Люди и чудовища. И прибудет погибель ко всем нам

История одного чудовища V

Встречи уже не миновать.

Стук. Тук, тук, тук, тук, тук…

Мерные шаги дворецкого — невысокого мужчины лет пятидесяти, с лысиной на голове и скучающим лицом. Он идет в коридоре по холодному деревянному полу. Темно, уже вечер, везде горят свечи, но тихо, ни единой души — только беспрерывные стуки.

Дворецкий открывает дверь. За порогом Хаокин. Парень стоит полубоком, руки в карманах, ноги перекрещены. Как всегда, на лице наглая улыбка, два ярких глаза горят, как у кота, — это единственная яркая деталь в его внешности.

— А, Альберт. Чертовы розовые слоники снова свели нас!

— Теодор, — безэмоционально произнес дворецкий.

— Точно, — кивнул Хаокин. — Альберт же был хромой… А что ты такой печальный? Или не рад меня видеть? — Хаокин наклонил голову вбок.

— Я всегда такой.

— Тогда, наверное, тебя уже раздражают подобные вопросы: «Альберт, почему ты сегодня такой грустный? Что с тобой случилось, Альберт? А почему мы сегодня такие мрачные?».

Теодор угрюмо посмотрел на него.

— Теодор, — сказал он.

— Что? — не понял Хаокин.

— Не Альберт, а Теодор.

— Ах, точно. Я же ошибся раз.

— Уже трижды.

— Да, — вздохнул Хаокин. — Хозяева дома? Не спят? Где они?

— Нет, они не спят в это время. В зале.

— Отлично! — воскликнул парень и пронесся мимо дворецкого в дом.

— Сначала нужно доложить. — Теодор пытался перегнать Хаокина.

— Слишком медленно! — ответил парень и, с шумом отворив двери, ворвался в зал.

Своим приходом он разрушил тишину, царящую в комнате. В зале было чуть светлее, чем в коридоре. Картины, диван, камин, шкафы. И два печальных человека. Они повернулись на грохот — Мэри и Николас Аттали, хозяева.

Мэри замерла у мольберта. Уже немолодая женщина была одета в изысканное черное платье до пола и с высоким горлышком. На этом мрачном фоне выгодно смотрелись ее ярко-рыжие волосы, собранные в корзинку. Как и десять лет назад, графиня была тонка в талии, но теперь выглядела старше своего возраста. Лицо ее уж слишком исхудало, на лбу отпечатались глубокие морщины, а уголки губ уходили вниз, отчего женщина всегда казалась грустной. И глаза. Карие, теплые, человеку с такими глазами полагается быть ужасно любящими — в этих глазах читались боль и отчаяние.

— Это вы, Хаокин, — улыбнулась Мэри Атталь, подошла к гостю и обняла его. Хозяйка и правда была рада старому другу. Но Хаокин видел, что женщину уже ничего не сделает счастливой по-настоящему. Улыбка, смех — лишь мимолетные проблески света в бесконечном мраке жизни. Видимо, поэтому Хаокин вздрогнул от объятий — от них веяло смертью.

— Здравствуйте, Мэри, — сказал он, отстраняясь от нее. — Николас.

Хаокин прошел к окну. Эта часть комнаты была отделена от зала книжным шкафом. За столом сидел мужчина, слегка полноват, в домашней одежде — обычная белая рубашка, черный кардиган, темные штаны и тапочки. Холодные голубые глаза его виднелись за круглыми очками. Николас надевал их, когда читал или писал, как теперь. Граф медленно положил бумаги с пером на стол и протянул руку Хаокину. Гость пожал ее. Они пристально взглянули друг на друга, а затем почти синхронно отвели взгляды.

Холоден, элегантен и спокоен — таким был Николас Атталь. Всегда вежлив, не говорит лишних слов, не делает лишних вещей. Прямая осанка, костюм ухоженный, черные чуть седоватые волосы уложены. Граф всегда всё видел, всё замечал, наверное, поэтому старался не обращать ни на что внимания. Казалось, если теперь в гостиную залетит метеорит, Николас будет по-прежнему работать в своем уголке.

Хаокин подловил себя на мысли, что ему хотелось бы довести этого господина до бешенства.

