…но это что! Я видел писателя Горича. Горич родом был серб. Что такого? Знавал я одного Броншейна, так тот был русский, а видел Иванова — так оказался чистый немец.
По-равному в жизни бывает.
Однажды я отправился в гости в загородный пансионат — поглазеть на писателей-фантастов.
Пансионат располагался в старом барском особняке, но фантасты уже не раз бывали там, и оттого дом выглядел изрядно потрёпанным.
На тропинке я увидел всадницу — точь-в-точь как на картине маслом великого русского живописца Брюллова. Бежали поодаль борзые и стремяные.
Промелькнуло это видение — и вновь я остался один, в тишине леса. Впрочем, скоро я встретил несколько печальных групп, медленно прогуливающихся по окрестностям; то были большею частию писатели-фантасты в окружении поклонников; об этом можно было тотчас догадаться по истёртым, старомодным пиджакам и нечищеной обуви. На меня они меня посмотрели с нежным любопытством: заграничный покрой моих штанов ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские кованые ботинки, они с негодованием отвернулись.
Я обогнал толпу мужчин, которые, как я узнал после, составляют особенный класс людей между фантастов. Они пьют — однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом; они играют и жалуются на скуку. Они исповедывают глубокое презрение к своим товарищам и вздыхают о столичных литературных гостиных и толстых журналах, куда их, однако, не пускают.
Я остановился, запыхавшись, у стойки пансионата, как вдруг услышал за собой знакомый голос:
— Ты! давно ли здесь?
Это был писатель Венедиктов. Вдруг мимо нас, в столовую, прямо на лошади пронеслась давешняя всадница, сшибая фантастов, как кегли. На мой немой вопрос Венедиктов отвечал:
— Это Горичи. Тебе это в новинку, но придётся привыкнуть.
Вечером я увидел на променаде пару — он во фраке, одетом на голое тело и она — кутающаяся в шкуру неизвестного мне зверя.
Эта Венера в мехах вдруг обернулась, и пронзила меня странным медным взглядом, отчего у меня сразу задрожали колени.
Чтобы успокоиться, я выпил расслабляющего напитка «Буратино» в местном баре, и вернулся в номер Венедиктова. Вскоре к нам зашёл молодой человек во фраке и пенсне. Это был Горич. Он поднял глаза вверх, к потолку, и, выдержав получасовую паузу, сказал:
— Что до меня касается, то я убежден только в одном…
— В чём это? — спросил я, желая узнать мнение человека, который столько молчал.
— В том, — отвечал он, — что рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.
— Я богаче вас, сказал я, — у меня, кроме этого, есть еще убеждение — именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.
Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал. С этой минуты мы отличили в толпе друг друга. Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. Тогда, посмотрев значительно друг другу в глаза, как делали римские авгуры, по словам Цицерона, мы начинали хохотать и, нахохотавшись, расходились довольные своим вечером. Как-то мы углубились в подробности Керченской операции и долго водили пальцами по пыльной столешнице местного бара с криками «А если так?», «А если вот так?»…
— Гудериан бы этого не одобрил, нет, — сказал наконец, Горич. — Точно не одобрил бы.
И тут я решился спросить его о той самой всаднице, что так поразила моё воображение. Горич пообещал мне, что я увижу её не далее чем сегодня вечером, и велел ожидать прямо у себя в комнате. <нрзб> я боялся напоминать <нрзб> Я, помнится, отвечал ему, что <нрзб>
Но я, разумеется, не выдержал — и уселся на диванчике в своём номере, чинно сложив руки на коленях.
В дверь постучали.
— Не заперто, — выдохнул-прошелестел я.
И тогда дверь отворилась.
На пороге стоял Горич в чёрном фраке, его спутница в мехах, и ещё полдюжины девушек, затянутых в чёрную кожу. Несмотря на то, что в пределах пансионата я видел всего одну лошадь, вся компания была вооружена хлыстами. Горич ловким движением всунул мне в рот красный шар, похожий на яблоко, и я потерял сознание.
Извините, если кого обидел.
05 апреля 2007