Часть 4. Современная поэзия

Мхи, сорняки

Или зелень пушистая злаков?

Или зеленая рябь застилает мой взор,

Долго в окошке вагонном

Пейзаж одинаков:

Сонный, зеленый

Плывет-наплывает простор...

Это хлеба —

Неоглядное море страданий,

А над волнами, на шее, длиннющей, как жердь,

Вдруг голова

Со всклокоченными волосами —

Стайка густых тополей,

Заслоняющих смерть...

За тополями

Под солнцем иссохшие руки

Вертят колодезный ворот — священен их труд!

Струйки живительной влаги —

Даянье за муки.

Всех, кто отмучился, лег —

Тополя стерегут.

Лёссовый холмик

Под тощими кронами спрятан,

Душ отдыхающих вечен и сладок покой.

Вот за святые труды и бесценная плата:

Нет ни тревоги,

Ни боли тебе никакой! ..

Спустилось солнце, и заботы дня

Прочь отошли, оставили меня.

Печальный сумрак, тишину храня,

Не зажигал я в комнате огня.

Будить мечты дано вечерним зорям.

Оцепененье овладело мной...

Я словно окунулся в мир иной,

Как в сумерки меж радостью и горем.

Представилось мне: вместо потолка

Нависли надо мною облака,

Из влажной, моросящей пелены

Пробился бледно-желтый луч луны;

Журавль бессмертный — сказочная птица

В одежде белой с алым хохолком —

Вплывает на луче и прямиком

Из облаков ко мне, ко мне стремится.

Ни он ни звука мне, ни я ему...

Но, прикоснувшись к гостю моему,

Я ощутил, как чудо из чудес,

Свою причастность к таинствам небес.

Журавль прекрасный-... кто он и откуда?

Поднял глаза... Где люди? Где луна?

Мрак навалился, воет тишина.

Теперь всю ночь без сна лежать я буду.

Хризантемы в зеленой фарфоровой вазе,

Хризантемы в хрустальном граненом сосуде,

И в плетеной корзиночке феи небесной,

И с кувшином вина на эмалевом блюде;

Хризантемы средь тонких бокалов и крабов...

Хризантемами часто любуемся все мы:

Вот бутоны, вот те, что едва приоткрылись,

А подальше — там в полном цвету хризантемы!

Здесь "куриные лапки" кровавого цвета

Смотрят в небо, блестя золотистой каймою;

Пышный "праздничный шар" над землею склонился

Розоватой причудливой бахромою.

Рядом — сонно-ленивые желтые астры,

Как пчелиные соты у них сердцевины;

Лепестки их, что тесно прижались друг к другу,

Прикрывают цветок занавескою длинной.

Хризантема — цветок и прекрасный и гордый —

Тяо Цяня великой души воплощенье!

Ты на празднике осени с нами ликуешь,

Это день твоего, хризантема, рожденья.

Не напомнишь ты нам сладострастную розу,

Незаметной фиалке с тобой не сравниться.

Прославляли тебя поколенья поэтов,

Ты — великой истории нашей частица.

О цветок благородный! Ты — сердце поэта!

Я пою о тебе — и душа оживает,

А когда я в раздумье о родине нашей —

Хризантемой надежды мои расцветают.

Вей же, вей над Китаем, о ветер осенний!

Я желаю воспеть — нет прекраснее темы! —

Хризантему — красу моей милой отчизны,

И отчизну, прекрасную, как хризантема!

Я прошу тебя, ветер, лети над Китаем,

Пронеси над отчизною думы поэта;

Пусть слова мои станут твоим дуновеньем,

Разбросай их цветами по целому свету.

Вей же, вей над Китаем, о ветер осенний!

Воспеваю я в строках горячих поэмы

Хризантему — красу моей славной отчизны,

И отчизну, прекрасную, как хризантема!

Толпа на улице горланила, ревела,

Текла рекой капризной — как хотела.

Так в молодости мысль не хочет знать предела!..

