Силы Земные

LXVIII

Зная, как и в прошлый раз, о моих связях с итальянскими прелатами, но в нынешнем случае и об особенной связи с одним из кандидатов в папы, лондонская пресса настаивала на моей поездке в Рим для репортажей о похоронах, конклаве и выборах. Даже из “Таймс” позвонили на следующее утро, когда я уже выписывался из гостиницы. Нет. Ни при каких условиях. Я стар, я устал, мне это не интересно.

И несмотря на это, вернувшись в Танжер, я следил за газетами на четырех языках, читал пустые репортажи, все с цветными иллюстрациями, никаких новостей; все ждали дня, когда появится белый дым. Позднее из книг, таких как “Второе рождение церкви” Питера Хэбблтуэйта и “Утро в их глазах” Конора Круза О'Брайена, мы узнали всю историю конклава 1958 года. Он начался собранием ста двадцати кардиналов в Паолинской капелле с ее фресками работы великого гомосексуалиста, на которых изображены святой Петр, глядящий на мир вверх ногами, и святой Павел, ослепший на пути в Дамаск. В красных сутанах, скуфейках, мозеттах и белоснежных стихарях, они были препровожены монсиньором Пьерлуиджи Бочча, папским церемонимейстером, через герцогскую залу в Сикстинскую капеллу, где хор пел “Veni Creator Spiritus”[640]. Два длинных узких стола стояли напротив друг друга с рядами очень неудобных стульев с прямыми спинками, цинично замаскированными красным бархатом. Кардиналы фыркали, хныкали и щурились, отыскивая карточки со своими именами, указывающие их места. Были произнесены молитвы, после чего монсиньор Бочча воскликнул “Extra omnes”[641]. Хор, служки и рабочие удалились. Все входы забили двумя рядами крепких досок. Затем собрание поклялось следовать апостолической конституции, долго кивало длинной и нудной речи кардинала-камерленго Перчини и затем отправилось вкушать скверную, хотя и безопасную многократно проверенную на предмет ядов трапезу в зал Борджа. После этого они разошлись по своим кельям, многие из которых были гостиными эпохи Возрождения с потолками высотой сорок футов, набитые диванами и шифоньерами, с электрическими выключателями расположенными на большом расстоянии от кровати. Предположительно, в одной из этих комнат Карло молился о своем избрании в папы.

На следующее утро во время завтрака кардинал Казорати, престарелый (они все были престарелые, но некоторые в большей степени, чем иные) патриарх Венеции, выглядел больным. Он оправился после глотка бренди “Сток” (con il gusto morbido[642]), и все перешли в Сикстинскую капеллу, чтобы начать голосование. На столах лежали листы бумаги с напечатанной на них формулой Eligo in Summum Pontificem[643]. Кардиналы написали на них имена по своему выбору, тщательно избегая обнаружить собственный почерк, чтобы никто официально не знал, кто за кого голосовал, и затем, сложив бумагу вдвое, один за другим шли к алтарю, преклоняли колена в молитве и говорили: “Призываю в свидетели Господа Христа, который будет мне судья, что мой голос отдан за того, кого перед Богом я считаю достойным избрания”. Ужасный мускулистый Христос глядел с фрески “Страшного суда”, как бумаги бросали в потир. Бумаги перемешали, и затем трое счетчиков стали подсчитывать голоса. Имена кандидатов зачитывались вслух, и каждый из кардиналов вел свой собственный счет. Манфредини 25. Казорати 23. Кампанати 21. Джустолизи 10. Шнайдер 8. Паренти 6. Де Нойтер-Штрикманн 4. Трионе 2. Джеблеско 2. По одному голосу получили кардиналы с такими фамилиями как Чин, Нголома, Сахаров, Ланг, Прадо, Уиллоуби, Рази и (несправедливо, но невозможно) Папа. То, что папой должен стать итальянец, в те времена считалось само собой разумеющимся. Манфредини, флорентиец и кардинал Флоренции, фаворит покойного папы, анемично святой, отчаянный консерватор, возглавлял список просто в знак уважения и любви к покойному. У него не было ни малейшего шанса получить необходимые две трети голосов. Поэтому при втором голосовании он получил лишь 10. Зато Джустолизи, выдвинутый курией, поднялся до 30, Казорати чуть позади с 28. Кампанати упал до 19. При третьем голосовании, состоявшемся после обеда и, вероятно, после довольно горячих дискуссий по углам, Казорати вышел вперед с 56, а Джустолизи упал до 27. Кампанати поднялся до 31. Вечером прожектор с Яникула высветил идущий из трубы черный дым. Работайте еще. И еще.

