Силы Земные

XLVIII

Забегая вперед, скажу, что я сделал с материалами Кончетты все, что было положено в 1937 году в Лондоне после того, как я вселился в квартиру E2, оставленную Олдосом и Марией Хаксли в Олбани, Пикадилли; Хаксли с сыном Мэтью и Джеральдом Хердом отбыли в изгнание в Америку на пароходе “Нормандия” 7 апреля того года. С Парижем было покончено, в нем то и дело закипали политические скандалы и несло всякого рода коррупцией. В конверте, переданном мне Кончеттой, находились фотографии мужчин и женщин, недавно вырвавшихся из пыточных застенков на Хедеманнштрассе и Папенштрассе и из других исправительных заведений, некоторые факты о Бухенвальде под Веймаром, концентрационном лагере, созданном еще в 1934 году, и другие тщательно документированные показания о злодеяниях, совершенных в основном “шуцштаффель” или СС, как его любовно называли его члены. По сравнению с тем, что станет известно позже, показания Кончетты о дьявольской изнанке нацизма были довольно скромными но, как сказал мне Карло, зло никогда не следует подвергать количественному анализу: лицо раввина, которого окунули в его собственные экскременты, пока он в них не задохнулся, уже есть достаточное свидетельство злодейства. Миллионы евреев, славян, цыган и арийских отступников, о которых мы узнаем позднее, по сей день составляют такую огромную армию призраков, что масштабы злодейства просто не укладываются в сознании, и одна из фотографий, добытых Кончеттой, была и остается для меня достаточным свидетельством фаустовской сути германского духа, продажи души дьяволу в обмен на мирскую власть. На этой фотографии снято лицо учительницы, чистокровной тевтонки из Биттерфельда, учившей традиционным гуманистическим ценностям, ныне объявленным ересью, преданной своими учениками членами гитлерюгенда и прошедшей короткий курс реабилитации. Лицо было практически лишено рта. Черное лишенное зубов месиво под перебитым носом никогда уже не прочтет вслух строки Гете; один глаз выбит, одно ухо отрезано. И это только лицо. Фотография не в силах передать, что было совершено с телом.

Кончетта знала, что преследование евреев было лишь одним из аспектов сатанинского режима, но она уже предвидела, что это станет его наиболее впечатляющим достижением. “Хрустальная ночь”, с которой начались официальные массовые погромы, была еще впереди, 9 ноября 1938 года, через два дня после того, как Гершель Гриншпан[468] убил советника германского посольства в Париже, еще не были сформулированы три пункта отношения к евреям: а) захватить их собственность; b) использовать их в качестве рабов; с) полностью ограбить и уничтожить их, еще Генрих Гиммлер (Господи, прости меня, о нем в следующей главе) только замышлял безумно дорогое “окончательное решение”. Кончетта, будучи арийкой, если пользоваться их тошнотворной псевдонаучной терминологией, и христианкой, уже имела достаточно оснований отождествлять себя с миллионами тех, кто противостоял режиму исключительно по идеологическим причинам, хотя эти идеологические разногласия очень быстро разрешились; тем не менее она решила стать еврейкой, работать для спасения евреев в роли приемной сестры и матери.

Ее попытки представить себя еврейкой тем самым чиновникам, которые были ответственны за преследования евреев, как явствует из переданного ей в мои руки личного дневника, скорее можно назвать комическими, нежели героическими. В Ганновере в местной штаб-квартире СС она, громко говоря по-немецки и размахивая своим итальянским паспортом, заставила нижние чины проводить ее к некоему оберштурмбаннфюреру Хуммелю, намекая на то, что у нее имеется срочная депеша из Рима. Тот поначалу обошелся с ней очень вежливо, приняв ее за высокопоставленного представителя дружественной фашистской партии, но по мере того, что она ему говорила, челюсть Хуммеля отвисала все больше и больше, он ее явно принимал за сумасшедшую или за какую-то крайне опасную авантюристку, прикидывающуюся сумасшедшей. Ибо она, говорила, к примеру, что еврейство есть не расовый признак, что нет никаких физиономических или гематологических признаков, позволяющих отличить еврея от, скажем, немца; иудаизм есть религия, и вот она, например, родившаяся в американо-итальянской католической семье, решила принять веру Авраама и Моисея. И что он, оберштурмбаннфюрер, собирается по этому поводу предпринять? Ничего, ответил он: у него пока нет полномочий преследовать иностранных подданных иудейского вероисповедания. Ах, находчиво парировала она, так это только немецкие евреи прегрешают против света новой истины? Нет-нет, нацистские этнологи установили, что все мировое еврейство является единой гомогенной массой, представляющей страшную угрозу для арийской цивилизции, но Германия признает, к сожалению, что ее власть в смысле очищения и наказания ограничена. Но ведь это временные ограничения, не так ли, спросила она. Да-да, мы надеемся, что временные. Значит, Германия собирается со временем объявить войну евреям всего мира, то есть, разумеется, и всем странам, где они живут, поскольку в более цивилизованных странах невозможно отделить евреев от неевреев? Я могу передать своим друзьям в Америке, что Германия уже замышляет войну?