— Пройдемте в столовую, — сказал Николас. Аттали и их гость сели за стол в соседней комнате. Дворецкий налил чай. Хаокин закурил, и вскоре полкомнаты наполнилось дымом. — По какому к нам поводу?

— В гости, — беззаботно ответил Хаокин. Мэри Атталь улыбнулась на мгновение. Она слишком хорошо помнила, что значит быть беззаботным, и жалела об ушедших временах. Хаокин добавил: — Я был в замке… не помню, как называется. Туда еще Вельзи переехал. Он практически рядом с вами. Потом прогуливался по окрестностям… Ну и решил по пути заглянуть. Всё равно больше не к кому пойти.

Мэри Атталь печально взглянула на Хаокина. Ее волновала судьба этого юноши — он ведь теперь остался без дома, семьи, без всего. Николас же спокойно попивал чай.

— В Тихогорском замке была резня, — сказал Атталь. — А Тихогорский замок как раз находится неподалеку и принадлежит Вельзи.

Мужчины снова уставились друг на друга, будто играя в гляделки. Внезапно чашка в руке Хаокина лопнула. Мэри вскрикнула. Гость и хозяин отвлеклись на графиню.

— Какой же я неловкий, — сказал Хаокин.

— Ничего, — ответила Мэри. — Сейчас вам принесут другую. Теодор!

— Так вы не слышали о резне в Тихогорском замке? — не успокаивался Николас.

— Нет. — Хаокин пожал плечами. — Когда я был в Тихогорском замке, там было всё в порядке. Танцы, шманцы… чудовища. Ну, с Вельзи немного повздорил. Как всегда. Бойни я не видел и не слышал.

— Из двухсот пятидесяти находившихся в тот день в замке живы сто девяносто, причем сто тридцать два из них пострадали.

— Неужели? Когда я был в замке, те шестьдесят человек были живы и попивали шампанское, а те сто тридцать бегали и прыгали как ни в чем не бывало. Получается, мне повезло, что я ушел раньше.

— К тому же, — продолжал Николас. Он словно проверял Хаокина на прочность, в какой-то момент глаза графа даже засверкали жизнью. — Сам Вельзи исчез. Никто не знает, где он.

— Как жаль! Мы ведь с ним вместе учились. Но, когда я видел его в последний раз, он был в порядке.

— Все знают, что это вы устроили бойню, — заключил Николас.

— Но, когда я был в замке, я не помню, чтобы устраивал бойню! — сказал Хаокин по инерции. Потом осекся, с недовольством усмехнулся. — Ладно, предположим, это был я. Что дальше?

— Почему?

— А… Они меня обижали.

— Вас обидишь.

— У меня очень ранимая душа, — возразил Хаокин.

— Не сомневаюсь. Вы будете ждать еще чая или, быть может, хотите отправиться спать?

— Я немного устал.

— Тогда Теодор отведет вас в комнату для гостей. — Николас поглядел на дворецкого. Мужчина как раз принес новую чашку.

— Благодарю, Николас, вы очень заботливый хозяин, — сказал Хаокин, встал из-за стола, поклонился и добавил: — Так тепло за столом, даже жарко, мне давно не было. Видимо, у вас это место такое особенное. В доме будто какой-то огонек, как пожар, согревает душу. — Не дожидаясь реакции, он отправился за дворецким.

Выходя из зала, Хаокин бросил взгляд на комнату. Она будто опустела с его уходом. Мэри и Николас еще сидели за столом, пили чай, но их словно не существовало. Как две куклы — заводятся лишь в присутствии гостей. Даже не смотрят друг на друга! Как если бы они оба были призраками и потому не видели друг друга.

Комната для гостей находилась на втором этаже. Когда Хаокин взбегал по лестнице, он случайно уронил картину, вернулся, чтобы ее повесить, и вдруг заметил в коридоре золотой подсвечник с тремя подставками. Парень оставил картину и поднялся к нему. В это время Теодор открыл комнату и пригласил гостя внутрь. Хаокин поблагодарил его, но продолжил разглядывать подсвечник. На металле были выгравированы несколько черных иероглифов: благополучие, счастье, семейные узы. Что-то вроде того. Хаокин плохо их распознавал, как-то выучил, чтобы готовить заморские зелья. Парень взглянул на мутно-оранжевые огоньки. Глаза его наполнились ужасом, мышцы на руках сжались. Указательным пальцем он затушил по очереди все три свечи. Слегка жгло, и палец остался черным. Хаокин спустился, забыв о картине, и выбежал на улицу.

