Силы Земные

XIX

Ни тогда, ни теперь невозможно было не заметить огромного портика церкви святого Сульпиция. Возвращаясь в гостиницу “Рекамье” с картиной Руо подмышкой, я уже собирался сложить вещи, уплатить за постой, найти такси и отправиться на Лионский вокзал, как вдруг почувствовал, будто в сердце моем взорвалась бомба. Неужели я теперь свободен не только вообще, то есть, могу спокойно попивать в кафе под пальмами; но и в частности, то есть, не имею более никаких плотских желаний? Родни умер, и мне не нужен был другой любовник. Стоит только плотскому зуду проявиться в безличной форме, чтобы тут же отогнать его мне достаточно представить хихикающего Нормана Дугласа, лапающего грязных мальчишек. То ли величественный вид церкви подействовал на меня магнетически, то ли внезапный взрыв надежды в сердце двинул меня туда, но я поднялся по ступеням портика и вошел: меня окружил затхлый полумрак, который оживляли лишь фигуры грешников, пришедших к исповеди. Была суббота, традиционный день покаяния. Я присоединился к сидящим в ожидании исповеди у отца Шабрие буржуа, половина из них носила траурные повязки. Сидящий рядом со мной человек, от которого пахло гвоздикой, не таясь читал “Le Rire”[149], даже не столько читал, сколько любовался рисунком, изображающим кафешантанную плясунью. Видимо, он принадлежал к числу тех пьяниц, что стремятся насладиться выпивкой перед самым закрытием заведения.

Исповедаться по-французски для меня означало исповедаться своей матери. Сквозь решетку исповедальни я мог видеть только бледные и узловатые руки отца Шабрье: иногда он в такт словам постукивал свернутой в трубку газетой.

— … Уже почти два года, как я не соблюдаю пасхи. А также не посещаю воскресной мессы и не соблюдаю постов. А также не молюсь по утрам и вечерам.

— Oui oui oui[150] — Он был нетерпелив, хотел услышать про настоящие грехи.

— Грехи нечистоты, отец мой.

— Avec des femmes?[151]

— С мужчинами, отец мой.

— А-аааах.

Мне трудно было произнести слово “любовь”. По-французски он звучало фривольно, цинично и вызывало грубые физические коннотации.

— Вы искренне раскаиваетесь в этих грехах?

— Я не могу искренне раскаиваться в любви, отец мой.

— Вы должны в ней раскаяться, вы должны.

— Как я могу раскаяться в том, что Бог предписывает нам? Agape, diligentia[152]. Я не могу назвать это “l'amour”[153]. Я любил мужчину, и он теперь мертв. В чем моя вина?

— Вы сказали, что имела место физическая связь. Это — смертный грех.

— Но это было проявлением нежности, выражением agape.

— Не смейте произносить при мне слово agape, оно означает христианскую любовь, вы кощунствуете. — Он вздыхал, стонал и раздраженно стучал по решетке свернутой в рулон газетой. — Вы совершили смертный грех, раскаиваетесь ли вы искренне в этом грехе?

— Чтобы это ни было, я твердо решил не предаваться ему впредь. Этого достаточно?

— Ваша решимость лишь отчасти достаточна. Необходимо покаяние. Вы раскаиваетесь искренне?

— Вы хотите, чтобы я раскаялся в любви?

— В любви, которая явно запрещена, в грязной и непристойной любви.

— Если эта любовь действительно была грязной и непристойной, я раскаиваюсь в ней. Этого довольно?

Но его нельзя было провести. Он, этот священник, был искушен в казуистике. Он ответил:

— Несомненно, многие ждут своей очереди исповедаться. Я полагаю, вы недостаточно подготовились. Вам следует исследовать собственную душу куда тщательнее, чем вы делали это до сих пор. Приходите ко мне снова в понедельник. Мое расписание висит на двери, из него вы можете узнать часы, в которые я принимаю. Идите и молитесь о ниспослании вам раскаяния.

Он в последний раз ударил по решетке газетой, как его однофамилец композитор палочкой в финальном аккорде “Марша радости”[154].

Итак, пришлось мне отправиться на юг нераскаянным. Никто не может меня упрекнуть в недостатке усердия. Когда я вышел из исповедальни, грешники, ожидавшие своей очереди, посмотрели на меня с некоторым интересом. Наверное, слышали стук газеты по решетке. Юная девушка в черном поглядела на меня с беспокойством и упреком: отец Шабрие был в дурном расположении духа, а все по моей вине. Возвращаясь в гостиницу с нераскаянным Руо подмышкой, я будто чувствовал уставленные на меня персты мудрецов эпохи Просвещения. Ай-ай-ай, как будто говорили они. Не смей больше писать фарсов и скандальной прозы. Сочини что-нибудь внушающее веру. Одной любви и красоты недостаточно.