Люди и чудовища. И прибудет погибель ко всем нам

История одного чудовища VIII

— Когда уже прибудут гости? — нетерпеливо говорил Хаокин. Он расхаживал по залу и рассматривал интерьер: книги, статуэтки.

— Начнут подъезжать завтра с утра, полагаю, — ответил Николас Атталь. Он сидел за столом и читал что-то по работе.

— Почему же так долго? Не могу дождаться карнавала.

— Так любите наряжаться? — смеясь, спросила Мэри Атталь. Она вышивала.

— Нет, я же не ребенок! — воскликнул он, а затем произнес медленно и много тише: — Мне нравится угадывать людей под костюмами.

— И часто получается? — спросила Мэри.

— Довольно-таки. Под маской можно спрятать лицо, но не самого человека. А кем будете вы? Нарядитесь мумией? Оборотнем? Лешим? Кикиморой?

— Нет. Я надену просто полумаску, платье и шляпку прикреплю к волосам. Я же не ребенок, чтобы наряжаться, — шутливо сказала Мэри. — А вот Николас будет чудовищем. Таким большим и косматым. Вот кто любит наряжаться! — Мэри и Хаокин рассмеялись. — А вы?

— Вот думаю… Хотя кого я хочу обмануть? Чтобы мне стать монстром, достаточно маску снять.

Они разговаривали, смеялись, и вдруг Хаокин увидел на верхней полке шкатулку. Покрытая черным бархатом с золотой отделкой, она скрывала внутри какую-то тайну и манила парня. Хаокин встал на цыпочки и достал коробку.

— А что здесь? — спросил он и прежде, чем ему ответили, открыл. Внутри лежало кольцо с ярко-красным камнем с бардовой сердцевиной.

Мэри подошла, забрала шкатулку и положила ее обратно на полку.

— Семейное кольцо Атталей, — ответила она безэмоционально и снова села вышивать.

— Да? — спросил Хаокин. — Разве оно не пропало вместе с вашим сыном? — Он тут же осекся. — То есть, когда он… погиб, оно… на нем было? Не пропало… не сгорело?

Николас резко поднял глаза на Хаокина.

— Нет, не было, — ответил он. — Закатилось за шкаф, хотя Ксандр его не снимал… обычно.

— Понятно, — сказал Хаокин и снова улыбнулся. — Интересно, кто после вашей смерти будет его носить? Какой-нибудь троюродный кузен из соседнего государства?

— Почти.

После этого разговора у Атталей подпортилось настроение, но к вечеру Хаокин снова расположил их к себе.

Вместе с графиней он гулял по дому. Стемнело, шел дождь, капли громко разбивались о крышу, а Мэри и Хаокин наслаждались бушующей за окном непогодой в комнате-складе.

— Мне всегда нравился дождь, — признался Хаокин, водя пальцем по стеклу. — Он как красивая метафора того, что всё возвращается на круги своя.

Мэри улыбнулась сжатыми губами. Парень это заметил.

— Вы со мной не согласны?

— Не знаю, — ответила она. — Некоторые вещи… их не вернуть. Вы сами знаете…

Хаокин нахмурился, опустил глаза, а потом сказал как можно мягче:

— Смерть — это тоже в каком-то смысле возвращение.

— Да… в каком-то. — Мэри вздохнула. — Вы таким не были в Академии.

— Что вы хотите этим сказать? — агрессивно спросил он. — Вы мной… разочарованы?

— Нет, только то, что вы изменились после… Ифигении. Замечали, как одно событие, слово могут испортить всё, что построили за жизнь? Знаю, у вас и в Академии многое шло не гладко, но вы горели так ярко на фоне остальных. А теперь… ненавидите весь мир. Вы простите, что говорю это. Но… вы не думали, что не стоило влюбляться в Ифигению? Я не виню ее ни в чем, поймите. Скорее, это даже вы виноваты. Простите. Не знаю, что между вами случилось и правда ли вы ее… Я просто констатирую факт: не встреться вы тогда, ваши жизни сложились бы иначе. Одно событие. Хотя, наверное, с самого начала надо было понимать, что вместе вы — взрывная смесь, а я-то, дура, наделась, что Иви принесет вам счастье.

— Какое вам дело до этого? — не выдержал Хаокин.

— Просто ты слишком похож на меня, — ответила Мэри. Выражение лица парня изменилось. — Я никогда не понимала эту женщину и то, почему вы ее полюбили. Никто, думаю, не понимал. И уже тогда я видела, что ничем хорошим этот роман не кончится, но понадеялась на лучшее. Простите, что не смогла вас уберечь, — внезапно добавила она.

Хаокина чуть не передернуло от этих слов. Глаза его защипало, ему хотелось рыдать от беспомощности. Он нервно заулыбался и стал перебирать пальцами. Зачем Мэри это сказала? Он так ждал этих слов. Но она совсем не понимает его. Он же ненавидит ее! Она ведь что-то ждет в ответ… Гордость не позволит. Зачем он сюда пришел? На что надеялся? Чтобы снова себя помучить, или помучить их, или найти… прощение? Или чтобы они нашли прощения? Мысли Хаокина путались, чувства ругались с душой.

