Вернувшись к себе, Элизабет нашла на сложенном на кровати купальном халате подколотую к расписанию дня записку от Мин.
«Моя дорогая Элизабет.
От души надеюсь, что, пока ты здесь, пройдешь все процедуры и занятия, предлагаемые нашим санаторием. Как тебе известно, все новые гости, перед тем как приступить к своей программе, должны пройти осмотр у Хельмута. Я тебя к нему записала.
И помни, пожалуйста, что твое здоровье и благополучие составляют мою неотступную заботу».
Письмо было написано от руки витиеватым размашистым почерком Мин. Элизабет быстро проглядела свое расписание. Без четверти девять — консультация у доктора Хельмута фон Шрайбера; класс аэробики — в девять часов; массаж — в 9.30; упражнения на батуте — в 10.00; групповое фигурное плавание — в 10.30 (раньше она сама проводила эти занятия, когда работала здесь); массаж лица — в 11.00; упражнения на бревнах — в 11.30 и травяные обертывания — в полдень. После обеда предполагались горячие соли, маникюр, класс йоги, педикюр, еще два упражнения в бассейне.
Элизабет предпочла бы не встречаться с Хельмутом, но не стала раздувать скандал. Прием у Хельмута был краток. Он проверил у нее пульс, давление, осмотрел кожу, направив яркую лампу.
— У тебя лицо просто точеное, — сказал он ей. — Ты принадлежишь к тем женщинам, которые с возрастом становятся красивее. Это обусловлено строением лицевых костей. — А потом, словно размышляя вслух, пробормотал: — Лейла уж на что немыслимо хороша была, а ее тип красоты из тех, что достигают пика и идут на убыль. Когда она была здесь последний раз, я предложил коллагеновые инъекции, и мы еще планировали заняться глазами. Ты это знала?
— Нет.
Элизабет поймала себя на том, что слова барона вызвали у нее ревность: почему Лейла с ней не поделилась? А может быть, он лжет?
— Прости, — тихо произнес Хельмут. — Я не должен был ее упоминать. Но если ты удивляешься, почему она тебе об этом не рассказывала, то имей в виду: Лейла в последнее время стала болезненно относиться к разнице в возрасте между нею и Тедом. Всего три года. Я уверял ее не кривя душой, уж я-то знаю, что возрастные различия не имеют значения, когда люди любят, но все-таки она из-за этого нервничала. И видеть, как ты день ото дня хорошеешь, в то время как у нее на лице годы уже начали оставлять свои следы, — это ей было нелегко.
Элизабет встала. Кабинет Хельмута, как и все помещения в «Кипарисах», был убран как изящная жилая комната. Диван и кресла обтянуты тканью в сине-зеленых прохладных тонах, портьеры на окне подвязаны и открывают доступ дневному свету, за окном — поле для гольфа и дальше — океан.
Элизабет чувствовала, что Хельмут внимательно разглядывает ее. Все эти щедрые комплименты — лишь сладкая оболочка горькой пилюли. Он хочет, чтобы она поверила, будто Лейла видела в ней соперницу. Но зачем ему это? Он с такой ненавистью смотрел на портрет Лейлы, когда думал, что никто не видит. Должно быть, своими намеками на то, что она начала стареть и дурнеть, он просто мстит ей теперь за колкости и насмешки.
Элизабет представила себе, какой была Лейла: прелестный рот, ослепительная улыбка, изумрудные глаза и огненно-рыжие волосы, рассыпающиеся по плечам. Чтобы как-то справиться с негодованием, Элизабет стала читать висящие по стенам в рамочках рекламные листовки, восхваляющие прелесть «Кипарисов». Одна фраза привлекла ее внимание: «как бабочка на облачке». Откуда-то эти слова ей вроде бы знакомы.
Элизабет потуже перевязала пояс своего махрового халата, повернулась к Хельмуту и с вызовом произнесла:
— Если бы хоть десять процентов женщин, просаживающих деньги в «Кипарисах», обладали малой толикой Лейлиной красоты, вы бы с Мин вылетели в трубу, барон.
Он не ответил.
Народу в женском корпусе было сегодня больше, чем накануне, но все-таки далеко не так много, как в прежние времена. Элизабет переходила от упражнений к процедурам, снова и снова радуясь и физической нагрузке, и возможности расслабиться под умелыми руками косметологов и массажисток. В перерывах она несколько раз сталкивалась с Черил. Так, значит, «опустившаяся пьяница»?.. Элизабет едва кивнула ей, но та, похоже, и не заметила ее холодности. Занята чем-то своим. Еще бы, Тед приехал. И Черил вокруг него увивается.
Алвира Михэн попала с Элизабет в одну группу по аэробике. И оказалась на удивление подвижной и с хорошим чувством ритма. Зачем она только прикалывает свою булавку-солнышко даже на халат? И все время теребит и поправляет, заводя с кем-нибудь разговор. Забавно смотреть, как Черил старается от нее улизнуть, да не тут-то было.
Обедать Элизабет ушла в свой коттедж. А то сядешь за столик у бассейна и как раз наткнешься опять на Теда. Элизабет поела фруктового салата, запивая чаем со льдом, и позвонила в аэропорт, чтобы перезаказать билет. Теперь она сможет улететь в Нью-Йорк в десять утра из Сан-Франциско.
Ей так не терпелось уехать из Нью-Йорка. И вот теперь так же мучительно хочется унести ноги отсюда.
Она накинула халат и пошла опять в женский корпус на послеобеденные занятия. Все утро она старалась прогнать из памяти лицо Теда. И вот оно снова всплыло перед ней. Страдальчески нахмуренное. Озлобленное. Умоляющее. Мстительное. Какое на самом деле было у него выражение? И неужели она теперь должна будет до конца жизни гнать от себя память об этом лице, даже и после суда, и после приговора?