Люди и чудовища. И прибудет погибель ко всем нам

Госпожа Чёрные Крылья XVIII

После стольких лет Элеонора наконец вернулась домой. Первый кошмарный день прожит. Второй начался. Небо скрыли тоскливые тучи, и совсем не хотелось вставать. Девушка спустилась к завтраку. За столом сидел только Николас. Он был чем-то явно встревожен, но, как только увидел дочь, сделал вид, что всё нормально. Спросил, как спалось, попытался шутить. Глаза его выдавали. С удивлением Элеон обнаружила, что у отца глаза такие же, как и у нее самой — голубовато-зеленые, грустные. Это казалось немыслимым. Раньше Элеон была похожа ни на кого, только на себя. А теперь… Николас волновался за Мэри. Супруга не захотела спуститься.

К полудню Мэри так и не вышла из комнаты. Элеон решила ее проверить. Она постучалась в дверь. Мать разрешила войти. Мэри лежала на кровати в ночной сорочке и смотрела пустым взглядом на дневник Ксандра. Элеон не знала, хочет ли мать ее видеть, поэтому остановилась у порога и несколько минут молчала. Мэри тоже ничего не говорила, только иногда вздыхала. Холодный свет от окна падал на ее лицо, и оно казалось до жути мертвым.

— Почему ты… вы… на завтраке… не бы-ла… ли… почему еще в постели? — спросила наконец Элеон.

— Я не хочу вставать, — ответила Мэри. Дневник на тумбочке возвышался над ней. — Ты меня ненавидишь, да? — спросила она.

— Нет, нет же, — сказала Элеон и подошла к матери.

Как только Мэри увидела дочь, губы ее задрожали, а глаза наполнились ужасом и болью. У Элеон чуть сердце не разорвалось.

— Это не правда, — сказала Мэри, а потом снова перевела взгляд на дневник. — Вы ненавидите меня. Я не смогла вас уберечь. Ты росла как сирота. Ксандр словно из ада вышел. А Альт и Джоуи — что они пережили? Что с ними стало? Они не хотят меня видеть. Они меня ненавидят. Я предала вас.

— Ты никого не предавала, — сказала Элеон и потянулась за дневником, но Мэри схватила его и прижала к груди. — Ма… ма, мне всё рассказал Николас. В произошедшем нет твоей вины. Никто не виноват. Просто так случилось.

— Так тебе Николас сказал? — прошипела Мэри, ее карие глаза озверели. — Ты ему не верь. Самая большая ошибка в жизни женщины — это довериться мужчине. Я тоже ему верила. И вы чуть не погибли. Он хотел, чтобы вы умерли.

— Нет же! Просто ошибка…

— Ошибка…

Мэри вдруг разревелась. Элеон ее успокаивала, но, кажется, от объятий мать рыдала только сильнее, она почти кричала. И Элеон ее оставила.

К обеду Мэри тоже не вышла. Николас и Элеон заходили к ней время от времени, но Мэри продолжала лежать на боку. Она не хотела ни есть, ни пить, и никакие уговоры не помогали ей подняться с постели.

На следующий день ситуация не изменилась. Мэри всё обнимала дневник и глядела в окно. Кажется, она даже не спала. Страшные мысли тревожили ее. Иногда душевная боль была настолько сильна, что Мэри вся сжималась и носочками рвала простыню. Женщина потеряла счет времени. Иногда к ней приходили люди. Дочь, муж, слуги, врач — это даже улыбнуло Мэри, Николас вызвал ей врача. Но они казались ей какими-то пустыми и неважными. Иногда ее переполнял ужас. Она начинала бояться за Элеон, которая сидит там, с Николасом. Вдруг он убьет дочь? Вдруг она уже мертва? Мэри хотела броситься вниз, к Элеон, но страх подняться с кровати парализовывал ее. Графиня из раза в раз прокручивала в голове одни и те же мысли и события. Дневник она больше не читала — боялась, но не выпускала из рук. Потом Николас забрал его у супруги, пока она дремала. Когда Мэри обнаружила пропажу, она неистово закричала.

На третий день у женщины поднялся жар. И если до этого Мэри можно было заставить хотя бы перекусить, теперь она не съедала больше пары ложек. Она не могла терпеть Николаса, сразу начинала орать и злиться, ей становилось хуже. Когда же видела дочь, женщину парализовывал ужас.

Происходящее казалось Элеон каким-то нереальным. Она всегда хотела найти родителей. И теперь они у нее есть, но они совсем чужие. Элеон не чувствовала, что нужна им. Наоборот, было бы лучше, если бы они никогда не встретили дочь. Мать лежала уже которые сутки на кровати. Она умирала. Лицо ее похудело и побледнело. Врач ничего не мог с этим поделать. И никто не мог. Настроение неминуемой смерти витало в воздухе. Николас был истощен и подавлен. Он часто сидел на кресле, закрыв лицо руками, взъерошивал черные кудри и при малейшем шорохе супруги срывался к ней. Мэри почти всегда не хотела его видеть, поэтому он просил слуг помочь ей. Он устал спорить с доктором, устал выслушивать бред жены и вообще очень устал. Кажется, он спал еще меньше больной. Сам Николас тоже ощущал приближение смерти. Элеон же, хотя заставляла голову поверить в то, что эти люди — ее родители, чувствовала себя чужой в этом доме. Она абсолютно не понимала, что здесь делает. Это словно оказаться на похоронах незнакомца: тебе его жаль и жаль окружающих, но ты не можешь разделить с ними боль утраты.