Стемнело. Звезды зажглись. Ничего не видно. Какие-то деревья, холмики, огни вдали. Странно… В детстве Хаокину нравилась ночь, потому что была запретна. Но сейчас он давно не ребенок и ночью может не спать, но… Почему она продолжает нравиться ему не меньше? Почему ему даже проще жить ночью? Хаокин не знал ответов на свои вопросы, но дышалось ему на улице лучше, чем в доме-призраке. Он даже почувствовал себя счастливее, что ли.

Хаокин забрался на крышу над окном гостевой комнаты и просто лежал там несколько часов. Почти что сон — забвение наяву. Потом, сам того не заметив, перебрался на кровать, закрыл глаза и провалился в небытие. Какие-то туманы окутывали его, мешанина из событий жизни, ярко-огненный взгляд.

Так крепко Хаокин не спал уже пару лет, это точно. Он проснулся и почувствовал тепло чистой пуховой перины. Это словно счастливое воспоминание из детства… Хаокин почти со злостью открыл глаза. «Какое детство? Уж лучше умереть, чем снова пережить те времена», — подумал он. Парень встал с кровати, заправил ее. Странная печаль окутала его сердце. Это часто в последнее время случалось. Ему вдруг показалось, что он один в этом большом доме, что все куда-то ушли и его бросили.

Парень решил осмотреться. На пылинках в воздухе отражался свет, было уже утро, но, бродя по поместью, Хаокин не увидел ни одной живой души. Может, и правда Мэри и Николас Аттали — лишь ночные призраки?

Парень открыл первую попавшуюся дверь на втором этаже. Детская. Кроватки, игрушки в шкафах и на полу, лошадка-качалка, книжка, открытая на пятнадцатой страничке. Казалось, малыши недавно вышли на прогулку и скоро вернутся. Только вот не вернутся. Дрожь отдалась по телу. Здесь не было детей уже около десяти лет. Тогда всю комнату объяло пламя и дым… Видимо, Аттали восстановили детскую.

Хаокин пошел вниз. На лестнице он поднял картину, которую уронил вчера. Интересно, за что платят Теодору? На ней была рыжая девочка. Она смеялась и щурилась, запрокинув голову. От этого виднелись ее нижние зубы. Затем то ли свет на картину так упал, то ли это произошло на самом деле, но в какой-то момент Хаокин увидел, что девочка смотрит прямо на него и смеется. У нее торчат клыки, она брызжет слюной, она его хочет убить. У Хаокина мурашки по спине пробежались. Он еще раз посмотрел на картину. Нет, выражение лица отнюдь не злое. Первый детский смех — что может быть невинней и прекрасней? Парень повесил картину на место и пошел по коридору. Опять картина. Опять ребенок. Но другой. Тоже рыжий, мальчик, смотрит чуть в бок, на руках у него звездный кот. И вновь Хаокину почудилось, что пацан с портрета как-то ехидно взглянул на него. Хаокин побыстрей спустился. Но эти картины висели повсюду. На каждом углу — по рыжей физиономии, и все глядят на него призрачными глазами, будто говоря: «Можешь скрывать правду, но мы-то ее знаем».

Наконец Хаокин спрятался от этих портретов в ванной, закрыл глаза. Он прислонился к холодной стене и медленно сполз вниз. Босые ноги мерзли от камня — нужно было надеть ботинки. Хаокин открыл глаза. Посреди комнаты стояла большая ванная. Она была встроена в пол, а рядом — сооружение, от которого шли трубы. Хаокин наполнил ванну. Ему не хотелось ждать, пока вода нагреется с помощью печи, поэтому он стянул с себя одежду, бросил ее на пол и лег в холодную воду. А потом нагрел ее магией. Вскоре появился пар. Хаокин варился с закрытыми глазами, а в голову опять лезли страшные мысли. Парень взглянул на свои скомканные вещи. Кожаный плащ был новый, но уже весь исцарапанный, белая рубашка совсем прохудилась, кое-где на ней застыла кровь. Штаны на удивление еще целы, хотя порвались на коленях, а в одном месте прожжены. Вещи так быстро изнашиваются!

