Часть 4. Современная поэзия

"Трудно описать выражение лица скептика, я могу разглядеть его в зеркале,

Человек в амальгаме — Наполеон или Поль Валери,

Что вовсе не странно. Его лицо походит на пшеничный колос под звездами,

Притоптанный бурей, на комету, прочертившую в темном небе

Грязно-белый прерывистый след, или на бескрайнюю равнину,

Слегка расцвеченную безмолвными полевыми цветами.

А еще лицо похоже на полное лунное затмение.

На подвал. На клетку в зоопарке, где звериный взгляд из-за решетки

Напоминает вечерние печальные облака.

Похоже на перекопанную экскаватором дорогу, на щепы разбитой волнами лодки.

Похоже на размазанное по стене яйцо,— это меня удивило.

Также я могу себя сфотографировать, запечатлев на ресницах следы от ветра.

Так выражение лица подменяет настроение.

О, я все еще храню чертежи и проекты юности!

Воображаемые чертоги, которые пока не построены, но уже превращены в развалины".

Солнце стоит посреди небосвода, а ему уже приоткрылись лесные тени,

Собирающиеся между листьев, птичьих крыл и пятен света,

Они ложатся на его чело древней печалью. Его тело отяжелело,

Как мешок с камнями. Наставший сумрак окрасил его в черный цвет,

Лик его то мрачен, то весел, так сменяются день и ночь.

Он суетится среди леса над куском парусины, как дотемна поставленная палатка

В вечернем свете. Упрощенное подобие комнаты,

Стены из брезента, готовые под снегом в лунном свете рухнуть.

Когда наступит ночь и заиграют звезды, летнее небо станет похоже на чугунный казан,

Где, помешивая, жарят каштаны. Он сам — сгусток дремотной ночи.

Но сумрак не мешает ему разглядеть себя самого. "Кем я был когда-то?

Кто я теперь? Кем стану? Я много достиг,

Так почему ищу иголку в стоге сена и все перевернул вверх дном,

Но в поисках чего? Я столь же неистов, как и ты,

Но, полюбив природу, я полюбил себя.

А ты, если даже готов отдать жизнь ради идеи — это лишь твоя идея.

В любви много лет я был формой для литья,

Однако разные женщины из формы извлекали только влечение.

У меня есть универсальный ключ от женских сердец, но это заповедные двери,

Прикоснувшийся к ним становится пеплом. Зачастую я страстно желаю оставить поиски,

Снова и снова я упиваюсь избавлением от страстей. Что я видел?

Тайну, недоступную словам, — она промелькнула подобием тени.

Я верю в скептицизм, точно знаю, что жизнь — неизвестная величина,

Не сомневаюсь в том, что мое существование — божественное чудо.

О, нарциссизм неуверенного в себе человека!

Толпа персонификаций в моем уме, сердце сражается

С населившими его бесформенными противниками. Мое левое крыло не в ладу с правым.

О, я уже стыжусь говорить о мнимом полете,

Я обронил крылья во сне". Он утратил во сне соколиный облик,

Но все еще объят всклокоченным туманным ореолом души,

Как незримыми перьями. Полет — лишь состояние

Или метафора. Самый глубокий сон похож на снег,

Как одеяло, устилающее бескрайнюю равнину, он стирает цвета

И географические границы. И он же снеговик,

Под снегом потерявший и голос, и лицо. Еще похож на дерево,

Играющее волнами зеленых листьев, на лебедя, купающегося в стремнине,

На его серебристо-белую изящную шею, похож на переменчивую реку,

Наделенную сразу свойствами зеркала и молотка,

Даруемых нам отражением, и вмиг безучастно их разбивающую.

Он снова взошел к вершине, чем вызвал снежную лавину словесных излияний,

Огромный валун ужаса прокатился по склонам, и слова растаяли в траве на склоне.

