтому рассматривать политический сыск и полицейскую провокацию отдельно друг от друга невозможно».

То есть, тут происходит битва двух эмоциональных оценок-подходов (Лурье только внешне неэмоционален). Эти подходы следующие: «Несмотря на некоторое мздоимство, бюрократию, неважную организованность и ошибки, спецслужбы старой России достойно противостояли революционерам и необходимость их работы очевидна» vs «Спецслужбы старой России были косным бюрократическим аппаратом, неспособным противостоять революционерам иначе чем провокациями и произволом».

Независимой правды здесь нет, вопрос убеждений — оттого, что этические границы не то, чтобы размыты, они всё время движутся. Вполне либеральные люди на моей памяти восклицали: а повесили бы Ленина в 1917 году, да ещё сотню бунтовщиков, была бы у нас демократия. При этом вполне консервативно настроенные люди в целях сбережения империи были готовы оправдать ровно тоже самое — при том, и те и другие сочувствовали некоторому произволу спецслужб в этом вопросе.

Извините, если кого обидел.

08 июля 2007