Силы Земные

XXIX

— Больно не будет, тебе понравится, вот увидишь, — задыхаясь шептал Роберт. Он нежно расстегнул у юноши ворот рубашки, снял ее через его курчавую голову и бросил на пол, где она и легла вялая, как и тело юноши.

— Ральф, Ральф, — бормотал он, лаская юную плоть, снова и снова водя своей рукой по его тонким, но мускулистым рукам, поросшим нежным пушком, по его гладкому подтянутому животу, гладкой спине, нежно очерченной груди, маленькие соски которой уже начали отзываться на влажные горячие поцелуи Роберта. Все еще припав в страстном долгом поцелуе к устам юноши, Роберт на ощупь рвал пуговицы его брюк.

— Ральф, милый мой, мы оба должны быть одинаково обнаженными, как в тот день, когда мы родились, потому что сейчас мы оба родимся заново. Весь мир покажется иным, вот увидишь, это — начало новой жизни для нас обоих, — шептал он.

Внешний мир, чужой мир полный ненависти и отвращения, напомнил о себе звоном колокола у Святого Ангела, но это был звон благовещенья, Ангел Господень гласил о близившемся чуде. Его ищущая рука ощутила нарастающее возбуждение юноши, шелковистую кожу напрягшейся отвердевшей плоти, он ласкал дрожащей рукой этот царский скипетр и двойную державу.

— Сейчас, сейчас, — задыхаясь шептал он, — не двигайся, Ральф, любовь моя.

Снова слившись с юношей в поцелуе, Роберт нащупал преддверие любовной пещеры и ввел в него свой пульсирующий стержень, набухший как царская булава. Юноша вскрикнул, но, как показалось Роберту, не от боли, а в знак приятия. Вдохновленный этим, Роберт нежно продвинул бремя своей пульсирующей плоти в трепещущее тепло священной расщелины, шепча нежные слова, слова любви, а ангельский колокол все гудел безгласно. И вот обещание приблизилось, Ангел Господень возвещал, ритм древних тимпанов неощутимо ускорялся, ангелы Господни запели серебряными голосами, звук их наполнил всю вселенную вплоть до самых отдаленных уголков, где подобно застенчивым морским тварям мерцали неизведанные звезды и еще не открытые галактики. Затем наступило безумие, засушливый горячечный хриплый бред, выкрики немыслимых слов, молитвы давно погребенным в земле или забытым в пыльных пещерах с незапамятных времен богам, кого чтили те, чьи рты давно уж забиты землей, чьи злобные орды под знаменами Галилеи разбили в прах древние империи Фаз и Хларот.

И затем, о чудо из чудес, засуха сменилась потопом, будто прорвало плотину, влага залила всю сухую растрескавшуюся землю, голос Роберта запел как труба в экстазе извержения. Любовь его не в силах выразить себя словами лишь повторяла имя “Ральф, Ральф, любовь моя”, губы раскрытые в безмолвной благодарственной молитве сомкнулись вокруг Ааронова жезла юноши и нежно ласкали его, как виноградину, оттягивая момент извержения; Ральф извивался и стонал, и обрывки слов, вылетавших из его уст, были странны. Solitam… Minotauro… pro caris corpus… Латынь, какой-то всплывший в памяти старый урок, давнишняя попытка совращения в библиотеке иезуитской школы, он об этом говорил; предположение вспыхнуло в остывающем мозгу Роберта. Затем Ральф быстро изверг обильно терпкую и сладкую жидкость, Роберт с жадностью глотал это молоко любви. Потом они лежали, оторвавшись друг от друга, оба не в силах говорить и буря в их сердцах постепенно стихала; голова Роберта покоилась на чреслах юноши, правая рука Ральфа ласкала его мокрые спутанные волосы.

Когда они затем пошли вместе в кафе за углом, они не держались за руки подобно любовникам и не прикасались друг к другу. Они осмотрительно шли на расстоянии вытянутой руки друг от друга, как будто оставляя пространство для невидимого и безмолвного третьего, чье присутствие они чувствовали, но кого нельзя было описать словами. Затем они сидели за столиком снаружи, Роберт с абсентом и маленькой бутылкой “Перрье”, Ральф с лимонадом. Августовский Париж вокруг дышал усталостью. Бородатый францисканец прошел мимо, размахивая требником в такт веселой походке.