Он вернулся ни с чем, однако утверждал, что сорвал тот таинственный цветок,

Но стоило промелькнуть сомнению — и в ладони осталась горстка талого снега.

"Я наблюдал диковинные вещи — ветви без корней,

Что колыхались в полной пустоте. Огромная свеча, сгорев дотла,

Оставила ледниковые отложения в наплывах воска. Статная незнакомка

Прошла мимо, задев меня плечом, и на секунду встретившись с ней взглядом,

Я понял, она — земное воплощение любви, не вестник смерти,

Но и не бессмертная. Я только что возвратился из ада,

Ошибочно решив, что вломился в подвалы рая. Убийца-новичок отрицает

Законность отъема жизни у живых существ. Мясник, забивающий свиней,

Рассуждает о черных дырах, инопланетной жизни и путешествиях во времени.

Один мой знакомый разработчик атомной бомбы

Отличается строгостью ученого и легкомыслием производителя новогодних хлоп ушек.

Вера подобна пилюле, за которую дерутся и наперебой глотают страждущие.

Причина моей болезни в том, что я уверовал в собственное телесное и духовное здоровье,

И подозреваю, что все идеально-прекрасные вещи — лишь проекция иного мира.

Эти люди как лампады, карманные фонарики и неоновые лампы,

Они потребляют топливо и электричество и носят с собой зарядные устройства.

Даже луна для них — слабый источник света, мое бережливое бытие —

Вечный духовный двигатель". Однако если банда людей в черном вдруг похоронит солнце,

Из грязи копьями пробьются его красные сполохи. Солнце, как спелый орех,

Заманчиво скользит с высоты, как ощетинившийся лучами метеорит,

И, преодолев сияющие вершины рационализма, тонет в низинах женственности,

А потом снова воскресает, как добыча, вырвавшаяся из ловушки.

Его буйная простота и тщательно скрываемая сложность имеют общий исток.

Эти прекрасные, окрашенные насилием воспоминания внезапны,

Тогда как на небе расставленные в строгом порядке звезды подчиняются непреложным законам.

Он верит, что каждый живущий принял участие в созидании ада, и сомневается,

Что кто-то смог сохранить наивность и сострадание. Все, что пришло ему в руки, отброшено.

Пути, которыми он прошел, — пути неверные. И подлинники, которых он касался,

Обернулись подделками. Он утверждает, что расставался с любовницами ради того,

Чтобы сберечь любовь. Только безнадежная любовь достойна наших стремлений.

Воодушевление приносят поиски лишь неопределенных вещей,—

Так, доказать отсутствие Бога гораздо сложнее, чем убедить, что Он существует.

Зыбки пути морские, как и дороги небесные.

Гладь — поверхность без надежного основания, как река, размывшая берега,

Полнится не замеченной нами вольностью, чьи свидетели рыбы и птицы.

А он вступил в заповедную чащу. Нехоженые тропы таят неведомые возможности,

Но поросли терниями сомнения и бурьяном. "Я взял в руки серп скептицизма,

Чтобы пожать златые плоды земли, но уверен, что Бог из невидимых

Закоулков мира бесстрастно следит за нами..." Ночь мира близится к середине,

Вращаются жернова Вселенной и перемалывают зерна вспышек.

В темной комнате он выдавливает из себя, как из апельсина в соковыжималке,

Помрачение бренного тела.. а душа его похожа на притупившуюся бритву,

Поранившую бородача. Ночь его детских страхов

Непременно будет изгнана, и снова наступит день, и лишь крошечная тень,

Как семя сумрака, пускает ростки, взращивая ночь. Прежде, чем ему проснуться,

Непременно восходит солнце. "В глазах пессимиста человек, пропустивший рассвет,

Не заметит и заката. Крупные мерцающие звезды хранят память о ясном дне

Где-то в космических далях. Мой облик так же сложно разгадать, как темную материю,

Я верю, что Солнце ожидает коллапс, и верю, что цветы через мгновение завянут,

Потому что их тайно забирает невидимая рука. Я верю, что природа на грани умирания,

И не сомневаюсь, что разорванную цепь не воссоединить, однако огромный муравейник

Под землей ее старательно сваривает и воссоздает. Я знаю, что бесконечность недоказуема,

И не сомневаюсь, что свирепый ветер за промчался мгновенно по опушке,

А я в это мгновение увидел тебя". Его вздыбленные ветром волосы

Как предсказание бесчисленных неведомых дорог.

