Хроники внутреннего сгорания

ВЕСЕННИЙ БЛЮЗ

1.

И если все это музыка — то, вероятно, блюз.

садится тонкое солнце, как над плантацией хлопка

садилось за двести лет до этой апрели робкой,

и город пустой и шумный, как американский Юг,

изогнут закат над ним завершившей скобкой.

И над водой опускается солнца круг,

и старый негр трубу опустил из рук.

(и, если я существую, — то, верно, тебя люблю).

И если это кино — то это немое кино:

такой черно-желтой сепией тени вечерних,

потерянных поколений, людских свечений,

неуловимо тонких и светлых, но

покрылись дороги и крыши налетом черни,

покрылись ночным очертания куполов.

А слов не бывает. И, впрочем, не нужно слов.

И если все это песня — то в кулаке

зажатая, чтоб не прозвучала немного раньше.

Прошел закат, излишки с лица стиравший,

а все это — реки города-на-песке,

по пояс осевшего в солнечный день вчерашний.

А вечер над кленами в небо летит налегке,

и тонкая музыка тихо бредет по реке.

2.

Я буду кричать, что я счастлива — ненадолго,

апрель — это хрупкая девочка босиком,

я знаю, что нет любви, кроме чувства долга,

я знаю, что ведьмы придумали слово «потом»,

но в этой апрели — радость почти Ассоли,

и алое небо разорвано на ветру,

и можно — босой, по набережной, и колет

под левым ребром — строки я не подберу.

Я буду кричать, что я счастлива. Ненадолго.

Изгрызть караваи железные, исходить

железные сапоги, и в яйце иголка,

и перетирается временем медная нить.

Я буду кричать — и скоро останусь криком,

по новостройкам эхом осяду, и

останусь пылинкой в окне мелькнувшего блика

и камушком малым, что в море несут ручьи.

Я буду кричать, что я счастлива — и неважно,

что позже — плести рубашки из крапивы,

все будет дальше, и воробьем бумажным

осядет на краешке розовой синевы.

Я буду идти, по дороге крошки бросая,

и будет сказка моя, как гармонь, проста.

И тоненькая апрелька сидит босая

на черных перилах харьковского моста.