После ванны Хаокин оделся по пояс и внезапно замер перед зеркалом. Черные, прилипшие к лицу волосы. Они длинные. Слишком заметный признак. Они его выдают. Хаокин достал нож и начал кромсать пряди, глядя на отражение почти с яростью. Юноша ненавидел свое лицо. Он бы ввек не гляделся в зеркало, если б не бритье и стрижка. Нужно сохранять имидж. Имидж — наше всё. Хотя какой имидж в этих отрепьях? Черт…

Сложно сказать, что именно так бесило Хаокина в собственном облике. Возможно, парень просто злился на всё на свете. Но даже от полнейших уродов, он так не плевался. Если взглянуть на лицо Хаокина, не выражающее никаких эмоций, оно окажется прекрасным. Нос, рот, лоб, общий контур — всё это словно безупречно выточено искусным мастером. К тому же Хаокин был молод. Хотя юнцом назвать его язык не поворачивался: глаза слишком взрослые, не наивные. Во всем лице лишь они выделялись своей неправильностью. Его ярко-зеленые, большие, почти навыкате глаза не очень подходили к милой мордашке. Хотя Хаокин видел свое лицо другим: искаженным в кривой улыбке, истощенным, с уставшими дикими глазами, в которых таилось безумие. Всё это правда читалось на его лице, но воображение юноши доводило эти недостатки до абсурда.

К тому же теперь у Хаокина появился еще повод для ненависти к себе — собственное тело. Парень его не узнавал. Покрытая татуировками и жуткими шрамами кожа сильно обтягивала кости. Хаокин глядел на себя, и ему казалось, что ребра вот-вот порвут кожу из-за усиленного дыхания. Перед зеркалом будто стоял не живой человек, а высохший скелет. И единственное, что отличало его от мертвеца и не позволяло от бессилия упасть в могилу, — злость. В Атталях и того не было. И эта ярость только сильнее разгоралась — с каждым новым обрезанным волоском, с каждым ударом сердца. В какой-то момент парень не выдержал, и зеркало треснуло.

Внезапно в ванную зашла Мэри Атталь. Хаокин чуть не порезался и сразу закрыл тело полотенцем. Мэри в смущении отвернулась.

— Хаокин! Вы ведь в курсе, что приличные люди закрываются в ванной?

— Да, Мэри, — ответил он, слегка замешкавшись.

— И почему же вы оставили дверь открытой?

— А почему вы не стучались? — спросил он. Мэри усмехнулась. Хаокин тоже. Она бросила неловкий взгляд на этого мальчика и испугалась. — Боже мой! — Мэри подошла к нему и уже без стыда внимательно рассмотрела руки, спину. — Ты похож на спичку. Где ты так исхудал? Господи! А спина. Вся в шрамах. Что с тобой случилось? Это плащи… Говори!

— Как сказать, — произнес он и взял с пола белую рубашку, надел ее. — Жизнь случилась.

— Нельзя быть таким худым! Тебя срочно нужно откормить… Ты вообще как питаешься? Господи. — Тут Мэри заметила, что Хаокин подстригся. — Что ты сделал с волосами? Теперь сам на себя не похож. Не надо так уродоваться, пожалуйста. Так… одевайся и за стол… а я пойду. Еще не хватало, чтобы муж застукал нас здесь. Еще заревнует.

— Заревнует? — усмехнулся Хаокин, но всё же добавил: — Вы ведь мне в матери годитесь.

Мэри Атталь медленно повернула голову к Хаокину. Шуточка про возраст.

— Во-первых, спасибо за такой лестный комплимент на счет моих годов, — сказала Мэри. — Очень благодарю. А, во-вторых, когда это кого останавливало?