Ревет седой поток и рвется из теснины,

Путь пролагая в дальние равнины,

Где сгладятся его глубокие морщины.

И у прибрежных ив есть гордое стремленье

Взор совершенством привлекать и тенью.

Нет совершенств. Но есть несовершенство зренья.

Как перейду я мост, ведущий в день вчерашний,

Дай выход, бог, тоске моей всегдашней,

Всю кровь мою сгусти в один цветок на пашне.

Дыхание мое, будь ароматным паром,

Всем безучастным грудь зажги пожаром.

Я буду знать тогда, что жизнь ушла недаром.

Последнее, господь, желанье одиночки:

Душе моей ты не даруй отсрочки

И не храни при ней нечистой оболочки.

Свеча!

О, красная свеча!

Она ярка и горяча!

Скажи, поэт:

А сердце, что в груди твоей,

Сравнится ли пыланьем с ней

И таково ль на цвет?

Свеча!

Кто форму воску дал,

Кто стан твой стройный отливал,

Огонь души возжег?

Сгорая, ты даешь нам свет!"

Противоречье здесь, секрет?

Конфликт, ошибка, рок?

Свеча!

Противоречья нет

И нет ошибки тут:

Ты призвана давать нам свет,

Затем тебя и жгут.

Свеча!

Гори, гори всю ночь!

Вселенной ты должна помочь,

И пусть в лучах твоих

Растает страшный сон людей,

Ты кровь им пламенем согрей,

Разбей темницы их.

Свеча!

О, красная свеча!

Сиянье твоего луча

Едва пронижет тьму —

Тебя охватывает дрожь,

Ты восковые слезы льешь...

Но почему?

Свеча!

Ты призвана сиять.

Зачем же слезы проливать?

Горенье — радость, свет!

А! .. Знаю! Ветер так жесток,

Он гасит слабый огонек

И сводит свет на нет.

Гореть и жить — одно и то ж:

Ты от волненья слезы льешь!

Свеча!

Гори и слезы лей,

Топи свой воск, свети сильней,

Теплом живительных лучей

Ты утешай людей и грей.

Свеча!

Весь век короткий свой,

Слезу роняя за слезой,

Ты чуешь смерти страх.

Тебе отмерен жесткий срок:

Обуглится твой фитилек

И обратится в прах.

Свеча!

Пусть слезы, смерть — пускай!

Плод жизни — щедрый урожай.

Дотла сгорев, людей согрев,

Взрыхлишь ты почву под посев.

Свеча!

"Не с жатвою спеши,

А под посев поля паши!"

Понятно каждому, кто не лишен ума:

Весь мир для нас — огромная тюрьма.

Но — образцовая! Ей должно обновлять,

Перевоспитывать, а не карать!

В грязи и в лужах башмаки промокли,

Но ливень освежил и вымыл душу;

Земля, насквозь пропитанная влагой,

Сырым дыханьем ударяет в ноздри...

В пруду сегодня золотые рыбки

Наверх всплывают — холод им не страшен.

Восточный ветер долго что-то шепчет...

Настойчивый! Не скуп на уговоры:

Он убеждает ласково тростник

Раскрыть едва проснувшиеся почки.

Они набухли под дождем весенним,

Но вышел пруд из топких берегов,

И стебли оказались под водою.

А тонкие, сухие ветки вяза

Приход весны не замечают вовсе;

Они к беседке старой прилепили

В голубизне чешуйчатого неба

Иероглифами их можно счесть,

Шедевром каллиграфии тончайшей.

Так по почтовой голубой бумаге

Прошлась бы кисть монаха Хуай-су.*

Величиною с добрый боб, не меньше,

Бутоны на кустарнике гвоздичном

Исполнены великой силы жизни:

В небесный свод уставясь удивленно,

Предчувствуют свой завтрашний расцвет.

Вот так же в муках творчества поэт

Пытается в пространстве уловить

Звучанье неоконченной строки.

