Хроники внутреннего сгорания

Штабс-капитан Лашевский проигрался в нули, вчистую.

Хмель в голове, он выходит в ночную, пустую

улицу, ветер бьет по щекам наотмашь.

Медленно, с ровной спиной: некуда торопиться.

Может быть, пулю в лоб, а может, опять напиться.

И с укоризной сверху взирают окна.

Не узнавая, по улице, словно чаще,

были ж и мы когда-то, а нынче совсем пропащий,

конченый человек, ну и что — медали.

Ангел-хранитель запил и работу бросил.

С календарей, истончаясь, слетает осень.

Год девятьсот семнадцатый опадает.

Вениамин Александрович ждет ареста,

ждет, что машина остановится у подъезда,

во вторник забрали соседа; ни к черту нервы.

Через четыре дня, наплевав на возраст и сердце —

в военкомат. Добровольцем. Куда же деться —

ведь на дворе, естественно, сорок первый.

…Этот, продетый в дату «две тысячи восемь»

тоже с дороги жизнью отброшен в осень,

даже не думает, жаря яйцо на завтрак,

что же случится завтра.

…Штабс-капитан Лашевский — на Перекопе,

Вениамин Александрович — до Варшавы,

кто ж его знает, где тетя с косой застопит

и объяснит: до неба, а там — направо.

Он и не знает, и здесь, сквозь ненастье сырое,

просто стоит солдатиком оловянным.

Небо сулит запомнить своих героев

мемориалом огромным и безымянным.