— Действительно, — согласился Хаокин. — Но вы только представьте. Сложись жизнь иначе, и я бы, правда, мог быть вашим сыном. Называл бы мамой, учился управлять домом, вместе выбирал невесту и всё такое, — сказал он и нервно засмеялся.

Мэри посмотрела на Хаокина с непониманием. Затем они постояли в тишине, и графиня выскочила из ванной — почти побежала от Хаокина. Сама не зная почему, Мэри немного рассердилась на него, и всё же ей было жаль мальчика, потерявшего невесту. Графиня знала, что такое смерть близкого. А если в потере есть еще и чувство вины… Мэри пыталась понять по поведению Хаокина и его словам, мог ли он на самом деле, как все говорят, убить Ифигению. Он ведь ее безумно любил, смотрел на нее как на божество, точно слепой. А ведь красота этой женщины граничила с уродством. Как внешняя, так и внутренняя. «Мог. Конечно, мог, — думала Мэри. — Но убил ли?» Графиня была не уверена. Образ Хаокина постоянно демонизировали, хотя мальчик и сам был не ангел, в конфликты встревал, аморальные вещи делал. Мэри и не замечала, что бежит. Стук каблуков ее слышался по всему дому, так что даже Николас несколько оживился.

Графиня понимала в Хаокине только одно — хотя мальчик постоянно ребячится, внутри он разбит. Он подобен взорвавшейся звезде: свет ее доходит до нас, но она давно потеряла свою целостность. Когда Мэри познакомилась с Хаокином, он был таким же: с дикой энергией внутри и уже тогда сломленный. Мэри понадеялась, что Ифигения сделает его счастливым. Но нет. Смерть невесты была не случайностью в его жизни, а, скорее, логичной закономерностью.

Мэри сама удивилась тому, как взволновалась из-за Хаокина. Со своей болью она давно забыла, какого это — сочувствовать. Шаги ее замедлились. На стенах проявились портреты мертвых ее детей. И зашла Мэри в зал вновь пустая.

Хаокин переоделся и вскоре тоже туда подошел. Граф и графиня молча завтракали. Стол был огромный, но они сидели на противоположных концах. Хаокин устроился где-то посредине.

— Всем доброе утро! — воскликнул он. — Не правда ли, прекрасный день сегодня?

— Верно, — подтвердил Николас, не взглянув на гостя.

— А вы ведь приобрели этот стол еще до смерти детей? — спросил Хаокин. — Это я к тому, что уж слишком большой для вашей семьи.

Хаокин ждал реакции.

— Нет, — сказал Николас. — После. У нас часто бывают гости. Кстати, мы через пару месяцев проводим праздник, а потом еще один и карнавал. Вы останетесь?

— Еще не решил, — ответил Хаокин.

В комнату вошла прелестная служанка с подносом в руках. На голове ее красовался забавный чепчик. Сама девушка была совсем молоденькой, с премилым личиком и с детскими чертами. Глаза у нее — сияющие, добрые, цвета небес. Единственное живое создание в этом мертвом царстве.

— Вообще-то я бы остался у вас на пару месяцев, — сказал Хаокин, восхищенно глядя на красавицу-служанку. — Как тебя зовут? — спросил он у девушки.

— Юлия, — ответила она. Служанку совсем не пугало то, что этот человек не сводил с нее глаз.

— Юлия, значит. Красивое имя. Я Хаокин.

— Знаю.

— Откуда?

— Видела вас в детстве, — сказала девушка и скрылась.

После завтрака хозяева позвали гостя на экскурсию по своим владениям. Супруги шли по длинным коридорам, заглядывали в комнаты. Честно говоря, нравился Хаокину этот дом, несмотря на всю мрачность. Заглядываясь на картины, парень спросил:

— Это ведь ваши дети?

— Да, — подтвердила Мэри Атталь.

— Вы создали столько картин при их жизни или уже после? А то, знаете, мне было бы жутко, если б меня рисовали в таком количестве.

— Я рисую по старым картинам. Что-то сама, по памяти.

— А живых? Вы их не рисуете? Рисуете только тех, кто отправился на тот свет?

— Реже, — ответила она и отвела взгляд.