— Знаешь, ты очень на нее похожа, — произнес Николас.

Он долго сидел в кресле и смотрел на дочь, так что ей даже стало не по себе.

— Внешне я имею в виду, — пояснил Николас. — И было так странно, когда ты зашла в наш дом. Словно молодая Мэри явилась, но Мэри сидела рядом со мной, и она так постарела. Я еще подумал: «Незнакомка больше похожа на мою жену, чем моя жена». Только волосы у Мэри не вьются. И взгляд у тебя не такой. Глаза другие. Совсем другие. Не знаю, откуда у тебя эти глаза.

— Может, от тебя? — робко спросила Элеон. Отец выглядел не таким убитым, когда говорил о чем-то.

— Возможно. Ты уже такая взрослая. Я помню, как держал тебя на руках, затем пропасть в десять лет, и вот ты здесь, но уже не ребенок, а взрослый человек со своими взглядами, — говорил он спокойным, слегка убаюкивающим голосом. Николас описывал дочери такие чувства, какими Элеон бы не поделилась просто так, но ему, кажется, было уже всё равно. Он продолжал жить, общаться с людьми, но глаза его потухли. — И я понимаю, что время упущено. А еще маленькая Элеон и ты кажетесь мне разными людьми. Ну и бред.

Девочка не знала, что ответить. Она привыкла к молчанию в этом доме, но никак не к чистосердечным разговорам. Сказать: «Я понимаю». Нет, это глупо. Она не может его понять. Хотя отчасти да. Николас не чувствует в ней свою дочь так же, как и она не чувствует в нем своего отца. Просто будто два случайных человека.

— Хотя даже в детстве ты была очень похожа на Мэри, — продолжил Николас. — Я помню, как думал порой, какой ты будешь во взрослом возрасте, и не мог представить себе ничего другого, кроме лица Мэри. — Взгляд Элеон стал заинтересованным. — Правда, глаза совсем другие… К тому же очень умные. — Он быстро усмехнулся, а затем снова стал грустным, Элеон тоже на мгновение переняла его улыбку. — С тобой еще совсем малюткой говоришь, и, кажется, будто ты всё понимаешь, хочешь дать совет, но еще не можешь. А еще ты была спокойной, почти не плакала, добрая, ласковая, как котенок, не то, что близнецы — они еще в животе пинались. С Ксандром очень любила играть, правда, он постоянно от тебя убегал — то в библиотеку, то со своей девочкой.

— А братья мои какими были? — Элеон чуть наклонилась вперед. Николас задумался, увел взгляд в сторону, затем снова посмотрел на дочь.

— Альт, Джоуи какими были? — сказал он. — Очень умными, самостоятельными и целеустремленными. Хорошо учились, причем оба. Всё на лету схватывали. Отличные маги, и эта невероятная тяга к морю! — Глаза его даже загорелись. — Сами построим лодку, сами научимся узлам. — Николас улыбнулся и завязал воображаемый узел. — При этом они были неуправляемыми, дети сами себе на уме. Если что в голову вобьют — уже переубедить невозможно. И с сильно развитым критическим мышлением. Ничему и никому не верим, а правила — для слабаков. Честно сказать, из-за этого я их даже побаивался. — Снова улыбка. Элеон улыбнулась вслед за ним. — К тому же они и первые дети. Я сам еще ребенком был, не особо понимал, какого это — быть отцом. Мэри себя хорошо поставила перед ними — они слушались ее.

— А Ксандр, тот, что написал дневник? — спросила Элеон. — Каким он был?

— Ксандр. — Николас тяжело вздохнул. — Нервный, ранимый, добрый, — с каждым новым словом тяжесть в голосе сменялась на нежность, — больше других детей любил нас с Мэри. Ксандр особо не ладил с близнецами, зато за мной хвостиком таскался. Мы увлекались верховой ездой. Он был немного не от мира сего. Если близнецы повсюду носились и бедокурили: то стены красками окрасят, то мои записи используют как подстилку — с Ксандром, обычно тихим и хорошим мальчиком, такое случалось редко. Но если случалось, это было действительно что-то странное и пугающее, — голос Николас перешел на шепот. — Лет в шесть он, например, говорил, что в доме у нас живет человечек, и даже показывал в пустой угол: «Он смотрит прямо на вас». Мы пугались, просили его прекратить нас разыгрывать, а он плакал. Мы его к гадалке повели — она сказала, что он видит внеземные сущности, маг сильный из него выйдет. А когда магии начал учиться, у него вообще ничего не получилось. И…

Наверху что-то упало. Николас сорвался к жене. Момент упущен. Элеон пошла за отцом. Мэри стало хуже. Служанка пыталась ее накормить, но больная впала в ярость, уронила поднос и теперь кричала и билась. Служанка пыталась удержать ее. Николас помогал. Элеон присела возле.

