Хроники внутреннего сгорания

БАЛЛАДА ЧЕТЫРЕХ СТОРОН

И тогда он пошел на юг, и он шел семь дней,

пересохший воздух трескался от жары,

и земля в морщинах, и небо горело над ней,

и барханами длинными весь горизонт изрыт.

Он спросил у юга, где в этом мире Бог,

он просил отпустить его в зодиакальный круг,

мол, он слаб и устал, а на свете столько дорог,

он молился, колен не склонив, не сложивши рук,

только дюны песка расстилались на мили вокруг,

и тогда он пошел и навеки покинул юг.

Он пошел на восток. Он шел четырнадцать дней,

то пешком, то верхом, то забившись в вонючий трюм,

на востоке реки раздумчивей и синей,

небосвод спокоен, всевидящ, почти угрюм.

Он спросил у востока, есть ли на свете зло

(и добро), он на берег моря, зажмурясь, лег.

На востоке так тихо — слыхать, как идет весло

у далекой рыбацкой лодки; молчал восток.

Он сказал кому-то — ну что же ты, добрый бог,

он привстал, и пошел, и навеки покинул восток.

Он, конечно, пошел на запад. И долго шел —

он протер сандалии, дальше шел босиком.

Запад вычерчен словно отточенным карандашом,

колокольный звон, и в горле усталый ком.

Там, на западе, можно смешаться с большой толпой

и молиться, не выходя из этой толпы,

и он брел по дорогам, один, как будто слепой,

натыкаясь на придорожные на столбы.

Он спросил у запада, как же ему любить,

если он не знает, есть ли в мире любовь,

но летела в глаза ему пыль от чужих копыт,

и шумел у пристани странствия злой прибой.

Он пошел на север. И шел уже до конца.

Он упал на колени в пыль и молил — пусти,

и не видел, как катятся слезы с его лица,

и сминал травинки высохшие в горсти.

Там, на севере, тонкие травы и небеса,

и осенний снег летел, заметая путь.

Полукружие желтого солнечного колеса

иногда пробивалось, чтоб на него взглянуть.

Он глядел в прожилки на желтом сухом листе,

отпусти, говорил, я волком от всех побегу.

И тогда пожалел его север, не знавший стен,

и сказал — учись же волчьему языку.

И он брел по дороге в большую снежную степь,

и была чернота в следах его на снегу.