Кто-то выслеживает. Не плачь, моя красавица

Глава 55

Тед освободился в одиннадцать часов. Отзанимавшись два часа на велотренажере и наплававшись в бассейне, он потом сходил на массаж и принял ванну-джакузи в одной из открытых кабинок, расположенных вокруг мужского корпуса. Солнце приятно грело, в воздухе — ни ветерка; высоко над головой кружились чайки, словно одинокое темное облако среди ясного неба. Официанты готовились разносить обед по столикам под полосатыми желто-зелеными зонтами, так удачно гармонирующими с цветом плит под ногами.

Превосходно здесь все организовано, в который раз подумал Тед. Если бы не то, что с ним случилось, он бы непременно подрядил Мин и барона устанавливать оздоровительные комплексы в новых гостиницах по всему миру. При этой мысли он даже улыбнулся. Конечно, полностью всю ответственность он бы на них не возложил — барон бы фантазировал и намечал сметы, но они бы проходили проверку зоркого финансового ревизора.

Бартлет уже, должно быть, связался с окружным прокурором. И выяснил, какого приговора можно ожидать. У Теда все еще не укладывалось в голове: всего одно происшествие, даже не сохранившееся в памяти, сделало его совершенно другим человеком и обрекало на совершенно другую жизнь.

Тед медленно брел к своему коттеджу, на расстоянии кивая собратьям по отдыху, которые уклонялись от заключительного часа физических упражнений и вместо этого переводили дух в шезлонгах и на подстилках у «Олимпийского бассейна». Разговаривать ни с кем не хотелось. Предстоящее объяснение с Генри Бартлетом тоже угнетало.

Память. Слово, которое преследует. Куски, обрывки. Как он поднимался в лифте. Шел по коридору. Качаясь. Пьяный вдрызг.

А потом — что? Почему дальше все стерлось в памяти? Потому что не хочется помнить того, что натворил?

Тюрьма. Тюремная камера. Может быть, лучше уж…

В коттедже никого не оказалось. И то слава Богу. Он был готов застать их опять у себя рассевшимися вокруг стола. Надо было уступить большой коттедж Бартлету, а самому поселиться в меньшем. По крайней мере не донимали бы так. Впрочем, наверное, сейчас явятся обедать.

Крейг. Дельный исполнитель. Под его началом компания не будет расширяться, но по крайней мере он сможет удержать ее на прежнем курсе. И то спасибо. Крейг вошел в правление, когда восемь директоров компании погибли в авиационной катастрофе под Парижем. Крейг был незаменим, когда умерла Кэти. Он и теперь незаменим. Подумать только…

Сколько придется сидеть? Семь лет? Десять? Пятнадцать?

Осталось еще одно дело. Тед достал из бювара лист почтовой бумаги с собственным грифом и сел писать. Закончив, положил в конверт, запечатал, позвонил горничной и попросил отнести в коттедж Элизабет.

Лучше было бы передать письмо завтра, непосредственно перед отъездом, но может быть, если она будет знать, что судебный процесс не состоится, она еще останется здесь на какое-то время.

Когда в половине двенадцатого Элизабет возвратилась к себе, письмо лежало на столе. При виде белого конверта с розовой каймой, — цвета компании «Уинтерз энтерпрайзес», — а на нем ровным и таким знакомым почерком надписанное ее имя, у нее вдруг пересохло в горле. Сколько раз она получала в театре вот такие точно конверты, надписанные тем же почерком, — их приносили к ней в гримуборную в антракте. «Привет, Элизабет. Только что с аэродрома. Поужинаем после спектакля, если ты свободна? Первое действие выше похвал. Целую. Тед». И они ехали ужинать в ресторан и оттуда звонили Лейле. «Ты пригляди за моим парнем, Воробышек. Чтобы какая-нибудь размалеванная стерва его к рукам не прибрала». Они вдвоем держали телефонную трубку. «Меня уже ты прибрала к рукам, звездочка», — отвечал Тед.

А Элизабет чувствовала его близость, прикосновение его щеки и судорожно сжимала трубку, жалея, что не набралась смелости отказаться от встречи.

Она вскрыла конверт, прочитав первые фразы, с глухим возгласом отложила письмо, переждала, пока овладеет собой, и только потом дочитала то, что написал Тед:

«Дорогая Элизабет!

Могу тебе только сказать, что очень сожалею. Но слова бессмысленны. Ты права. Барон слышал, как я в тот вечер боролся с Лейлой. А Сид встретил меня на улице, и я сказал ему, что Лейла умерла. Всякие дальнейшие попытки доказывать, что меня там не было, напрасны. Поверь мне, я об этих мгновениях совершенно ничего не помню, но в свете всех фактов я намерен по возвращении в Нью-Йорк подать признательное заявление о непредумышленном убийстве.

Так я по крайней мере положу конец всем этим ужасам и избавлю тебя от необходимости давать против меня показания в суде, где тебе пришлось бы заново переживать гибель Лейлы.

Благослови и храни тебя Бог. Лейла рассказывала мне однажды, как тебе было страшно, когда вы уезжали из Кентукки в Нью-Йорк, и она пела тебе эту чудесную песенку: «Не плачь, улыбнись, моя красавица». Представь себе, что она и сейчас ее тебе поет, и постарайся поскорее начать новую, счастливую главу своей жизни.

Тед».

Следующие два часа Элизабет просидела, забившись в угол дивана, обхватив руками колени и глядя перед собой невидящими глазами. Ты же этого добивалась, говорила она себе. Он заплатит за гибель Лейлы. Но ей было так невыносимо больно, что единственным спасением казалось беспамятство.