— Всё в порядке, мама, — произнесла она ласково и погладила женщину по голове. Мэри перевела на дочь безумные глаза, от чего у девочки мурашки по спине пробежались, но она и виду не подала. — Они не обидят тебя. Только уберут осколки, чтобы ты не поранилась.

Мэри испугалась своего безумства. Из ярой неистовости она перешла в слезы.

— Нет, я должна умереть. Пожалуйста, позвольте мне умереть! Я так больше не могу.

Они снова ее успокаивали, пока служанка убиралась. Мэри уснула, продолжая бредить. Николас и Элеон вышли в коридор. Мужчина сел возле двери, тревожно ожидая, что вскоре понадобится его помощь. Элеон встала рядом. Николас встретился с ней взглядом и будто показал им: «Ты меня понимаешь. Ты одна понимаешь».

— Ложись спать, — произнес Николас устало. — Уже поздно.

— А ты?

— Я присмотрю за ней. У Мэри слишком тревожный сон. Она захочет пить или… не важно. Я буду рядом.

Мэри снова пробудилась и позвала Николаса, чтобы он принес ей воды.

Он вернулся к супруге. Элеон зашла в свою комнату, прислонилась к стене, чтобы слышать разговоры родителей.

— Мне жаль, что я так… — сказала Мэри. — Ты помнишь? Помнишь, мы были у тех религиозных людей… и ты тогда мне сказал: «Если нас изгнали из Эдема, мы создадим свой Рай на земле». Ты помнишь, ты так сказал. Как думаешь, это еще возможно?

Николас прошептал жене что-то в ответ, Элеон не услышала. Впрочем, уже через несколько минут Мэри снова проклинала мужа. Кое-как Элеон удалось уснуть, хотя сон ее был рваным. Время от времени она слышала разговоры и крики из соседней комнаты.

Посреди ночи девочка проснулась. Было темно и тихо. Элеон встала с постели и вышла проверить мать. В коридоре огонь почти потух. Мэри мирно спала, изредка бубня что-то во сне. Рядом с дверью сидел Николас. Он почти засыпал, голова его то падала на колени, то резко поднималась. Приход Элеон окончательно разбудил его.

— Как она? — спросила девочка шепотом.

— Пока что спит.

— Иди тоже, — предложила Элеон. Николас мотнул головой. — Тогда давай попьем чай? Я всё равно пока не хочу ложиться.

Они спустились. Дом спал. Элеон заварила чай и отнесла в столовую. Николас пытался побороть усталость, но она, кажется, одолевала его. Увидев дочь, он улыбнулся сквозь сон.

— Спасибо, — сказал Николас, взял чашечку в руки. — Ну, что расскажешь?

— Я? — занервничала Элеон. — Кажется, это ты начинал что-то говорить про братьев, когда мама уронила поднос.

— Да, — встрепенулся Николас и стал недовольным. — Я говорил о Хаокине. Этот его дневник… Я теперь порой ненавижу Хаокина, — признался он. — Как мог он, видя, что Мэри так страдает, не рассказать ей ничего, как мог издеваться над ее чувствами? Каким же ублюдком надо быть, чтобы поступать так с родной матерью! Но затем я вспоминаю, что она была так счастлива, когда он гостил у нас. Не знаю, как это у него получалось. Он пытался сделать ей больно, но вместо этого озадачивал ее своими проблемами, отвлекал от горя, шутил, болтал о том о сем. Он даже как-то свел нас вместе во время танца. Зачем? Я даже не ожидал…

Элеон усмехнулась.

— Зато когда я рассказала правду, маме стало плохо. Я всё испортила. — Девочка опустила глаза. — Лучше бы я никогда не приходила сюда.

— Это не так, — возразил Николас. — Ты нам нужна. Ты мне нужна. Ты моя дочь. И я от тебя не откажусь. И от мальчиков тоже нет. Я… выслал людей в город. Они должны на днях принести бумагу, которая подтвердит, что ты — Элеонора Атталь, моя дочь, моя наследница. Я написал и твоим братьям. Не думаю, что они ответят. Да и не сидят они на месте. Скорее всего, письма не дойдут. А если дойдут… — он замолчал и опустил глаза. — И Мэри ты прости. Она бы хотела проводить с тобой время, но… Она слишком долго считала вас мертвыми. Это превратилось для нее в какую-то своеобразную веру: повсюду иконы детей, постоянные жертвоприношения на могилы в виде цветов и особое мироощущение жизни как наказание за совершенный грех. Она и со мной осталась, думаю, для того же: чтобы я напоминал ей, что мы не спасли вас… Наверное, я должен был ее покинуть, чтобы больше не причинять боль. Но… она так страшно мучилась. Я не мог ее бросить. И теперь мучается. Всегда тяжело терять веру.

Николас замолк. Элеон тоже ничего больше не говорила. Это была длинная ночь. Темная и беспросветная. Мир точно замер, то ли готовясь к чему-то, то ли совсем позабыв о времени.