— Вы не правы, — сказал он сорвавшимся голосом и прокашлялся. Мэри посмотрела ему в глаза. Хаокину стало нехорошо.

— В чем?

Он долго думал.

— Я не ненавижу этот мир. — Хаокин вновь хотел перевести разговор в философское русло, но почему-то вместо этого сказал: — А разочарован, скорее, в себе. Хотя… не уверен. Не забывайте, я ведь безумец и не могу быть уверен ни в чем!

— Хаокин, вы не безумец, просто… запутались, — как можно убедительнее сказала Мэри.

— Да, да, — с нервным смехом произнес он. — Мы живем в страшном мире, Мэри. Я не говорю, что мир был специально создан как наказания для нас. Я не об этом. Просто мы в полной мере не способны понять наш мир. Что уж говорить, мы даже не понимаем самих себя. И, наверное, потому так страдаем. Было бы проще, если бы мы знали, что правильно, а что нет. Да, человечество проповедует добро, любовь, справедливость, но мы в итоге сами не способны следовать своим проповедям. Потому что эти правила не всегда подходят для реального мира. Я был слишком счастлив когда-то и оттого несчастлив теперь, ведь я узнал, что нет на свете ничего идеального.

— Вы верили в идеальное?

— А как мне было не верить? Я жил в идеальном! Еще не поняли, почему я влюбился в Ифигению? Просто она была совершенным злом. Я не мог пройти мимо такого.

— О чем вы?

— Хм… Как бы вам объяснить? Есть ублюдки, творящие хаос, типа меня. Есть страшные монстры с рогами и клыками, — увлеченно рассказывал он. — А есть совершенное зло. Оно выглядит безупречно, исполнено красотой и грацией. — Глаза его сверкали. — Оно может казаться добрым, может даже делать хорошее. Но только потому, что не отличает добра от зла. Ему важна лишь красота. И ради красоты оно способно на ужасающие вещи.

Мэри молчала. В глазах ее застыл немой вопрос: «Как такое можно полюбить?» Затем она опустила голову, обдумывая это, и произнесла:

— Любовь — это когда наше сердце нам не принадлежит. Вы не виноваты, что влюбились, — а затем осторожно спросила: — И вы поэтому ее погубили? Избавили мир от совершенного зла?

— Всё не так. Да, Иви создавала себе идеальный мир на крови, но я ХОТЕЛ быть его частью. Я боготворил Ифигению! Пытался стать тем, кого она желала видеть возле себя, но… просто не мог. Она вытачивала из меня эдакого идеального мужа-вампира, а там точить-то нечего было — одни нервы остались. И я уже ненавидел то, что она сотворяла из меня. — Он перевел дыхание. — Вообще, где бы я ни оказывался, везде мне пытались навязать свои нормы и идеалы. В Академии это дошло до абсурда, когда ребят воспринимали как бездушное оружие, словно я хороший клинок. Почему, думаете, я дружил с Вельзи? Мы оба боролись за свою независимость. А потом я встретил Ифигению. — Хаокин неловко пожал плечами. — И ее марионеткой я желал быть всей душой. Но чем больше я старался стать идеальным для нее, тем меньше походил на ее идеал и тем больше разрушался, — проговорил он медленно. — Думаете, я ее убил? Как утопающий тянет за собой другого на дно? Но это произошло случайно… И я не хотел ее смерти. Я себя хотел убить, пытался повеситься на той люстре! — вскрикнул он. — А затем она, взъяренная, вошла и меня… — он внезапно закрыл рот рукой и прикусил ее, чтобы не проговориться, мучаясь от стыда. Его трясло, и сердце бешено колотилось. Вдох, выдох, вдох… Хаокин несколько успокоился и убрал руку от губ. — Не я убил ее. Та люстра упала на нас. И это я в тот день чуть не умер. Просто мне повезло.

Мэри глядела на него во все глаза.

— Странное это место, да? — резко произнес парень, оглядываясь.

— Что? Почему? — спросила графиня, сбитая с толку.

— Потому что я говорю то, что хочу, а не то, что надо. Здесь что-то есть, да?

— О чем вы?

Хаокин начал изучать комнату. Шкаф со стульями, старый диван, зеркало у стены, разное барахло в больших мешках, огромный сундук…

— Что это за комната? — спросил парень.

— Здесь хранятся старые вещи. Не думаю, что здесь есть что-то, хотя… — Мэри подошла к большому деревянному сундуку, присела на колени и открыла крышку, достала из него коробку. — Это чайный сервиз, который подарил мне отец на свадьбу, — сказала она. — Наверное, вы правы. Он магический. Помогает выговориться.

— Серьезно? — удивился Хаокин и присел рядом.