— Грех, — улыбнулся Ральф, — он бы счел это грехом.

— Ты чувствовал себя грешником?

— Это было достаточно приятно, чтобы соответствовать понятию греха. Нет, “приятно” дурацкое слово. Это невозможно описать словами. Можно лишь повторить.

— Чего бы тебе хотелось на обед?

— Мяса. С кровью. — Ральф понимающе улыбнулся. Он протянул веснушчатую руку и дотронулся ею до руки Роберта, коричневой, худой, лишенной веснушек, затем виновато отдернул руку.

— И государства, и церковь, — сказал Роберт, — должны запрещать наслаждение. Наслаждение делает того, кто его испытывает, безучастным к власти обоих. Я хотел бы, чтобы ты посмотрел вот это, — добавил он, — это не отнимет много времени. Небольшая вещица, которую я начал писать.

Он вынул из наружного кармана пиджака одну или две страницы исписанные аккуратным почерком фиолетовыми чернилами с тщательно подчеркнутыми правками и аккуратно обведенными вставками с указующими стрелками. — Ты сам мне прочти, — ответил Ральф, — вокруг нет никого, кто понимает по-английски. Да и вообще никого рядом нет.

И Роберт стал читать медленным и четким голосом:

— Вначале Бог сотворил небо и землю. И светила в небесах, и бурное море, и тварей земных, летающих и живущих в воде. И создал он человека по имени Адам и поместил его в прекрасном саду, и сказал ему: “Адам, ты — венец моего творения. Твой долг ко Мне — быть счастливым, но ты должен будешь трудиться ради своего счастья и открыть для себя, что именно в труде и есть счастье. Твой труд будет приятным трудом, ты должен будешь ухаживать за этим садом, в котором растут всевозможные плоды и коренья, насаженные Моей Божественной Рукой для твоего удовольствия и прокормления. И ты будешь следить за жизнями тварей, чтобы они не убивали друг друга бессмысленно. И да будет так, что смерть не внидет в сад, ибо это сад, где бессмертие должно цвести как пышный цветок”. И ответил Адам: “Я не знаю таких слов, смерть и бессмертие. Что они значат?” И ответил Бог:

“Бессмертие значит, что один день будет сменяться другим днем и конца этому не будет. Но смерть означает, что ты не сможешь сказать: “Завтра я это сделаю”; ибо наличие смерти означает неуверенность в завтрашнем дне. Теперь ты понял?” Адам в своей невинности ответил, что он не понял, но Бог ответил, что это неважно, чем меньше он понимает, тем лучше. “Есть одно древо, — сказал Бог, — которое я посадил в середине сада, и это древо называется Древом Познания. Съесть от этого дерева есть вернейший способ познать смерть, ибо плоды его смертоносны. Не прикасайся к нему. Ты знаешь, что прикасаться к нему запрещено, но другие твари этого не знают и я не собираюсь делать ничего, чтобы они поняли, что есть упавшие с него плоды значит заигрывать со смертью и верный способ умереть. Но это будет одной из твоих задач: не подпускать тварей к плодам этого древа, но в этом тебе не удастся до конца преуспеть, ибо есть твари хитрее Адама, а самый хитрый из них змей ползучий. Никакая ограда не оградит его от древа и плодов его, но Я, твой Бог и Создатель, мирюсь с этим, ибо это Я Сам вложил хитрость в мозг змея. За работу теперь, ибо день уже наступил, а когда наступит тьма, ты прервешь свой труд и поешь дозволенных плодов и напьешься из кристально чистого ручья, текущего через весь сад, и отдохнешь от трудов своих.”