— Вы… — Хаокин еще что-то хотел сказать, но увидел, как Мэри расстроена. Потом на его лице блеснула улыбка. — Вы не виноваты в их смерти. Вас даже дома не было в тот день. А если бы остались с детьми, просто сами умерли бы в том пожаре. Это огонь — стихия, неподвластная в полной мере человеку. Вы не могли бы ее остановить. Даже сильные колдуны не переживали пожары. Вы ведь… не знали, что вашим детям уготовано.

Глаза графини сверкали от слез.

Гость и Аттали вышли на улицу. Мэри, стараясь забыть свою печаль, всё время разговаривала с Хаокином, хохотала и пыталась раскусить его.

— Почему вы никому не хотите рассказывать о своем прошлом? — спрашивала она.

— О моем прошлом?

Хаокин привык нарушать правила. Что там говорить, когда он пацаном начал встречаться с Ифигенией, таких романов просто не существовало. То есть знатные господа и дамы могли крутить с наемниками, но не так открыто и вызывающе. А после Хаокина такие отношения стали модными. Но, несмотря на то, что у Хаокина, казалось, не было царя в голове, четкое табу он имел. Не убивать детей, женщин, не изменять и так далее. И среди всех этих вещей затерялось такое крошечное правило, даже не запрет, а, скорее, предостережение: НЕ ГОВОРИ О ГРЕБАНОМ ПРОШЛОМ! Уже пробовал. И зря.

— Да! — воскликнула Мэри. — Ведь было у вас какое-нибудь прошлое. Вы появились…

— Только, прошу, не надо этого: «Вы появились из ниоткуда в Академии и стали магом столетия». Я недавно вел подобный разговор. Ничем хорошим он не закончился. Честно говоря, начинает надоедать… — попытался намекнуть Хаокин.

— Не буду, не буду. И всё же, — проигнорировала просьбу Мэри. — Вы даже не хотите открыть свою фамилию. Да и имя, я уверена, не ваше.

— Почему же не мое? Мое. Просто у меня ничего не было до прихода в Академию. Не о чем говорить.

Мэри так не считала. Раз Хаокин поступил в Академию в четырнадцать-пятнадцать лет, значит, имел подготовку к этому моменту. В общем, графиня рассказала гостю три-четыре его вероятные предыстории, каждый раз шутя и смеясь над своими выдумками. Хаокин словно находился с Мэри на одной волне, юморил, но внутри вскипал.

— Хорошо, — претенциозно произнес он. «Буду играть по твоим правилам». — Вы хотите правду? Мать не желала моего рождения. Отцу пришлось жениться на ней. Они ненавидели друг друга и всю злость вымещали на мне. — Хаокин закатал правый рукав и показал татуировку звездного кота. — Думаете, просто картинка? А вот и нет. Это воплощение любви моих родителей. — Он коснулся двумя пальцами татуировки. Она вдруг расплылась и превратилась в ужасный шрам или, скорее… ожог. — Вы бы тоже не хотели о таком рассказывать. — У него чуть не вырвалось: «Я же не спрашиваю, бил ли вас отец!». — Я был просто ребенком, которого не любили. Но однажды, когда я защищался от папы, у меня проявился дар… Мне пришлось бежать, чтобы меня не казнили. Теперь вы знаете правду. Я сменил имя, покончил с прошлым.

— А почему вы не взяли себе другую фамилию? — спросила Мэри после некоторого молчания.

— Имя — только твое личное. Оно нужно каждому. Отчество — это про принадлежность к отцу. Фамилия — имя твоего рода. Я считаю, что мне нет смысла брать фамилию, ведь я не хочу приписывать себя к чужому роду. Я сам по себе, я один, у меня нет семьи, и я не собираюсь ее создавать. Мне достаточно имени.

— Прошлый раз вы говорили другое, — вдруг сказал всё это время молчавший Николас.

— Что? — испугался Хаокин.

— Про родителей. Вы утверждали, что их сожгли на костре и от этого шрам. Рассказывали, что вам пришлось самому добывать еду, пока вы не попали в Академию.

— Неужели? Я такое говорил? — Хаокин почесал затылок. — Когда?

— Не так важно. Важно, что из этого правда. Так что?