Наконец в двадцать минут второго она встала. Ноги затекли, и она направилась к двери неуверенными, старческими шагами. Осталась еще загадка анонимных писем. Теперь она не успокоится, пока не выяснит, кто слал их и тем самым ускорил трагическую развязку.

Бартлет позвонил Теду в начале второго.

— Необходимо срочно кое о чем переговорить, — кратко сказал он. — Я распоряжусь, чтобы обед принесли сюда. Приходите как можно скорее.

— Есть причина, почему нельзя поговорить у меня?

— Я заказал несколько телефонных разговоров с Нью-Йорком. Прозевать их было бы крайне нежелательно.

Дверь открыл Крейг, и Тед не стал тратить время на предисловия:

— Что случилось?

— Кое-что малоприятное.

Бартлет сидел не за овальным столом, исполнявшим у него роль письменного, а в кресле у телефона, держа руку на трубке, словно опасался, что аппарат сейчас подпрыгнет и улетит. Выражение лица у него было задумчивое — ну просто философ, столкнувшийся с неразрешимой задачей.

— Так сколько? — спросил Тед. — Десять лет? Пятнадцать?

— Хуже. Признания не примут. Объявился новый свидетель. Очевидец. — Он кратко, без обиняков, доложил: — Как вам известно, мы приставили частных сыщиков к Салли Росс, имея целью как можно основательнее ее дискредитировать. Один из сыщиков позапрошлой ночью находился в ее доме. В это время этажом выше поймали с поличным грабителя. И он решил сделать признание в обмен на смягчение приговора. Так вот, он признался, что уже залезал один раз в эту же квартиру и было это полтора года назад, а именно 29 марта прошлого года. Он утверждает, что видел, как вы столкнули Лейлу с террасы.

По загорелому лицу Теда разлилась землистая, нездоровая бледность.

— Не примут признания! — беззвучно повторил он. Генри подался вперед, чтобы расслышать его слова.

— А зачем им, если у них есть такой свидетель? От своих людей я получил сведения, что вид оттуда ничем не загорожен. Ниже этажом, у Салли Росс, окно загораживает эвкалипт, а туда дерево не достает.

Крейг выпалил:

— Мне нет дела, кто бы ни видел Теда в ту ночь! Он был пьян. Сам не понимал, что говорит. Я пойду на лжесвидетельство. Скажу, что в 9.30 разговаривал с ним по телефону.

— Вы не можете изменить свои показания. Уже запротоколировано, что вы слышали звонок, но не сняли трубку. Об этом даже не думайте.

Тед сунул кулаки в карманы.

— Забыли про телефон. Что именно показывает этот свидетель? Подробнее.

— Мне пока не удается связаться с окружным прокурором. Он не хочет со мной разговаривать. У меня есть знакомые в его конторе, и насколько им удалось узнать, этот тип утверждает, что Лейла оказывала сопротивление.

— Значит, мне светит максимум?

— Судья, назначенный на это дело, совершеннейший идиот. Может отпустить головореза из гетто, погрозив только пальчиком, но когда доходит до видного человека, норовит выказать себя суровым вершителем справедливости. А вы человек видный.

Зазвонил телефон. Почти в то же мгновение Бартлет схватил трубку и прижал к уху. Он слушал и хмурился все сильнее. Потом облизнул губы. Потом прикусил нижнюю губу. Выслушав говорившего, отдал распоряжения:

— Мне нужно полицейское дело этого типа. И условия сделки, предложенные ему прокурором. И снимки, сделанные дождливой ночью с балкона этой женщины. Да поживее.

Положив трубку, Бартлет посмотрел на Теда и Крейга. Тед сидел понуро, обмякнув, а Крейг — настороженно выпрямившись.

— Будет суд, — проговорил Бартлет. — Новый свидетель действительно был раньше в этой квартире. Он описал содержимое стенных шкафов, хотя в этот раз был схвачен в прихожей. Он утверждает, что видел вас, Тедди, и что Лейла царапала вас, защищая свою жизнь. А вы подняли ее и держали за перилами, пока она не выпустила ваши руки. Такая картинка произведет в суде сильное впечатление.

— Я… держал ее… за перилами… а потом… отпустил… — Тед схватил со стола вазу и швырнул через всю комнату в мраморный камин. Брызги хрусталя рассыпались по ковру. — Нет! Этого быть не могло!

Он повернулся и, не разбирая пути, бросился к выходу. Дверь захлопнулась за ним с такой силой, что в одном из окон разлетелись стекла.

Генри и Крейг смотрели в окно, как Тед бежит наискось по газонам по направлению к лесному заказнику Крокера.

— Он виновен, — проговорил Бартлет. — Теперь мне его не вытащить. Дайте мне отъявленного лжеца, и я готов с ним работать. Но если я вызову Тедди давать показания, присяжные найдут, что он высокомерен. А если не вызову, против нас будут рассказ Элизабет, как он кричал на Лейлу, и два свидетеля — очевидцы убийства. Прикажете мне работать с таким материалом? — Он закрыл глаза. — Кстати сказать, Тед сейчас продемонстрировал нам, что нрав у него бешеный.

— Для этого взрыва бешенства имеются свои причины, — тихо проговорил Крейг. — Когда Теду было восемь лет, отец у него на глазах в порыве пьяной ярости схватил его мать и держал за перилами их террасы на крыше высотного дома. — Он помолчал, перевел дух. — Разница только в том, что отец раздумал и в конце концов ее не бросил.