Часть 4. Современная поэзия

С тех пор, как цветные каменья

Сплавлены в слитки

И заделана ими

Трещина в небосводе,

И мрака одну половину

Изгнав по ту сторону неба,

Возникла в прекрасной вселенной

Беззвучная музыка наша, —

С тех пор, сколько раз — мы не знаем,

Луна округлялась,

Озаряя высокие волны

Музыки жизни!..

Что ж ныне мелодии наши

В гармонию слиться не могут?

Иль снова творятся

Бесчинства и бедствия в мире?

О, слушайте! Гром и ветер

Все ближе, грозней и шире:

Что это? Буря на море

Или злоба и горе?

Разве полчища диких злодеев

Не прошли у подножья Бучжоу,

Снова драку за власть затеяв?..

Но все это — злое!

Надоело, ох надоело,

Сестры мои! Что делать?

Не рухнет ли наше небо?

Солнце заснуло, стынет,

Свет излучать не в силах...

Я пойду и создам новый свет!

Статуей в нише я не могу оставаться.

Вновь сотворю тепло, если старого нет:

Свет и тепло вечно должны сочетаться!

Сестры! Нельзя наливать молодое вино

В старый бурдюк — виноградари знают давно.

Если хотите свет и тепло создать, —

Надо нам выковать новое солнце опять!

Быть истуканами в нишах мы не хотим!

Солнце заново создадим.

Воля неба избрала меня!

Мне владеть Поднебесной велела.

Духа смерти не слушай, Гун-гун!

Пожалей свою душу и тело!

Я не хвастаю небом, землей... Не смешно ли?

Сам хочу быть владыкой, — по собственной воле!

"Дух смерти"? — коль вправду он есть, — это я!

На что там надеется дряхлость твоя?

Нет в небе двух солнц. Не примет народ двух царей.

Так древние учат, Гун-гун! Себя пожалей!

Нет в небе двух солнц. Двух царей не примет народ.

Споришь со мной зачем? Дай поворот!

Ты — только эхо, Гун-гун! Голос-то я!

Что ж! А хочу быть царем. Воля моя.

Зачем тебе трон, Гун-гун? К чему? Для чего?

А солнцу светить зачем? Спроси у него!

Значит, осталось тебе сразиться со мной!

Значит, пора и тебе броситься в бой!

Биться хотим! Война! Биться! Война!

Кровь сердца сгорела...

Пеплом стала она.

Вновь на пшеничных полях война.

Будет ли светлой вода Хуанхэ?

Жизнь для чего нам дана?

Кончится ли когда-нибудь?

Ну, времена, времена!..

Двум дерущимся псам не бросай куска:

Только знают, что грызться! Тоска!

Хлеб слопают, — овцам порвут бока...

Уйти бы! Тут кровь близка.

Драку почуяв, бежим туда, —

Повеселимся и мы тогда!

Сильный повсюду слабого бьет,

Наша добыча — и этот и тот!

Проклятые! О! Изнемог.

Ай! Как досадно! А!

Проклятые! Не достиг ничего...

Досадно! О! О!

Кубка я сделать не мог

Из черепа врага моего!..

Вот северный столп небес, — Бучжоу гора!

Ей рухнуть пора! Мне погибнуть пора!

Корень жизни моей вырвать пора!

О бойцы мои! Друзья мои!

Я первенства не добыл пока.

Обошел меня старый хитрец пока,

Но не кончена с ним еще игра...

Вы всегда свою жизнь доверяли мне, —

Я хочу ее взять, друзья мои!

Голода и усталости дух в ваших утробах взвыл!

Слышал и я — с Бучжоу плоды полны целебных сил!

Эх, потерпели бы миг один, был бы вам вечный пир!..

Что ж, набивайте брюхо теперь, — рушится этот мир!

Слышите ли крики врагов, — будто бы в море шквал?

Плохо! Потопят разбитый челн — и без того пропал!

Эй, друзья мои, не жалейте крепких своих голов!

Северный столп небес ломайте! Бейте камни скал!

Изменники! Гнев небес!

Небесная кара! Сто тысяч бед1

А! Вэй-я! Вэй-я! Рушится этот свет!

С неба летит песок... Неба уж нет!

Падают камни, дрожит земля... Гнется ее хребет!

Рушатся горы... Нет ничего, хаос. Вэй-я! Ай-я!

Что теперь делать? Куда бежать? Кончился этот свет!

— А громы замолкли!

— Погасли и молнии.

— Битва света и тьма на сей раз коротка.

— Где же солнце? Разбито?

— Упало без памяти?

— Разве тьма не бежала куда-нибудь за небосвод!

— Разве было когда-нибудь солнце достаточно крепким?

— Разве все эти бойни и драки не миф?

— Разве можно назвать их бореньями света и тьмы?

— И зачем воспевать?

— Как нам быть!

— Как поставить на место светило?

— Снова плавить теперь для починки блестящие камни?

— Как видите, вся эта ветошь уже непригодна!

— Если солнце разбито, — не нужно такое чинить!

— Сотворим его заново!

— Заново будем творить!

— Скоро новый восход!