Весна! Стремясь в твои проникнуть тайны

И испытав твои святые чары,

Я забываю о самом себе.

О, если бы на то достало силы,

Чтобы в твое великое творенье

Мне фразу неумелую вплести!

Ты — и баловень природы

и ошибка роковая:

Искра, брошенная ею,

в сердце пламенем пылает.

Жар души — не адский пламень,

но горнило-тело хрупко:

День придет — огонь взыграет,

разорвет твою скорлупку.

Мед любви познало сердце

для того, тебе сказали,

Чтобы радости и счастья

в нем цветы произрастали;

Но тоска в нем и страданья

глубоко пустили корни,

Сердце бедное сжимают

все теснее, все упорней.

В чем же смысл мучений этих —

кто ответит мне, о небо?

Человек! .. Никто на свете

так велик и мудр так не был!

Проникает в тайны жизни

человеческое око.

Оттого ли жизнь карает

человека так жестоко?

Новый год опять нагрянул —

зверь с ощеренною пастью

Все вперед нас, к смерти гонит,

к мраку, холоду, ненастью...

Широко Судьба шагает,

шаг величием отмечен.

Путь ее гигантский — Время —

безначален, бесконечен.

Нас же, мечущихся слепо

и без толку, муравьями,

Отшвырнет судьба ногою

да стопой придавит в яме.

Вот и дело! .. Смерть, давно ты

мне грозишь своим явленьем.

Приходи, прошу, скорее,

положи конец мученьям.

Смерть на стук наш не откроет

врат в свое гнилое царство.

Жизнь, хоть просишь — не уходит,

как и смерть, полна коварства!

Представьте, люди говорят,

Я на звезду похож,

Но тускло звездочки горят...

Сравненье это — ложь!

Но пусть я — слабая свеча,

Что дарит людям свет:

Есть польза от ее луча,

А в звездах проку нет.

Похож я, говорили мне,

На пламенный цветок:

Мол, ветер, дуя по весне,

Пожар во мне разжег...

Пусть так. Еще порыв — и что ж?

Я весь сгорю дотла,

В золе остывшей не найдешь

Ни красок, ни тепла.

Готов сравнить меня иной

С темнеющей вдали горой,

Я — темный-де поэт.

А может быть, моя душа,

Как даль морская, хороша,

Как свежих роз букет!

Да, могут люди невпопад

Бог весть чего наплесть! ..

И так и этак говорят,

Не скажут лишь как есть.

Благодарю, мои друзья,

Я отвечаю им,

Вниманьем вашим тронут я

К достоинствам моим.

Столь часто быть героем дня

Завиднейший удел.

Но ведь у вас и без меня

Полно забот и дел.

Когда вас в спешке, в суете,

Изнывших в летней духоте,

Овеет ветерок —

Ведь вы не спросите, зачем

Явился он и прислан кем...

Одно здесь важно — в срок!

День был полный!..

Жизни волны

К ночи улеглись.

Над землею

Толстым слоем

Стылый мрак навис.

Древним зеркалом глядится

Молчаливый пруд.

В нем ничто не отразится —

Пусто, сыро тут.

Наклонись над ним, прохожий:

Пусть покажет он,

Как издерган, как встревожен,

Как ты изможден!..

На мгновенье станешь зрячим.

Но не смыть слезам горячим

Пыль дорог с лица.

Отчего бы им, упорным,

Непритворным, непокорным,

Литься без конца?

Видно, есть у слез желанье

Намочить твой ус

И вселить в тебя познанье:

Вот он — жизни вкус!

И тебе, подушка, тоже

Свой назначен груз.

Что ж, испробуй, как прохожий

Тот же самый вкус...

И терпи: еще не скоро

Заблестит рассвет...

В чем еще найдет опору

Высохший скелет!

Гулко отбивает стражи

Барабан ночной*,

Слышу сердцем, слышу даже

Грудью и спиной.

