Живой Журнал. Публикации 2007

История про злословие

Я уже говорил, что Живой Журнал — спрессованная жизнь, оттого-то он так и удобен как отправная точка для всяких размышлений.

Я вот задумался о том, как я отношусь к злословию. В жизни ведь как: ты много не слышишь, что о тебе говорят. И вот этот естественный фильтр неизвестности, ветер, уносящий чужой шопот, в Живом Журнале отсутствует. И вот бродя между чужих букв вдруг натыкаешься на что-то сказанное о тебе — надутое слово "гондон", к примеру.

Тут ведь дело ещё вот в чём — мы все знакомы через одного. И вот ты документированно наблюдаешь, как тебя поносят. Раньше, это было редкостью — понятное дело, не всегда жизнь показывала тебе докумёнт или шелестела магнитофонной плёнкой. Ну, уж тогда начиналась свара — при тебе меня гондоном обозвали, а ты молчал! И прочие возмущения. А что ему говорить — "Не смейте в моём присутствии так говорить о достойном человеке"? И поправить манишку, натопорщить усы? Напылить девятнадцатым веком?

Тем более, повторяюсь, это случалось редко — потому как ветер уносит слова.

Теперь это всё под рукой, и вовсе не надо прятаться под окном, чтобы их услышать. Резвые поисковые машины нам всё найдут, выделят среди миллионов частных разговоров. А ведь все люди очень близки и твой друг непременно дружит с твоим врагом. Мы стали очень терпимы к этим дружбам — а иначе как жить, когда постоянно натыкаешься на чужие разговоры. Я давно обнаружил, что мелкое злословие, граничащее с лестью повсеместно. Мы как бы говорим "вы, стоящие рядом — самые важные и лучшие люди нашей жизни", милосердно опуская дополнение "пока мы с вами не попрощаемся", и вот мы говорим "до свидания" и объекты хулы и похвалы меняются местами. Фактически, этот компромисс (нет никого важнее присутствующих) стал нормой хорошего тона.

При этом есть люди, которые занимаются своими честными делами как кроты, сидя в своих норах. Мало кому придёт в голову обсуждать в Живом Журнале хороший ли N. инженер или удачно ли вертит NN гайку на заводе. А вот я, к примеру, могу огрести сразу с двух рук — как человек, складывающий буковки ради куска хлеба, и как частное лицо с привычками, желаниями и политической позицией.

Иногда кажется, что эти счёты — детские, что из назидательной пьесы о школьной жизни. Но это не так — просто в школьные годы наше злословие искренне и простовато, а оттого — заметно. Потом мы производим его более умело, почти машинально и всё реже задумываемся над ним.

Я застал немцев такого старого извода, которые объявляли бойкот кому-то. Это были чопорные бюргеры, которые считали, что за каждое слово надо платить и за каждый акт эпатажа нужно расплачиваться. Наверняка их родители объявляли бойкот какому-нибудь еврейскому лавочнику в начале тридцатых и знали, как это тогда было действенно. Бойкот магазинчиков в маленьком городке продолжался ситуацией, когда тебе говорят: "Как, ты ходишь к N? Если будешь дальше к нему ходить, то забудь, что мы знакомы".

В Живом Журнале это не работает абсолютно.

То есть, Живой Журнал как раз индикатор того, что в нынешнем обществе это не работает. Мы все в круговой поруке приватного злословия, и говоря друзьям, что N мудаковат, как бы присягаем своим собеседникам.

Давным-давно, проживая в иностранном городе К., я обнаружил странное сходство своего быта с бытом будущего писателя Лимонова в Нью-Йорке, когда он ещё был разнорабочим, а не писателем.

Как у Лимонова, у меня появилась шёлковая рубашка.

Как Лимонов, я постоянно думал о женщинах.

Как Лимонов, я постоянно общался со всякой швалью.

И уж совсем лимоновщиной было то, что я никогда не запирал — ни дверь, ни окно своей комнаты на минус первом этаже. Я починял утюги, доводил до ума компьютеры и программное обеспечение одному лоботрясу поставил, что тогда казалось подвигом. На этом сходство кончалось, да и не в этом дело: Лимонов писал, как случайно услышал слова Барышникова у себя за спиной. Кто-то спросил Барышникова о Лимонове, и тот, не заметив фигуранта, сказал:

— А, это ещё один русский…

Но Лимонову и не снилось, что про меня сказали. Попрощавшись на Барбароссаплац один эмигрант, думая, что я уже не слышу, и отвечая на чей-то неслышимый вопрос, произнес у меня за спиной:

— А-а, это один хуй…

Вот это здорово! И Лимонову на зависть. И всё верно. Хуй. Один. Ни убавить, ни прибавить..

Извините, если кого обидел.

12 июля 2007