— Да. Бесполезный хлам! — Мэри убрала коробку обратно и начала доставать другие вещи. — А это мои детские игрушки. Это Пепа. И да, я поиздевалась над ее прической. В пять лет мне казалось, что я хороший парикмахер… А это — любимая книга близнецов. Про кораблики. В детстве Николас всё читал им о дальних странах и морях. Это были невыносимые дети, они крушили всё, называли себя пиратами, воровали мои украшения — пиратский клад. Они однажды зарыли его где-то в саду. До сих пор не нашла! Боже, как же этого мне теперь не хватает. — Мэри вздохнула и опустила голову. Слеза упала на ее запястье. — А это флаг, близняшки сами его делали. Была и лодка, но она сгнила. Только флаг остался… А вот мое ожерелье. Да, сейчас оно не очень. Его проглотила Элеонора. Я так за нее испугалась тогда, думала, что она задохнется. Но ее спасли, чтобы потом… — Голос Мэри дрожал, а в горле стоял ком слез, ее всю передергивало.

Хаокину было страшно глядеть на графиню. Она сейчас не выдержит, и ему придется ее выслушать. Он хотел провалиться сквозь землю, убежать, лишь бы не видеть ее такой. Но он не мог этого сделать. Просто не мог…

— Это всё он виноват! — вдруг закричала Мэри, подняв голову. И Хаокин увидел разъяренную и убитую горем мать. — Это всё Николас! — кричала она. Если раньше Мэри Атталь казалась живым мертвецом, который умер давно, но почему-то еще находился среди людей, то теперь она стала ужасающим чудовищем. Конечности ее странно располагались на полу, от чего она напоминала изломанную пополам куклу. Рыжие пряди падали на красное от слез лицо. А в глазах было что-то дикое и сумасшедшее. Она, всхлипывая, подобралась к Хаокину, схватила его за рубашку и начала бормотать, кричать, говорить (это не походило ни на что): — Он тоже был тем сумасшедшим фанатиком. Да. — Голос ее дрожал, а зрачок пульсировал. — Они считали моих детей самим порождением дьявола на земле! — выкрикнула она и еле слышно прошептала: — И придет погибель ко всем нам. — Затем она сделала резкое движение рукой и продолжила: — Они задумали это с самого начала. Видели, как мы счастливы. Наверное, люди просто не могут вытерпеть чужое счастье, считают его подобием греха. И поэтому хотят разрушить ВСЁ! И Николас оказался среди них. А я доверяла ему. Он сказал, что не даст наших детей в обиду. Говорил, что увезет их. Но увез меня, лишь я бы не мешала их планам! И они убили их! УБИЛИ! УБИЛИ! А я ничего не сделала! О боги! Какая я дура! — кричала она. — Зачем я поверила ему? Как я могла? — она уже будто бы говорила сама с собой, постоянно меняя интонацию. — Нужно было бежать с детьми, не говоря ничего мужу! Нужно было проклясть всех этих уродов, — она особенно страстно, со всей ненавистью выговорили слова, — которые хотели принести боль моим деткам! О боги. — Она вдруг застыла и тихо произнесла: — Это он убил их. Николас… Он притворялся заботливым отцом, а сам накормил отравленными сладостями моих детей. Им стало плохо посреди ночи. И они побежали к нему за спасением. Они верили, что он поможет им. Но он поджег комнату и запер детей внутри, а сам держал дверь снаружи, слушал их последние мольбы.

Рука ее безжизненно упала, Мэри остыла, глаза ее уставились в никуда. Но самое страшное было то, что Хаокин знал, что она жива. По телу пробежались мурашки. Что сказать? Что сделать? Кажется, гробовое молчание длилось вечно. Вдруг Хаокин заметил около двери Николаса, который холодно глядел на жену и гостя. Парня передернуло.

Мэри, тоже поняв, что муж здесь, встала и убежала. Атталь же глазами попросил Хаокина присесть на диван. Парень послушался и безмолвно сел на противоположную от Николаса сторону.

— Она с-слишком сильно… переживает события десятилетней давности, — проговорил с расстановкой Хаокин. — Это и помутило ее разум. — Он пронзительно взглянул на Николаса.

— Вы ведь понимаете, что я только позволяю ей считать это правдой? Так ей проще пережить то, что случилось.

— Конечно. И не в моем праве знать, что произошло на самом деле.

Уголком глаз Хаокин снова взглянул на зеркало. В нем отражалась темная фигура Николаса Атталя.

— Я пойду, — сказал парень, по спине его пробежали мурашки.

— Идите.

Хаокин медленно встал.

— Я ликвидировал всех, кто был виновен в этом… происшествии, — услышал он голос Николаса и обернулся.

— Разве? — спросил Хаокин и выскочил из комнаты.

Дождь всё еще заливал серыми красками мир. Николас в раздумье сидел на прежнем месте и не смел шевельнуться, как если бы от этого зависела его жизнь.