И Адам трудился и ел, и пил, и спал, и день сменялся ночью, и ночь сменялась днем, и доволен был Адам всем, кроме одного, ибо был он одинок. Ибо Бог дал ему благословенный дар речи, но прочим тварям его не дал. Хотя иногда змей, любовно обвивавший тело Адама, казалось, понимал его речь, но ответить ему сам не мог. Однажды вечером, когда Бог гулял в прохладе сада, Адам набрался смелости и сказал: “Господи, одиноко мне”. Удивился Бог и воскликнул: “Одиноко? Как же может быть одиноко тебе, когда у тебя есть Моя любовь, ибо я создал тебя, чтобы скрасить Мое собственное одиночество, ибо в тебе я вижу образ Свой и в голосе твоем слышу что-то от своего голоса.” Но Адам сказал на это: “Господи, я бы хотел, чтобы ты создал подобного мне, наделил его даром речи, как у меня, кто мог бы разделить со мною труд по уходу за садом и потом, в конце дня разделил бы со мною пищу и питье, и сон, и радовались бы мы оба.” И ответил Бог: “Хорошо, что я создал тебя, Адам, ибо ты додумался до того, до чего не додумался Я Сам и стал ты в этом помощником мне, Господу всякого зарождения и творения. И да будет так, как ты просишь. Ешь, пей и ложись спать, а когда ты проснешься с восходом солнца, рядом с тобою будет лежать подобный тебе, который станет тебе товарищем и имя ему будет Едид, что значит друг.”

И сбылось сие по слову Божию. Ибо пока спал Адам, собрал Бог прах земной и вдохнул в него жизнь, и когда проснулся Адам лежал рядом с ним подобный ему, говоривший на его языке и откликавшийся на имя Едид. И от радости любовно обнял Адам своего товарища и поцеловал его в уста. И увидел это Бог и удивился, ибо сердце Адама было полно такой же любви к другому, какую Он Сам испытывал к Адаму, но которую Адам всегда понимал лишь как любовь творения к Творцу и, потому, не мог ощущать ее во всей полноте. Но, думал Бог, через любовь Адама к Едиду и Едида к Адаму, лишь возрастет любовь к их Творцу. И решил Он, что это хорошо. И смотрел он, как сплетаются они в любовных объятиях в конце дня или ранние часы утра и даровал им всю радость объятий. Ибо от близости их соединившихся в любви тел рождалась субстанция радости, бьющая фонтаном цвета опала, и там, где падала она на землю, вырастали цветы. И змей тоже смотрел на это и завидовал, ибо был он одинок и не было у него ему подобного собеседника и товарища в радостях любви. И случилось так, что движимый завистью змей однажды утром, когда Едид еще спал, но Адам уже проснулся, впервые заговорил. И Адам с удивлением внимал его словам.

Такие слова говорил он:

— Ты не мог не пустить меня к плоду запретного древа, упавшему с его ветвей, ибо я хитер и изворотлив и никакие пути не заказаны мне. И вот я вкусил плода его и прекрасен был его вкус, но еще прекраснее был плод плода сего, ибо это был плод познания. И вот, я говорю как ты говоришь, и дар этот снизошел на меня с первым укусом плода, а последний кусок плода был горчайшим на вкус и, в тоже время, восхитительным, ибо вообразил я, как восхитится им другой рот, и возрадовался я великой радостью своему воображению. Но горечь была вкусом меня самого, имеющего способность видеть, но не действовать, воображать, но не творить, мечтать о власти, но не владеть ею. Это в твоей и твоего товарища Едида власти. Зачем вам быть в этом саду простыми работниками, вынужденными довольствоваться едой и сном, и любовными объятиями, в то время как Бог, создавший вас, наслаждается избытком знания и могущества? Знание ждет, когда вы отведаете его, а с ним и власть, и что значит любовь Бога, если она запрещает вам плод, который сам просится к вам в руки и висит в искусительной близости от ваших уст? Вы видите его, но он вам запрещен. Что же это за любовь? Я съел плод и преобразился, и хоть и раньше был хитер, стал еще хитрее. Съешь его сейчас, утоли им утренний голод и скажи Едиду, чтобы и он сделал также.

И затем змей уполз, оставив Адама наедине с его мыслями, которыми он поделился с Едидом, как только тот проснулся.

