Силы Земные

LXVI

Барельеф, изображающий рождение, жизнь и смерть святого Амвросия, покровителя Милана, можно было увидеть в соборе Рождества святой Марии до тех пор пока преемник Карло его оттуда не убрал; он был установлен на стене, прилегающей к мраморному алтарю работы Мартино Басси[615], неподалеку от статуи святого Амвросия работы Джулио Чезаре Прокаччини[616]. Его следовало бы установить в церкви святого Амвросия, если миланцы вообще считали уместным современный монумент святому, но эта церковь всегда считалась почти автономным храмом, со своими собственными амвросианскими обрядами и канонами святого искусства, исключавшими всякий модерн и экзотику. Для этой работы Ортенс использовала мрамор, добытый в штате Нью-Йорк, по качеству своему почти не уступавший каррарскому и намного превосходящий качеством мрамор, добываемый в Сан-Пьетро. На этом барельефе она изобразила голову Амвросия-младенца с пчелами, роящимися возле его губ в знак небесной благодати; молодого Амвросия в тоге префекта Милана; обнаженного Амвросия, отрекающегося от своего богатства и срывающего с себя одежды; Амвросия в епископском облачении выше пояса, с голыми мускулистыми ногами и обнаженными гениталиями, проклинающего Ария; Амвросия, поднимающего каменную голову статуи Зевса, чтобы ее разбить, и проклинающего Аврелия Симмаха; обнаженного Амвросия на смертном одре, поющего гимн его собственного сочинения. Стиль был смесью Эрика Гилла[617] с Эпстайном[618] и не был оценен по достоинству итальянцами, очень возмущавшимися подчеркнуто изображенной мужественностью Амвросия. Его даже сравнивали с неприличным комиксом из газеты “Дейли Америкэн”, не хватало только пузырей с возмущенными междометиями; один из критиков обозвал его “Суперсвятым”. Карло решительно встал на его защиту, говоря, что это дань нового католического мира старому; а миланцам пора учится понимать смысл термина “католический”.

Я не пошел на освящение этой работы (за которую Ортенс заплатили пять тысяч долларов) 7 декабря. Вместо этого, написав Доменико возмущенное письмо по поводу изменений, внесенных им в мое либретто, в особенности, богохульного урезания финала, и потребовав, чтобы мое имя было удалено с афиш и программ, я полетел обратно в Танжер с пересадками в Риме и Мадриде. Я был разгневан, но гнев мой несколько поутих после чтения итальянских газет. Критик в газете “Коррьере делла сера” назвал оперу оскорблением кардинала, святого и истинно верующих, но извращение истинного жития святого еще можно было бы как-то принять, если бы музыка была пусть и не оригинальной, но хоть сколь-нибудь характерной. Туринская “Ла Стампа” назвала ее бродвейским мюзиклом без мотивов с намеком на вендетту внутри семейства Кампанати. “Иль Мессаджеро” назвал ее истинным богохульством, и не потому, что священная легенда цинично извращена, а потому, что благородный храм искусства осквернен чисто голливудской стряпней. С другой стороны, коммунистические газеты восхваляли работу как пощечину силам реакции, но о музыке они вообще ничего не писали.

Вернувшись в дом на калле Моцарт, я обнаружил, что Ральф все еще в Рабате. Али крайне почтительно заметил, что я забыл заплатить ему жалование в конце ноября: он понимает, что сеньор очень занят, он в этом нисколько не сомневается, о такой мелочи как жалование мог и забыть, но если сеньор будет настолько добр… — я извинился и пошел в местное отделение банка Марокко на рю Спиноза: после поездки наличности у меня не осталось. Там я выписал чек и отдал его клерку. Он вернулся озадаченный и извинился. Он сообщил мне, что на счету осталось всего несколько дирхамов, что я снял с баланса все деньги 5 декабря. Этого не может быть, я в этот день был в Лондоне. Он принес погашенный чек. Он был на сумму один миллион четыре тысячи двести пятьдесят дирхамов; число было именно то, какое он назвал; подпись стояла моя. Нет, не моя: Ральф ее искусно подделал; он и прежде демонстрировал этот талантик, подписывая моим именем оскорбительные письма к издателям якобы от моего имени.

— Mon secretaire? — спросил я. — Le monsieur americain?

— Oui, le monsieur negre.[619]

Он принес и другие чеки подписанные мной ранее для получения наличных, но никогда на столь крупную сумму. Я сохранял спокойствие в присутствии этих мелких банковских служащих, глядевших на меня с удивлением своими карими глазами. Я даже улыбнулся. Я тихим голосом клял свою рассеянность. Я дам телеграмму в Женеву и они сделают денежный перевод. Но мне нужны наличные сейчас.