Хаокину становилось не по себе от этих наездов. Аттали не могут просто заткнуться и оставить его в покое? Неужели это так сложно? Хаокин готов был просто взорваться…

— Ничего, — ответил он.

— Вы лгали?

— Честно признаться… да, лгал. — Хаокин набрался духу. — Дело в том, что я вру во многих случаях. От меня требуют ответа, а его нет. Всем проще поверить в небылицу. Но по правде я человек, у которого отсутствует прошлое. — Хаокину самому стало смешно, но, кажется, Николас не заметил.

— У всех есть прошлое. А кто говорит иное, врет.

— Но это так. У Хаокина не было прошлого до поступления в Академию, — сказал парень.

— А у того, кем ты являлся до Хаокина, было прошлое?

— Тот человек давно умер, — выпалил парень. На мгновение в его глазах застыл ужас.

— Никто не умирает до конца.

— Это мы посмотрим.

— Но нельзя же так… — пробормотал Николас. — Я немного перефразирую поговорку: у того, у кого нет прошлого, нет и будущего.

— Оно мне и не нужно. У меня есть настоящее. Мне достаточно. Я думал, что это и так понятно. Я ведь уже говорил об этом ранее…

— А семья? Друзья? Призвание? — не сдавался Николас. — Этого нет в ваших планах?

— Мне достаточно иметь то, что я имею.

— То есть ничего?

— Когда ничего не имеешь, ничего не теряешь. Верно?

— Это неправильная позиция.

— Это моя позиция.

— Видимо, разговор ни к чему не приведет.

— Верно подмечено!

Мэри всё это время с удивлением глядела то на мужа, то на гостя.

— Хаокин, хотите посмотреть на аганов и как мы с мужем соревнуемся в стрельбе? — выпалила она.

— С превеликим удовольствием.

Все пошли к конюшне. Хаокину понравилось это больше, чем спорить о своей прошлом. Ох уж эти Аттали. Иногда они просто бесят! Он ходил между стойлами и улыбался, ведь тот разговор окончен. Теперь, чтобы Николас и Мэри снова не начали что-то спрашивать, Хаокина сам задавал им миллион вопросов. А чем лошадки питаются? А сколько раз в день их выгуливают? А как нужно за ними ухаживать? Николас не успевал отвечать и для отвлечения гостя отвел его к аганам. У Хаокина загорелись глаза.

Вокруг этих лошадей всё было выжжено. Трава, дерево становились черными. Даже дышать рядом с аганами стало тяжелее. Но Хаокину понравились коняшки. Он даже положил руку на одного из них. Конь смутился, но не стал сопротивляться. Николас был удивлен.

— А вы ему нравитесь, — сказал он.

— Я всем нравлюсь, — заметил Хаокин, увлеченно гладя коня. — Первые пять минут. Затем меня начинают ненавидеть. Видимо, таков мой талант.

В этот момент аган разгорелся пламенем. Хаокин отдернулся руку с испугом.

— Вы обожглись? — заботливо спросила Мэри.

— Нет, просто не ожидал, — ответил Хаокин и взглянул на почерневшую ладонь.

У него снова закружилась голова, и дышать стало трудно. Хаокин предложил выйти на улицу. Аттали проводили гостя к стрельбищу. Первым был выстрел хозяина. Он попал точно в цель. Но затем Мэри пронзила стрелу мужа.

— Это потрясающе! — воскликнул Хаокин. — Просто два Робин Гуда.

Мэри Атталь скривила губы.

— Вы чего? — спросил Хаокин.

— Джоуи всегда говорил, что он Робин Гуд, — произнесла Мэри печально, а затем снова надела веселую маску. — Теперь ваша очередь.

— Моя? — ужаснулся Хаокин. — Я не умею даже лук держать. Я самый-самый никудышный стрелок на свете!

— А вот и не правда. Я вас подловила. Слышала, вы непревзойденный охотник!

— Так это говорили в другом смысле. Я охотник за сердцами дам. А стрелять не умею.

— Давайте!

— Нет!

В общем, Мэри Атталь так и не уговорила Хаокина попробовать. Они пошли в дом. Напоследок Хаокин взглянул на лук и стрелы. «Может, все-таки… Нет», — подумал он.