На следующее утро француз Шассаньи получил Бог знает после каких ночных бдений 5. Кардинал-архиепископ Чикаго Ф. К. Мерфи неожиданно получил 2. Казорати, наверное потому, что за завтраком опять выглядел больным, получил 50. Кампанати поднялся до 33. Кампанати и Казорати поднимались и опускались, опускались и поднимались, пока жаркий октябрьский день катился к утомительному вечеру. 55,27. 51,33. 57,34 Ни один не мог получить необходимых 80. Опять черный дым.

На третий день произошло событие, породившее множество домыслов самого ужасного характера, даже вдохновившее кого-то на написание детективной истории озаглавленной “Убийство при конклаве”. Вскоре после полудня голосование дало 91 голос за Казорати. Послышался ропот голосов, произносящих “Deo gratias[644]”. И затем древний патриарх поднялся со своего места, вытянул руку, воскликнул “Нет, нет!” и упал на пол, покрытый бежевым фетром. Смертельный инфаркт. Секретность собрания запрещала сообщать эту новость внешнему миру, даже вызов врача не дозволялся. Кардиналы помоложе и покрепче с некоторым трудом унесли труп в ближайшую келью, расположенную рядом с залой Борджа. Были произнесены молитвы и голосование возобновилось. На сей раз результат был окончательным. Карло Кампанати получил свои собственные голоса, а также большинство голосов скончавшегося патриарха. Это была легкая победа.

Время для появления белого дыма было самое подходящее. Люди возвращались с работы. Ранее, примерно в тот час, когда пал патриарх, прошел небольшой дождик, но теперь сияло солнце, облака светились всеми красками, которые итальянским художникам когда-либо доводилось растирать. Площадь была заполнена народом, объективы камер нацелены, сто сорок святых стояли в ожидании (журналистское клише). Кардинал Фокки появился на центральном балконе и произнес в микрофон:

— Annuncio vobis gaudium magnum. Habemus papam, eminetissimum et reverendissimum Dominum Carolum, sanctae Romanae ecclesiae cardinalem Campanati, qui sibi nomen imposuit Gregorium Septimum Decimum.[645]

Ликование в толпе было великое: старые дамы в черном рыдали, зубы сверкали на небритых лицах, незнакомые прежде люди трясли друг другу руки, дети прыгали так, будто сейчас выйдет Мики-маус, клаксоны римских машин протяжно гудели. И затем под восторженный рев толпы появился Карло в сбившейся набок скуфейке, весь в белом, толстый и любвеобильный, всеобщий папочка. Вытянув толстые руки, он остановил рев толпы и сказал:

— Ho scerto er nome Gregorio[646]… — Раздался дружный восторженный смех. Он говорил на римском диалекте глубоким римским басом. Затем, словно напомнив самому себе, что это к лицу лишь в церкви, в роли епископа Рима, а не Отцу всех верующих, он переключился на нормальный итальянский телевизионного диктора и вкратце объяснил толпе, почему он выбрал имя Григорий. В первую очередь в честь Григория Великого, реформатора церкви и великого распространителя Благой вести. Были и другие Григории, совсем невеликие: Григорий VI купил папство у Бенедикта IX; Григорий XII имел много неприятностей и был изгнан из Неаполя. Анналы Григориев содержали в себе все позорные и триумфальные страницы, на какие человек только способен, и он, Григорий XVII не более, чем человек без всяких претензий на величие. Но образ Того, кто истинно велик, он всегда будет держать перед собой. После этого он произнес:

— Благословен будь Господь наш Иисус Христос.