— Bien sur, monsieur.[620]

Я вернулся домой, уплатил Али его жалование и дал ему денег на покупки. Затем я заглянул в комнату Ральфа. Вещей его не было, но никакой записки он не оставил. Нет нужды описывать охватившие меня чувства. Чувства, вообще, описывать труднее всего. Я кипел, я плавился, я горел от гнева как Полифем в “Ацисе и Галатее”. И тем не менее, этого следовало ожидать, это было естественным при наших отношениях, вообще при отношениях такого рода. Предчувствие этого было с самого начала. И все же я чувствовал себя уязвленным, ободранным, страшно обиженным. Все кончено, ну и пусть катится куда подальше, но забыть его я не мог. Терпкий запах его кожи впитался в мою; я видел его пальцы, бегающие по клавишам клавесина, его зубы со следами инжирного сока; я слышал богатые как цвет его кожи интонации его голоса.

Месяц я следил за почтой, надеясь получить слезливое письмо, где он жаловался, что застрял в Момбасе или на острове Альдабра, обиженный, отчаявшийся, умоляющий принять его обратно. Я не сомневался, что он в восточной Африке, которую он считал своим домом. Я тут, в Могадишо, это совершеннейший ад. Дорогой, обожаемый Кен, пожалуйста, прилетай в Арушу и забери меня обратно, я получил хороший урок. И затем в феврале, когда я уже начал привыкать к мысли о том, что могу без него обойтись, я получил письмо с напечатанным на конверте адресом, с крикливо пестрой маркой нового африканского государства, поверху которой стояло название “RUKWA” в форме короны над черным похожим на Муссолини профилем на фоне пестрой тропической растительности.

“Дорогой Кен, — прочел я, — я знаю, что кражу денег ты считаешь наименьшим из моих преступлений. Одним из твоих достоинств всегда было то, что ты не придавал деньгам большого значения. Если тебе нужны эти деньги, ты можешь получить их, хотя и придется пойти на некоторые уловки, ибо только что были введены суровые ограничения на законный вывоз денег из Руквы. Как ты мог заметить по официальной бумаге, на которой написано это письмо, я работаю в министерстве информации. В настоящее время официальным языком страны является английский, и он останется вторым официальным языком, когда язык рукваи подвергнется необходимой модернизации и станет официальным, что потребует длительного труда. Я знал, что мне следует приехать в Африку. Рэнди Фулдс тоже здесь, он занимает пост министра образования, но большую часть времени занимается писанием новой книги, которая станет, как он говорит, первым настоящим африканским романом. Главная задача заключается в полной африканизации. Я знаю, что ты не желаешь слышать о том, что нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц, но вот сердца некоторых азиатов разбить придется. Вся торговля в Тикунге, которая сейчас перестраивается в современный столичный город, с незапамятных времен сосредоточена в руках азиатов, но теперь придется провести ряд экспроприаций и принудительных репатриаций, и всего прочего. Это касается и белых, включая миссионеров, содержащих больницы, и технических советников, приглашенных Хоссаном Замболу, которого никто не оплакивает. Другим нашим лозунгом является мирное объединение, что означает работу с племенным образом мышления, как называет это босс, и внедрением в него идеи национального патриотизма. Никакого насилия, никаких полицейских методов. Мое скромное знание языка племени ома удивило босса и убедило его, что я настроен серьезно. У меня чертовски много работы. Но я счастлив, очень счастлив. Впервые в жизни. Ты бы меня, наверное, теперь и не узнал в моем красном домотканом наряде. Я подписываюсь как обычно, своим прежним именем, но я должен считать себя Касамом Экури. Веришь ли, но здесь существует имя Кентуми. Я им говорю, что есть только один Кен Туми.”

Было там и еще что-то, но немного. По мере того, как я читал, сердце мое опускалось все ниже и ниже. Мальчишеская наивность, политическое невежество, проклятый оптимизм. Он мне облегчил задачу вычеркнуть его из моего сознания. Ральфа больше не было. Был черный функционер нового государства, которое вскоре станет репрессивным. Он носил красный балахон и звали его Касам Экури. Я этого человека не знал.