И было так, что оба сорвали запретный плод и ели его, и сразу мысли нахлынули на них вместе со способами их выражения, и стали они способны понимать Бога как мысль, а вместе родилась и мысль о том, кто не есть Бог, но есть Его отрицание или враг. И уменьшился Господь и Создатель в их глазах, и стали они сомневаться в его всемогуществе. Но сила Его поразила их. Бог, Который всеведущ, знал об их ослушании и был разгневан, и ужасно для глаз и ушей было выражение гнева Его. Ибо земля сотряслась, и твари земные метались в страхе с рычанием и визгом, и небеса разразились молниями и громами, и потоками проливного дождя так, что Адам и Едид в ужасе пали ниц, но Едид закричал громко, перекрывая оглушительный гром, в ухо Адаму: “Он стал другим? Он стал тем, кто Его противоположность? Он стал врагом?”

Но затем земля и небеса утихли и в бледном свете солнца показался Бог, явившийся Адаму и его другу в образе старика, и заговорил Он дрожащим голосом ужасные слова:

— Прокляты вы оба, — сказал он, — и жалею Я о том, что создал человека.

Но Адам, набравшись смелости после вкушения плода Древа Познания, ответил:

— Творец не может сожалеть о творении. Создатель не может желать стать разрушителем.

— Это правда, — ответил Бог, — но Я могу разрушать и поддерживать Мое творение одновременно, и делать это так, что никакой плод познания не поможет тебе понять пути мои, ибо ты лишь человек и, значит, меньше Бога. Я отнимаю у Адама и Едида дар бессмертия, ибо вы оба умрете, когда станете такими, как тот образ, в котором Я вам явился. Вы состаритесь и будете лежать безжизненно на земле, и станете пищей хищным зверям и птицам небесным, что приучатся питаться падалью. Но хотя Адам и Едид умрут, род людской продлится через соитие Адама и Едида.

И Едид из любопытства спросил: “Как же это будет, Господи?”

И ответил Господь не словами, а делами, ибо он прикоснулся к Едиду, и тот изменился. Он перестал быть похожим на Адама, ибо груди его набухли, живот и бедра увеличились, его гордый скипетр съежился и исчез вместе с двумя державами его мужественности, он завизжал и закрыл руками лоно свое, крича: “Я сражен, я разодран надвое!”, и Адам в ужасе слушал голос его, ибо это был незнакомый ему голос, гораздо более высокий, похожий более на пенье птиц небесных, чем на рычание зверей лесных. И сказал Господь Бог:

— Отныне ты не человек, но женщина и имя тебе не Едид, но Хавва, что значит жизнь, ибо из лона твоего выйдет жизнь и род человеческий продлится через него. Ибо туда, куда поразила тебя рука моя, потечет молоко жизни, и оттуда, где рука моя расщепила тебя, появится новая жизнь, ибо молоко объятий ваших будет нести семя зарождения и груди твои будут источником питающей влаги, но считай это преображение не чудом, но проклятием. Ибо проклята будет любовь ваша и рождать будешь в мучениях. А теперь убирайтесь отсюда оба и примите на себя бремя жизни, которая станет смертью, и покиньте сад бессмертия. И звери земные, и птицы небесные, и рыбы в глубинах вод понесут на себе ваше проклятие, ибо бессмертие отныне будет свойством лишь духов небесных, и тело сгниет и обратится в прах, из которого оно было создано.

И ушли Адам и Хавва сокрушенные, и проклятие их до сих пор тяготеет над родом людским за исключением немногих благословенных. Ибо благословенные вернули себе невинность Адама и Едида, и их объятия напоминают о радостях Эдема.

Ральф некоторое время молчал, потом кивнул и сказал:

— А почему бы и нет? Разве эта история менее правдива, чем другая?

— Это, — ответил Роберт, — правда только в силу того, что это написано. Ну что, поедим теперь?

После обеда с красным мясом и еще более красным вином любовники вернулись в свой Эдем на пятом этаже дома 15-бис по рю Сент-Андре дезарт. Во время их жарких и потных объятий Ральф сказал: “Значит, звери стали нашими братьями”.

— Что ты имеешь в виду?

— Вот что.

И юноша овладел своим любовником как зверь, погрузив в него свой мощный жезл грубо, без всякой нежности, без любовного шепота, с хрюканьем и воем, в кровь царапая нестрижеными ногтями его живот и грудь, и небеса раскрылись им обоим слепящим сиянием очертаний благословенного имени.