— Ныне и присно, — ответила хором толпа.

— Дорогие братья, дорогие сестры, мои братья кардиналы призвали нового епископа Рима. Мы скорбим о кончине нашего любимого отца папы Пия Двенадцатого. Мы также скорбим о совсем недавней утрате. В этот самый день, когда Бог призвал его, а не меня на престол Петра, наш дорогой обожаемый брат Джампаоло, патриарх Венеции, упал и умер.

Толпа затихла; некоторые перекрестились; многие мужчины сложенными руками прикрыли свои хозяйства от дурного глаза.

— Неисповедимы пути Господни. Время Господа не есть наше время. В момент выбора наш брат был восхищен к блаженству иною силою, избравшей его. Requiescat in pace[647].

— Аминь.

— Я пришел к вам, как второй из лучших. Я пришел в смирении. Я не наделен ни святостью, ни силой духа, ни ученостью, ни пастырьским искусством нашего глубоко оплакиваемого брата. Тем не менее примите меня таким, каков я есмь. Позвольте мне открыть вам правду, которую долго держали втайне. Я пришел к вам сиротою. Я пришел как тот, кто не знает ни своего отца, ни своей матери, ни брата, ни сестры. Даже самое имя, которое я ношу, не принадлежит мне. Сегодня я рожден заново и получил новое имя. По неисповедимой воле Божьей и по благословению Его еще более непостижимой любви я стал отцом и братом. Теперь вы — моя семья. Примите любовь мою. Подарите мне вашу любовь. Да благословит вас Бог.

И затем толстые руки простерлись во всеобщем благословении; толпа рыдала от счастья, сострадания и любви. Я мог представить себе, как он вышел с балкона и сказал своим братьям-кардиналам: “По-моему, прошло неплохо.”

Ватиканологи долго обсуждали обстоятельства избрания папы Григория XVII. Можно с уверенностью сказать, что итальянцы его не хотели, да и французы тоже. С другой стороны, англоязычные кардиналы, считали его своим человеком. Кардиналы из тех стран, которые теперь называют “третьим миром”, ценили динамизм его социальной философии. Пикантная скандальность явилась своего рода рекомендацией в Америке, родине культа личности. Но его никогда бы не избрали папой, не окажись конклав в страшном замешательстве из-за смерти, которая многим показалась знаком свыше; что несмотря на все квалификации сраженного рукой Божьей кандидата, был сделан неверный выбор. Казалось, что сам Дух святой застращал врагов Карло Кампанати мгновенным откровением, дабы не смели они быть ему врагами. Что же касается гипотез о том, что Карло желал смерти патриарха Венеции или даже подсыпал яду ему в кофе, то такие догадки ниже всякой критики. Практически никто не сомневался в святости папы Григория XVII. Не я ли сам был одним из агентов его канонизации?

В тот вечер начала октября 1958 года Карло Кампанати ушел из моей жизни и его большое тело перешло из рамок мемуаров на арену истории. Вы знаете о папе Григории XVII не меньше, чем я. С тех пор я видел его только благословляющего толпы с экрана телевизора и со страниц газет и журналов, лобзающего ноги нищих, рыдающего вместе со вдовами — жертвами землетрясений, идущего Крестным путем, обнимающего преступников и коммунистических лидеров, открывающего Ватиканский собор, который под его руководством, его понуканием, увещеванием, стращанием должен был модернизировать церковь и приблизить ее к нуждам людей. Он бывал, как вам известно, повсюду: в Монтевидео, Сантьяго и Каракасе отстаивал неприкосновенность прав человека перед продажными и тираническими режимами; в Кампале помогал созданию африканской церкви; в Кентербери братски обнимал архиепископа, покрывавшего морганатическое женоубийство; в Сиднее, где его радостно приветствовала толпа австралийцев. Он стал героем комиксов. Дети в джинсах и майках пели о нем песенки:

Новый григорианский гимн. Дух святой сказал свое слово.