Движимый инстинктом отвращения к индустриальному обществу,

Он захватил с собой семена трав и души животных,

Минуя шумные улицы и толпы, вступил на тропинку, ведущую в безлюдные горы.

Пустынная осень, плоды созрели, но некому их собирать, это еще больнее видеть, чем жестокий неурожай.

И он созрел, но некому собрать. Как у яблоневого сада на склоне гор,

Его расцвет близится к упадку. Как редкая птица, неведомый зверь в чаще леса,

Он не снисходит до разговоров об одиночестве. "О, я как нерадивый крестьянин,

Пропустивший день сбора урожая. Как рыбак, застигнутый амнезией,

Попал в забытый водоворот, не расставив сетей. Я сбросил одежды веры,

И в плавательном костюме скептицизма преодолеваю океан страстей и желаний,

Все дальше берег, и единственный приют — это островок анархизма.

Кроме шума трав, волн и ветра, слышны вздохи рыб в глубине морской.

Я смутно различаю голос, зовущий меня с дальнего берега".

Он слишком горд, чтобы ненавидеть кого-либо, кроме себя. И слишком жесток,

Чтобы любить кого-либо, кроме своих врагов. Как великий индийский принц,

Он обрел свободу, отринув царство, так одержимый Горбачев

Разрушил свою страну во имя гражданских прав. Он оставил свою квартиру,

Вотчину в семьдесят квадратных метров. Забросил любимые игрушки —

Роту оловянных солдатиков. Выкинул перо и бумагу, смартфон и компьютер,

Эту многофункциональную переносную тюрьму. И вот теперь он ничем не связан.

Он сам — тюрьма, в нем солдат и заключенный,

Ощущающие ужас. "О! Если кто-то утверждает, что он не заключенный,

Тот навсегда стал пленником. Когда я протягиваю руку,

То натыкаюсь на невидимое лезвие. Тело скептика

Больше всего боится не того, что выкрадут золотую руду его души,

Плоть боится вируса религии. Душа паразитирует на мне, но роптать не смеет.

Я отказываюсь пожимать руки людям без лиц и разговаривать с теми,

Кто лишен языка, я не хочу блеять лозунги с болтливыми агитаторами.

Если во имя истины пролилась кровь, то обезглавленному

Не имеет смысла вновь вытягивать шею". Он проходит по безлюдному плато,

Запрокинув голову, видит в небе райский сад, который, как птичью клетку,

Охраняют вооруженные люди с овчарками. Смотри-ка, солнце — подсолнух без семян,

Кидает золотые хлопья света, как золотые заповеди.

Подточенные червями люди, как личинки, опустошили подлунный мир.

Человечество огромным ртом глотает сталь и уголь, пластмассу и стекло,

Листами календаря срывает с Земли озера, пастбища и леса,

Планета превратилась в мусорную корзину,

загроможденная развалинами, пеплом и осколками.

Люди, привыкшие к насилию, на время захватили бумажный трон,

Но спровоцировали еще более озверелое насилие. Каждый раб оскверняет свободу,

Всякий отец семейства — тиран миниатюрного государства.

Все они опровергают истинность существования Бога. Страшнее всех — домашние тираны,

Они заставляют непокорных сознаться в отцеубийстве. О, подкапывающие стены рая,

Они закладывают фундамент ада! Крепки, как грецкий орех, их убеждения,

Их ослепление не позволяет принимать всерьез щипцы—

щелкунчик. Равнодушно взирающие на чужую гибель.