Нет-нет-нет. (Это был весьма глупый оберштурмбаннфюрер). Прекрасно, ответила она, тогда я сообщу кому надо в Берлине о вашем недостаточно ревностном антисемитизме. Нет-нет-нет. Хорошо, тогда преследуйте меня. Как еврейка я требую, чтобы меня преследовали. Так и буду сидеть в вашем провонявшим карболкой эсэсовском коридоре и ждать, когда меня начнут преследовать. Я, разумеется, сообщила о своем обращении корреспондентам американских газет в Берлине. Им интересно будет узнать, что же вы собираетесь предпринять. Кончетту не вышвырнули вон в буквальном смысле, но заставили уйти, пригрозив судебным преследованием за вторжение на частную территорию, то есть на территорию СС.

Очень горько было узнать, что Кончетта не сумела найти у евреев восточной Германии той поддержки, которой она в роли добровольной помощницы вправе была ожидать. Многие евреи с недоверием относились к ее демонстративному обращению в иудаизм, некоторые считали это легкомысленным богохульством. Подобно теоретикам нацизма они считали еврейство расой отличной от других рас, более того, особой избранной расой, которую Бог из особой любви обрек на страдания. В некотором смысле ей казалось, что нацисты и евреи специально созданы друг для друга, как орехи для щелкунчика. Когда она пересекла германскую границу в Базеле, никто не стал рыться в багаже безобидной старушки, ее чемодан таможня открыла лишь дважды и в тот раз никакого оружия не обнаружила. Всего ей удалось привести из Швейцарии в Германию около тридцати маленьких револьверов системы Уэбли-Уилкинсона и Смита-Вессона вместе с боеприпасами. Она считала, что когда пьяные веселые нижние чины СС станут ломиться субботними вечерами в еврейские дома, следует дать им отпор, несколько выпущенных пуль вскоре охладят их пыл. У еврейских старейшин этот призыв к насилию вызывал отвращение, но несколько молодых евреев в самом деле ранили и даже убили нескольких гонителей (в Финстервальде в мусорной куче был найден застреленный штурмбаннфюрер), но возмездие за это было ужасающим. Иные замыслы Кончетты состояли в том, что для молодых смелых евреев изготовлялись мундиры высоких чинов СС со всеми регалиями (их шил портной в Цуге) для того, чтобы они прекращали погромы, ссылаясь на мнимый приказ из Берлина. К сожалению, все это было игрой, к тому же опасной. Еще более жалкими и безобидными вещами было распространение отпечатанных в Женеве листовок (текст одной из них крайне небрежно сочинил давно находившийся в изгнании Гессе), в которых говорилось о еврейском происхождении Гитлера и даже изображалось его генеалогическое древо, содержалась мольба умирающей еврейки-матери Гиммлера с призывом прекратить это безобразие, письмо умирающего еврейского ребенка. Больше всего пользы Кончетта могла принести с помощью денег, которые сильнее любой, даже самой извращенной идеологии. Возможно, что именно деньги еще спасут этот мир. Но в те времена никто не мог остановить процесса, в котором, казалось, в равной степени были заинтересованы и палачи, и их жертвы.

Я написал небольшую книжку под названием “Героиня нашего времени”, где говорилось о том, кто такая Кончетта (я не раскрыл в ней тайны, которую выболтал Доменико в “Саду Аллаха”), что она совершила и как она погибла. Мои издатели по обе стороны Атлантики, получив рукопись и приложенные к ней фотографии, возмутились. Какого черта, я популярный романист и драматург, полез в чуждую мне область? Сперва издал толстенную книгу о религии, а теперь пытается всучить нам дневник, который придется по вкусу единицам, а разозлит очень многих. Германия — дружественная страна, ни одно из предъявленных обвинений не может быть доказано, фотографии (которые, кстати, могут быть состряпанными) публиковать все равно нельзя при нынешних правилах, настолько они неприличны. Как вы, возможно, помните, лишь с началом войны британское правительство, наконец, нашло в себе силы опубликовать в печатном дворе Его величества белую книгу о том, как нацисты обращаются со своими соотечественниками. Но к тому времени моя книга о Кончетте уже запоздала, к тому же бумаги не хватало, казалось всю бумагу пустили на свидетельства о смерти всей британской нации, за исключением бюрократов отданной на милость “люфтваффе”. Я опубликовал за свой счет около пятидесяти экземпляров “Героини нашего времени” в частной типографии в Лоуборо. Теперь это, как вам, возможно, известно, библиографическая редкость.

Богословская же книга, кстати, наделала немного шума и почти не раскупалась. И “Скрижаль”, и “Черч Таймс” написали на нее уничтожительные рецензии, и она даже была публично сожжена как безбожная в городе Бранчвилл в Южной Каролине. Но Карло сказал: non importa[469]; семя брошено, никто в будущем не сможет отрицать, что христианский мир был предупрежден. В его устах даже спасительная весть звучала зловеще.