— Изнутри и снаружи должна озариться вселенная!

— А небо на сферы делить — устарелый прием!

— Ну, а если и новое солнце окажется слабым?

— Что ж, научимся лучше творить, — снова свет и тепло наберем!..

— Ах, у нас под ногами какие-то трупы мужчин!

— Ну, куда их девать?

— Для чего были грубы?

— Отнесем их в пещеры, — поставим как новых богов!.

— Пусть красуются с музыкой нашей беззвучной во веки веков!

— Ах, да где же ты, солнце?

— Оно слишком еще горячо, — может бед натворить...

— Пусть пока искупается в море.

— Сердцу как-то по-новому стало тепло!

— Да, сердца красноперыми рыбками стали резвиться!

— Жаль, вселенную трудно обнять!

— Жаль, вселенную трудно обнять!

— Давайте споем в честь правдивого нового солнца!

Вот солнце идет сюда!

Солнце взойдет!.. Когда?

Будто утренний колокол, в море вода...

Дин-дан, дин-дан, дин-дан!

Стрелы солнца — Небесному Волку беда! —

Он скулит, — льется кровь из ран...

Похоронный ли колокол — в море вода?

Дин-дан, дин-дан, дин-дан!

Мы выпить хотим вина

В честь нового дня! До дна!

Будто колокол пира, бьет в море волна:

Дин-дан, дин-дан, дин-дан!

Как сердце трепещет, как бьется тревожно!

Гонюсь я за тем, что догнать невозможно.

Как древний поэт, я за солнцем летел,

Луну из реки раздобыть я хотел!

Горит мое сердце, горит мое слово,

Я — дерево, жертва пожара лесного.

Огонь сокрушительный ветром раздут,

И капли дождя на него не падут;

И ствол мой трещит, как сухие поленья!

Насколько мне хватит такого горенья?

Жизнь человека —

Горькая чаша,

Которую стараешься пить до дна.

Вот уже медленно встает рассвет,

Вот уже звезды совсем померкли,

Уходит время ночных иллюзий,

За окнами стонет утренний ветер,

И снова должны мы,

День за днем,

Испытывать горечь своего рожденья.

Почему приходится жить в мире,

Где только небо бывает светлым?

Горькая чаша —

Почему все же

Стараешься выпить ее до дна?

Направо — сад, налево — грязь и камни,

Поэт не должен тешиться обманом

И садом любоваться правым глазом,

А левый глаз — прикрыть рукою левой.

Под розой ползают в навозе черви,

Поэт не должен тешиться обманом

И аромат вдыхать ноздрею правой,

А левую — зажать рукою левой.

В природе мириад противоречий,

Но я на них глаза не закрываю —

Я понимаю: даже гроздья скорби,

Перебродив, вином и хмелем станут.

Закрыты глаза ребенка,

В темном вечернем небе две крупные зажглись звезды.

Закрыты глаза ребенка,

На берегу, у моря, сидит молодая мать.

"Не засыпай, сынок мой,

Взгляни поскорей на звезды —

Синюю и золотую!"

Закрыты глаза ребенка,

В темном вечернем небе две крупные зажглись звезды.

Закрыты глаза ребенка,

На берегу, у моря, стоит молодой отец.

"Оставь его, дорогая, —

Пока он глаза откроет,

Могут исчезнуть звезды!"

Морская вода обнимает уснувшую землю,

Жемчужины слез оросили холодные трупы.

Бегут облака, словно женщины в белой одежде,

И коршуны кружат, справляя жестокую тризну.

И груды червей копошатся, пируя, на трупах

И, радуясь пиру, кровавую чествуют битву.

Не знаю, что спеть мне, — быть может, военную песню?

Не знаю, что спеть, — может быть, погребальную мессу?

Слабый и тусклый лунный свет

Омывает зеленую рощу у моря,

Тенистую рощу, на которую падают

Последние, теплые капли дождя.

Осиновые листья отсвечивают слюдой,

И аллея тихо ведет к морю,

Ведет к берегу безмолвного моря,

Где тайно целует меня ветер.

Я телом чувствую прохладу ночи,

А ты, луна, ты одета только

В светлую облачную одежду,

Непорочная, ласковая луна.

Я иду, и глаза у меня бессонны,

А ты, под туманным своим покрывалом,

Погружаешься в тихое, серебристое море —

Отзовись — я прошу — хоть бы скрытым звуком!

В светлую даль погляди —

Море спокойно уснуло,

Гладкая белая ширь

Дремлет в мерцающей мгле.

Моря могучий простор

Тих, величав и свободен,

Смотрят на спящие воды

Очи внимательных звезд.

Здесь же, в безмолвном бору,

Высятся древние сосны,

Руки ветвей простирая,

В сон погрузились они.

В воздухе еле дрожат

Эти простертые руки,

И у меня почему-то

Нервы, как нити, дрожат.

После ночного дождя,

Словно слезами омытое доброе сердце,

Мир погрузился в покой.

На море тихо плывут серебристые волны,

И над сосновыми рощами

Тихо плывут облака.

А на морском берегу лодки рыбачьи стоят,

Лодки стоят,

Но не видно следов человека.