В тот самый день, когда я получил это письмо, вышел тот ужасный номер “La Domenica Ambrosiana”[621], в котором под заголовком “Peccati Cardinali”[622] автором Массимо Фьорони было посвящено множество страниц развенчанию другого наивного человека, Карло Кампанати. Я этот номер смог прочесть только через две недели после его выхода. Я сидел, пригорюнившись за коктейлем в баре “Риф” и увидел итальянского туриста, зевавшего над журналом. На обложке была фотография Карло, застигнутого врасплох с бокалом чего-то похожего на кровь в руке, с тосканской сигарой во рту, дымившей как уличная решетка в Манхэттене. Я попросил его одолжить мне ненадолго журнал. Он ответил, что я могу его оставить себе, он его уже прочел. Но, указав на фотографию на обложке, он хищно оскалился и повернул кулак большим пальцем вниз. Хорошенькое предисловие к статье. Я прочел:

“I membri del regno si possono riconoscere sempre: dai loro frutti…[623] Тех, кто принадлежит Царству, узнаете легко: по плодам их узнаете их. Мы спросим: о каком царстве речь? Мы также можем добавить к плодам и окружающую их зелень. При неуклонно ухудшающемся состоянии здоровья Святого отца неизбежно встает вопрос о его преемнике, и в числе ряда кандидатов в папы имя Карло Кампанати, кардинала-архиепископа Милана уже осенено, в особенности бульварной прессой, нимбом будущего избрания. Пришло время посмотреть не только на плоды его предстояния Миланской архиепархией, но и принюхаться к тем, с кем он себя ассоциирует.”

К сожалению, это плохо звучит по-английски. Помпезный язык итальянской журналистики плохо поддается переводу.

“Род Кампанати дает богатую пищу для эксцентричного восхищения всякому, кто интересуется родословными итальянских прелатов. Его профессиональные корни достаточно скромны и связаны с производством и продажей одного из наиболее знаменитых и, конечно же, наиболее пахучих сыров, производимых в нашей стране. Позже этот бизнес разросся и создал свой филиал в Америке. Отец нынешнего кардинала-архиепископа Милана женился на американской леди смешанного северно-итальянского происхождения и в этом браке произвел на свет троих итало-американских сыновей и одну итало-американскую дочь прежде, чем уйти из своей профессии и общества в ожидании смертельного исхода от страшной болезни, чье название мы, по причине соблюдения приличий, упоминать не будем. Дочь стала сестрой ордена божественного святого Иоанна и достигла почтенного сана настоятельницы монастыря. Младший сын стал музыкантом посредственного таланта, нашедшим свое призвание в сочинении посредственной музыки к посредственным голливудским фильмам. Старший сын эмигрировал в Чикаго, став директором компании, занимавшейся импортом итальянских продуктов питания в Соединенные Штаты. И нам известно, кем стал третий сын. Прежде, чем мы займемся изучением карьеры сына, давайте посмотрим, что случилось с теми членами семьи, которые остались в светском обществе. Мать храбро взяла на себя роль союзницы преследуемого еврейства во времена нацистского режима, заболела неизлечимой болезнью и нашла выход из мучений в акте, который в чисто техническом смысле можно назвать самоубийственным, но великодушнее назвать это добровольно избранным мученичеством. Ее попытка совершить покушение на Генриха Гиммлера возле берлинского кинотеатра была сорвана быстрыми действиями сопровождавшего рейхсфюрера человека, а сама она была убита на месте эсэсовским охранником. Старший сын несколькими годами ранее был вовлечен в конфликт с чикагскими гангстерами. Явно не имея достаточно сил, чтобы противостоять Аль Капоне и его присным с помощью морали и закона, не говоря уж о более убедительном оружии, он был изувечен и убит невероятно жестоким образом, присущим чикагскому гангстерскому миру, о котором большинство моих читателей могут судить лишь по романтическому его изображению на киноэкране.

И это заставляет нас теперь заговорить о младшем сыне, чье сотрудничество с упомянутой выше киноиндустрией началось на самой заре звукового кино и закончилось лишь недавно неуклюжим вторжением в область искусства, лежащую за пределами самых смелых амбиций его скромных талантов. Будучи сочинителем кинематографической музыки и жителем мировой кинематографической столицы, он не смог устоять перед окружавшими его искушениями культуры, основанной на культе денег и удовольствий, демонстративно отрекся от веры отцов и погрузился в мусульманские утехи серийной полигамии, которым потворствуют американские законы о разводе. Следует заметить, что он состоит в католическом браке с членом британского семейства, но в какой-то момент заподозрил, как выяснилось позднее небезосновательно, что двое детей, родившихся в этом браке, не являются его собственными детьми, после чего он расстался со своей женой и вскоре оформил гражданский развод с ней.