Как песчинки, собираются они в пустыне, где не выживет и кактус, — так по ошибке

Попавший в водоворот мира человек задыхается в нем, лишенный воздуха.

Измученные гордыней, как полымя, проели тигель Бытия, и мощь Творца идет на убыль.

Каждый прелюбодей глумится над Богиней любви, каждая стрела, выпущенная в спину,

Пробивает фиговый листок справедливости Пьяные до бесчувствия люди

Садятся в машины, поезда и самолеты, управляемые пьяницами,

И улетают прочь с истерзанной, одряхлевшей планеты. "Куда теперь спешить?

Это — последняя станция. Мир, куда вы отправляетесь, заброшен и покинут.

Это вы говорите о вере? Вы и вам подобные похожи на листья, отлетевшие с дерева,

На пену, разбивающуюся о риф; кружась в бешеном танце, вы то ли хмельны,

То ли напуганы. Словно волчок, крутитесь на месте, отрицая, что вы

Ослеплены мгновением, утверждая, что якобы схватили вечность за полу одежды.

Вы больше моего боитесь, вы обеспокоены отсутствием вечной жизни,

Вы парите в воздухе ликующим прахом. Я крепко сжал останки разбитого зеркала,

Боль каждого осколка сплачивает их. Кому еще верить? Даже строители магистралей

Исчезли на новой автотрассе. Блуждавшие кругами в рощице

Наконец вышли из лабиринта, но боятся, что рельсы, ведущие в будущее,

Изогнуты в обратную сторону злым, несмышленым ребенком".

Двумя руками возносящий небо Атлант получил вывих запястья и перелом бедра.

Твердь покачнулась, и птицы, парящие в небе,

Утратили равновесие. В тапочках мечты он бродит по облакам,

Но обречен вернуться на землю, как воздушный змей с оборванной нитью.

Космонавты — это азартные марсопроходцы, с упорством жуков

Бросающиеся на горящие в одиночестве звездные скопления. Изобретатель телескопа

Был дальновидным соглядатаем, а направивший микроскоп на себя

Снова и снова бередит преувеличенные раны. О, человек без рук!

В илистом мутном омуте он шарит напрасно. Некто, от кого осталась лишь оболочка,

Пускает пену ртом, как дитя, затерянный в омуте времени.

О, в мире еще много чудовищно-прекрасного, — он видел отряд самодовольных глиняных кукол,

Взявшись за руки, они переходили море. Он живет под чужим именем и напрочь забыл себя.

Он превозносит опрятность чужих жилищ, пренебрегая запустением родины.

Стоит вспоминать лишь о воображаемом, никогда не предпринятом путешествии, —

Его лодка плывет по реке за пределами времени. Водопад времени заморожен,

Как грязный банковский счет. Искусный в солдатской анатомии одновременно и нож,

И разделочная доска, и мясо. Фотография вытеснила с рынка портретную живопись,

А машина для написания стихов исчерпала поэтическое воображение.

"О, признаю, что с помощью компьютера я самонадеянно пытался

Вычислить рост, вес и группу крови Бога, но потерпел поражение.

Я встречал взмыленного пастуха, на извилистых тропах, подобных паутине, он потерял

Стадо овец из белорунного тумана. Однажды мне открылся сон, но чтобы без потерь

Записать или пересказать его, приходится ссылаться на все времена и все даты.

Я верю, что сны — это подлинная жизнь, и верю в иллюзорность того, что перед глазами.

Я встречал необыкновенного мастера, который хотел построить дом, скользящий по волнам,

Построить на бумаге дворец, превосходящий Вселенную, без кирпича и куска черепицы.

Подобно человеку из сновидения, циркулем времени я нарисовал огромный бесконечный ноль,

Наполнив его одновременно радостью и скорбью, ненавистью и любовью, разгулом и умиротворением".