Живой Журнал. Публикации 2007

История про поколения

Первое сентября — очень хороший день для разговоров о сентиментальности. Многие мои знакомые принялись обсуждать известный текст о поколении семидесятых, причём в превосходных тонах. Я-то похож на злобного карлу Альбериха из известной оперы, и считаю эти присяги родом групповой психотерапии. Мне, честно говоря, не очень понравился этот текст, полный подросткового пафоса и неверный ни фактически, ни эмоционально. Но к нему сразу же припали комментаторы, будто к знамени на присяге — и я, и-я-плюс-один-семьдесят-два, семьдесят-шесть… "Боже, как это верно! И я тоже! И меня запишите! Это моё поколение, мы одной крови — ты и я!".

Я-то не этой крови, и принадлежу к тем людям, что последними целиком сформировались при Советской власти.

Если честно, то я и сам баловался такими обобщениями (только в пространстве литературы — там взятки гладки), и мой опыт показывает, что они довольно сомнительны. Это не упрёк — да, если кто-то начнёт за писанину тягать в ссылку, в рудники, к тётке, в глушь, в Саратов — это ужасно нехорошо. Но всякий текст (кроме, может быть, личного дневника, сожжённого пред смертью, что редкость) рассчитан на прочтение. Я этот текст о поколениях числю не в художественной прозе, а в эссеистике, или даже в публицистике. Это такой текст-восклицание. А! Поколение! Погляди!

Ну, я, бодрый старичок, поглядел. Автор, может быть человек хороший, а текст неважный.

Но этот крик души очень полезен — он становится поводом для совершенства формулировок. Тут под рукой все логические положения, которые присутствуют в разговорах о поколениях, текстах, искусстве, etc. Сентиментальность "Праздника, который всегда с тобой" я вполне перевариваю, а ведь эти два текста построены на одних и тех же приёмах — только один числится по разряду прозы, а другой — чистой воды манифестация. Хемингуэй очень хорошо чувствовал, что мужчины после тридцати чудовищно сентиментальны и понял, какой спрос на это — и оттого испортил несколько поколений писателей. Интонация "Утирающего-Тайком-Слезу-Мужчины" оказалась очень успешным товарным продуктом второй половины XX века — ведь унылая сентиментальность в каждом из нас. Только зазевайся — выползет наружу, будто Ленор-мёртвая-девочка, и ну ныть, как Паниковский. Текст о поколениях как раз листовочного формата, прокламация — крик души, в общем.

Понятно, что жизненные и орфографические ошибки всё равно будут сделаны новыми поколениями, всякая молодость будет проёбана, а возможности упущены. Но никто не может отнять у пресловутого хармсовского читателя право на бессмертную фразу "А по-моему, ты говно". Мы говорим пока не о том самом тексте, может быть, очень милого человека, а о некотором явлении. Как говорил Бумбараш — "Я не в тебя стреляю, а во вредное нашему делу донесение".

Никто не может запретить анализ публичного крика. Если, к примеру, человек собрался кричать о белках, а кричит о воронах, путается в лесных тварях, говорит о лесном массиве: "его огромное плоское пространство, засыпанное песком", что странно. Механизм индивидуальных ценностей работает в очень узком пространстве художественного восприятия. Но есть ещё и миллионы всяких высказываний. Отчего же их не судить в терминах "верно" и "неверно". Вот один человек написал недавно историю про то, что в СССР вовсе не было продуктового дефицита (очень похоже на поколенческие обобщения) — отчего же не измерить такую историю именно в словах "верно" и "неверно"?

Вот и возникает противоречие между формой публичного манифеста и спутаными индивидуальными ощущениями. Оно и верно — про поколение всем интересно, потому что это про тебя, дорогой читатель, а индивидуальные страдания никому не нужны (мир жесток).

Во-первых, пафос может быть неверен, как голос подростка. Актёр на сцене может ужасно фальшивить, произнося в общем-то правильные слова, взятые из текста пьесы.

Во-вторых, можно наговорить глупостей и в сути. Человек 1979 года рождения как-то не должен жаловаться "а-у-нас-не-было-кафе-мы-помним-голод". Мои погодки помнили голод в шестидесятые — покруче было. То есть, это такая попытка носить дедушкины ордена.

Вот есть мощные катаклизмы — когда кончилась война, и от твоего года осталось четыре процента, или когда ты мальчишкой работал в колхозе за палочки (что объединяет бывших колхозных мальчишек от Полтавы до Архангельска) — понимаю. Я понимаю, что есть поколение нынешних сорокалетних, которые полностью сформировались в СССР, а потом начали заниматься бизнесом. Но что объединяет всех семидесятников — не понимаю.

Тут есть два обстоятельства [я так думаю]: первое — сила события, второе — всеобщность. Да нет — война как раз фактор. Но Отечественная война — действительно фактор, потому что она затронула всех — и тех, кто "в тылу на складе с липовой грыжей подъедался" и кто "воевал и кровь проливал".

Отечественная война удовлетворяла обоим, а вот Перестройка — вовсе нет. Дело даже не в героизме, которому всегда есть место, а в том, что люди пошли розно. Одни в танках горят, другие поднимаются на компьютерах и софте, одни спиваются в деревне, другие мочат друг друга на стрелках. Да и то — кому сорокалетние ближе в виде Ходорковского, а кому это — старший брат, пришедший из Афгана без руки.

Нет, о поколениях говорить можно и нужно — социологически, если с цифрами, эмоционально, есть выверить эту поэтическую метафору. Ведь отчасти «поколение» сродни национальности — не то, что записано в паспорте, а то, как человек себя идентифицирует.

В общем — тот случай, когда "санитарная комиссия, ходя по квартирам и, увидя Калугина, нашла его антисанитарным и никуда не годным и приказала жакту выкинуть Калугина вместе с сором".

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2007