Он был женат на члене семейства Туми, наиболее известным членом которого является Кеннет Туми, писатель и драматург, чьи книги хорошо известны итальянскому читателю как развлекательное чтиво, имеющее право на существование при условии, что его не будут путать с подлинной литературой. Кеннет Туми недавно заявил в британской прессе скорее безрассудно, чем смело о своих гомосексуальных предпочтениях. Его сестра в интервью, опубликованном в американской прессе, незадолго до декларации Кеннета Туми в ответе на вопрос признала, что вполне открыто сожительствует с негритянкой в лесбийском псевдобраке. И Кеннет Туми, и его сестра, по-прежнему соблюдающая по крайней мере букву католического закона о бракосочетании и именующая себя миссис Кампанати, недавно оказались вовлеченными в жизнь Милана тем, что они, несомненно, считают вкладом в итальянскую культуру. Скульптурный комикс миссис Кампанати, посвященный жизни святого покровителя Милана, был торжественно установлен в соборе. Возникает законный вопрос: какого рода мотивами руководствовался Его преосвященство кардинал, заказывая эту работу и платя за нее несколько миллионов лир из архиепископской казны, несмотря на протесты как светских, так и духовных лиц, которые он отверг в силу своего авторитета? Работа очевидно беспомощная, если не сказать кощунственная, оскорбляющая подлинное благочестивое итальянское искусство, которым славится собор. Его преосвященство защищал работу своей невестки как образец высокого и святого искусства и даже говорил о святости жизни этой так называемой художницы. Это довольно неортодоксальная интерпретация лесбийского сожительства. Беспомощность этого скульптурного произведения, возможно, и следует извинить недостатком монокулярного зрения, ибо леди при довольно неясных, но, вероятно, достаточно романтических обстоятельствах превратилась в циклопа женского пола.

Вклад Кеннета Туми в искусство Милана состоял в написании либретто оперы “Una Leggenda su San Nicola”, премьера которой состоялась в Ла Скала 6 декабря прошлого года, но которая была снята с репертуара гораздо раньше запланированного вначале числа спектаклей. Эта вольная адаптация (без согласия держателей авторских прав, как выяснилось позже) рассказа Анатоля Франса использовала искаженную версию легенды о великом святом для того, чтобы с помощью грубых слов и еще более грубой музыки провозгласить тезис о том, что Бог есть носитель зла и что даже божественные чудеса могут быть использованы в качестве инструментов распространения зла в этом мире. Следует признать, что ни гомосексуал-либреттист, ни вероотступник многоженец-композитор не советовались с высшими духовными авторитетами города касательно законности своего проекта, а сам великий прелат в доброй традиции Пилата умыл руки, заявив, что не вмешивается в светскую жизнь архиепархии, но можно ведь предположить, что заранее анонсированное название произведения могло бы вызвать интерес Его преосвященства, в особенности и потому, что композитором был его собственный брат, а либреттистом — его друг.

Дружба Кеннета Туми и клирика, тогда еще просто дона Карло, затем монсиньора и, если его почитатели сумеют преодолеть препятствия Святого духа, вероятного кандидата на престол святого Петра, началась давно. Она достигла практического результата в странном совместном труде, наделавшем в свое время некоторого шума. Кеннет Туми загадочным образом представляет себя в этой книге, в итальянском переводе озаглавленной “Cerchiamo Iddio”[624] и опубликованной издательством Эйнауди, в качестве светского глашатая многих клириков, что означает взятие им на себя миссии по ознакомлению публики в популярной и даже развлекательной форме с рассуждениями ряда прогрессивных теологов и пасторов о будущем евангелического христианства, каким оно, по их общему мнению, должно стать. Многие из их предложений попросту пугающи. Ключевым словом является экуменизм. В окончательном виде реформированное христианство предстает как своего рода единый деизм, в котором традиционно жесткие догматы модифицированы в удобно расплывчатые, если вовсе не отменены. Расплывчатость эта в особенности удобна своего рода расстроенному сознанию, пытающемуся примирить христианство с марксистским материализмом. Внимательные слушатели проповедей Его преосвященства в Миланском соборе, а также зрители его еженедельных воскресных выступлений по итальянскому телевидению, внимательные читатели его пастырьских посланий наверняка уже обнаружили в них, правда, скорее в риторической, чем рациональной форме, некоторые из причудливых доктрин, номинальным глашатаем которых согласился стать Кеннет Туми. Следует отметить, хотя это и покажется странным, что в книге ничего не сказано о примирении гомосексуальных обычаев с учением даже этой расслабленной погруженной в спячку церкви, предсказанной в книге, несущей несмотря на анонимность ее авторов явную личную печать Его тогда еще не преосвященства.