Только на острове дальнем

Слабо мерцает мигающий свет фонарей

Или предутренних звезд...

Огромные белые облака сердито клубятся в небе,

Я вижу могучую красоту Тихого океана,

Он катит громады своих валов, стремясь опрокинуть землю —

Всегда разрушая, всегда созидая, всегда исполненный силы —

Поэзия силы,

живопись силы,

музыка силы,

и пляска силы,

Ритм силы!

Лунный свет, серебряный и слабый,

Озаряет рощу за деревней,

Сквозь ночные облака мерцают

Несколько едва заметных звезд.

Млечный путь заволокло туманом,

Что с далекого приходит моря,—

Может, приплыла сюда сирена

Жемчугом оплакивать луну?

О моя милая девушка!

Я не повинен в измене —

Ты не должна изменить думам заветным моим.

Ради того, чему в мире отдал любовь я и сердце,

Видишь — сгораю совсем!

О моя милая девушка!

Разве ты знаешь о прошлом?

Думаешь — окаменел я в рабстве жестоком моем?

Знаю, ты хочешь, чтоб сердце ярким огнем пламенело

В черной груди у меня.

О моя милая девушка!

Я размышляю о прошлом —

Был я когда-то стропилами, крепкими балками был.

Годы лежал под землей я, заживо погребенный,

Ныне — увидел я свет.

О моя милая девушка!

Солнечный свет я увидел,

Думаю непрестанно я об отчизне своей.

Ради того, чему в мире отдал любовь я и сердце,

Видишь — сгораю совсем!

Вот уж всходит утреннее солнце,

свет его совсем похож на лунный

Он косыми длинными лучами

проникает в тьму сосновой рощи,

На песке молочно-серебристом

возникают голубые тени.

А за рощею синеет море —

глубока, чиста вода морская,

И далеко, в море, виден остров,

окруженный дымкою тумана,

Словно и сейчас еще влюбленный

в ласковые сны вчерашней ночи.

Я бреду по солнечной дороге

тихо, за руку ведя ребенка,

Птицы высоко летают в небе,

распевая утренние песни,

И, как будто отвечая птицам,

сердце начинает петь тихонько.

Южный ветер дует с моря. В роще

Синий дым над соснами струится —

Это девушки в косынках белых

Жгут костер, в огонь бросают ветки.

Я гляжу на девушек, на пламя

И шаги невольно замедляю:

Юность человечества я вспомнил,

Предков, живших вольно и беспечно.

Дети в деревне, у леса росли.

Дети лишились друзей.

В город они пришли.

Плакали здесь и хирели они.

Песни забыли и смех...

Мчались пустые дни...

Дети окраиной города шли.

Вдруг увидали они

Два деревца в пыли.

Будто бы встретив родных иль друзей,

Дети бросились к ним

Слушать шелест ветвей.

А вот река моя!

Цикады... Пахнет илом...

Здесь воздуха, пришедшего с полей,

Свободная струя...

Он треплет кудри ивам

И серебро срывает с тополей...

О, старые друзья!

Как мне не быть счастливым —

Конец разлуке тягостной моей!

Гляжу на уток я,

Что строем молчаливым

Плывут под сенью ивовых ветвей...

Говорят,

что стихи у меня —

бешеные,

как собаки,

покусанные другими.

Может быть, это и правда взвешенная,

а может — бессмыслица этому имя.

Но если в стихах

есть что-то собачье,

если можно сравнивать так их,

утверждаю:

мои — не иначе

как бешеные собаки.

Есть болонки,

таксы и фоксы.

Дамы целуют их

в милые мордочки,

заставляют проделывать фокусы,

перепрыгивать через жердочки.

Есть суровые

доберман-пинчеры.

Горло рвет их железная челюсть.

Такую собаку

неплохо вынянчить

для особо серьезных целей.

Есть стройные гончие

с лаем зычным,

с телами греческих изваяний.

Азартные игроки обычно

устраивают их состязанья.

Есть охотничьи,

есть и другие —

овчарки,

дворняги,

почтовые-скорые,

лайки,

сыщики,

цирковые

и для опытов в лаборатории.

Много еще

различных пород есть...

Но одно

для всех характерно:

перед хозяином

страх и робость,

собачья угодливость,

собачья верность.

Только

бешеная собака

вдруг теряет собачий облик,

не боится грозы и мрака,

забывает нытье и вопли.

Для нее уже нет различий

между золотом и жестянкой...

Ты ласкаешь ее и кличешь,

но напрасны твои приманки.

Не нужны ей

твои галеты,

не страшны ей

твои запреты!

У тебя ведь

не больше рук,

чем у любого из слуг!

У царской наложницы

взгляд не чище,

чем у последней нищей.

Судорожно разжав пасть,

высунув кровавый язык,

она несется, чтобы упасть,

она несется, чтобы пропасть, —

напрямик.

Сегодня она за себя мстит,

мстит за то, что она — собака.

Кто бы ты ни был — прочь с пути,

насмерть закусан будет всякий!

Собачья ярость ее страшна,

она передаст тебе свой гнев...

Станешь бешеным, как она,

рабство свое презрев.