Но великий прелат еще не настолько выжил из ума чтобы поддерживать сексуальные извращения. Это лишь на долю Кеннета Туми выпало использовать общественное событие, а именно, уголовный процесс, касающийся одного из его друзей, пресловутого британского поэта-гомосексуалиста, для декларации своей собственной позиции в вопросах секса и вдохновенной защиты книги, опубликованной этим самым поэтом, в которой наш Святой Господь и Искупитель изображен в виде подобного ему самому извращенца. Нет слов для того, чтобы выразить чувства шока, ужаса и просто физической тошноты, которые упоминание даже самого общего характера о такого рода кощунстве неизбежно вызывают даже в душе неверующего. Истинно верующий просто не в состоянии представить себе, что такой грязный вздор, как эта книжка, может стать достоянием публики, сколь бы презрительно он ни относился к протестантской культуре. Тот факт, что эта книжка была запрещена лишь после долгих прений, и то, что решение суда может быть отменено судом вышестоящей инстанции, достаточно ясно указывает на бедственное положение этой культуры.

У кардинала-архиепископа странные друзья. Да и семья его странная. И его идеи христианской доктрины весьма странны. Много лет назад он провозгласил, что с отвращением относится к самому фундаментальному догмату веры — учению о первородном грехе, предполагающему задолго до воплощения Слова в нашем мире необходимость в божественном искуплении. Человек есть творение Бога, проповедует Его преосвященство, и следовательно он добр. Зло абсолютно внешне, целиком являясь монополией диавола. Зло подлежит изгнанию. Несмотря на очевидные свидетельства человеческой порочности, на жалкие годы позорной истории, недавно пережитые нами, на чудовищные не укладывающиеся в человеческом сознании страдания, испытанные людьми, но, и в этом страшный человеческий парадокс, сознательно причиненные, он в своем заблуждении твердо верит в духовную чистоту, которая, согласно учению святой церкви была дарована Богом лишь одному человеческому существу, Богоматери.

В светской жизни Его преосвященство демонстрирует осознанную эксцентричность. Дух человеческий в наш век, по его мнению, представлен в наиболее благородном виде в лице пролетариата. Устремления этого пролетариата, озвученные профсоюзными лидерами, абсолютно согласуются с видением Града Божьего блаженного Августина. Что было угодно Марксу, угодно и Богу. По непонятной логике Его преосвященство считает светским эквивалентом теологического зла лишь один капитализм и не обнаруживает и следа морально предосудительных действий даже в наиболее безответственных актах синдикализма. Если мы наложим шаблон его извращенной теологии на схему его анархической философии, мы обнаружим Отца лжи, уютно расположившегося в цитадели капиталистического предпринимательства.

Я сказал достаточно на данный момент, но я говорю лишь от имени достоинства, разума и правоверия. Есть ли сомнения в том, что необходим голос гораздо большей силы, гораздо более высокого, я бы сказал, Петровского авторитета? Ватикан хранит молчание по поводу причуд одного из князей церкви. Остается лишь надеяться, что это молчание вызвано глубоким шоком, но не потворством. Будем же надеяться на то, что скоро мы услышим громовый голос осуждения Галилейского рыбака и звон его всесильных ключей.”

Вот так. “Il tintinnio delle chiavi onnipotenti”[625]. Tintinnio звучит довольно несуразно, похоже на звон ключей от машины. А все остальное вполне грозно. Призыв к действию? Сомневаюсь. За свою карьеру писателя я кое-что выучил о законах, карающих за клевету. Сами по себе нападки преступлением не являются. Этот журналист, чье имя было мне незнакомо, факты изложил верно. Ему явно помогали иностранные пресс-бюро. Кроме того, за ним стояли большие деньги. Карло куда в большей степени допек капитал, чем веру. Я помечтал о том, чтобы нанять убийцу в Касбе и отправить его в Милан, чтобы он убил Массимо Фьорони за оскорбление Ортенс и ее детей. Но пусть уж лучше сам Карло заставит трепетать малодушного жалкого писаку, его рев пострашнее грошовых кинжалов.

Какой бы ответ ни готовил Карло, дать его он так и не смог. Взойдя на кафедру своего собора во второе воскресенье великого поста, он вдруг замычал как бык, почувствовавший ножницы холостильщика и затем рухнул. Рука Божья сразила его, сказали одни; другие — что копыто дьявола. Остановка сердца, решили наиболее разумные. Лежа неподвижно на спине, он издавал фальстафовский храп. Будь собор не столь огромным, он задрожал бы от этих звуков как от рева тридцатидвухфутовой органной трубы. Понадобилось шестеро служек, чтобы унести его.