Бьет он тяжко, бьет сурово,

Призывает встать и снова

Устремиться в бой.

Струны-нервы натянулись,

Волны жизни вновь качнулись,

Тянут за собой...

Смерть найдет меня в сраженье:

Бегство — то же пораженье;

Сдаться в плен? Забудь!

Жизнь загадочна, жестока:

Как увидеть подоплеку,

Что принять за суть?

Все вино всей жизни нашей

В золотой небесной чаше.

Чья же тут вина,

Что кого-то обделили,

Что кому-то дать забыли

Этого вина?

Чтобы в шутку тебе помолиться,

Я сандал благовонный зажег.

Кто, однако, подумать бы мог,

Что так сильно он разгорится!

Что туманом заволокут

Мир вокруг ароматные струи,

А в слезах, что из глаз потекут,

Растворятся твои поцелуи! ..

Утишая мой детский испуг,

Ты, как мать, зашептала мне вдруг:

"Здесь я, здесь..." И с лукавым упреком:

"Это будет тебе уроком!"

Искра смеха — и слез уже нет.

"Шутки брошу..." — шепчу я в ответ.

Погасла лампа. На кровати — Спящий.

И лунный свет,

Серебряный, скользящий,

В окно сквозь чащу листьев просочился,

По лбу, щекам уснувшего разлился,

Целуя сонный лик,

Легко лаская,

Случайные следы с него смывая,

Следы борьбы, усилий, напряженья,

И оставляя только выраженье

Недумного покоя и свободы,

Дарованное промыслом природы.

Черты лица плывут

И тонут где-то

В скольженье тени и в скольженье света.

Вот человек в естественном обличье!

Вот подлинность творенья

И величье!

В созданье человечьего лица

Луна служила формой для творца.

Как люб мне,

Как мне дорог этот Спящий,

Неискаженный, чистый, настоящий!

Спокойствие во всех его чертах.

Проснется он — во мне проснется страх...

Чем дольше я гляжу на облик милый,

Тем я о нем тревожусь с большей силой

Каким его увижу в то мгновенье,

Когда настанет время пробужденья.

Мне самому б заснуть до той минуты!

Но ласточкой осенней

Дрема круто

Вычерчивает круг перед глазами

И тут же исчезает за домами.

Струй серебро

Луна все льет и льет

На Спящего,

В его отверстый рот...

А тот, отбросив кандалы забот,

К источнику припал и пьет и пьет!

О, пусть не прерывается твои сон,

Пусть бесконечно долгим будет он.

Пей влагу света лунного и спи,

Не просыпайся,

Сладостно храпи.

Мне так приятно слушать этот звук!..

Он говорит мне, что открылись вдруг

Врата в храм сердца Спящего...

Творец

Там полновластно правит наконец.

Солнце трудилось в поте лица

День-деньской без конца.

И вот, получив в награду

Сумрак, покой и прохладу,

Раскраснелось от счастья светило,

Лучи за горами скрыло.

Тихо... Неслышным дождем темнота

Сеет и сеет над миром;

Каждым листочком отходят ко сну

Ветки зеленых акаций.

Порастащили к себе фонари

Злато — остатки заката,

И с высоты золотые цветы

Мреют подслеповато.

Только фонтан, неуемный фонтан

Смехом безмолвие будит.

Плотно поужинав в душных домах,

Сытыми пчелами люди

В сумрак, сгустившийся над переулком,

Стайка за стайкой, спешат на прогулку.

У деревянных перил моста

О чем негромко жужжат уста? ..

Предмет обсуждений — краса и уродство,

Низость людская и благородство,

Всевластья женского строй непрочный,

А также губительный ветер восточный.

Волшебные сумерки! В чем ваша тайна?

Лишь в том, что подслушано мною случайно?

В жужжанье толпы, что над ухом повисло?

И нет в вас иного, высокого смысла?..

Тоска в разлуке!..

Как она созвучна

Сыпучим,

Красным

Высохшим бобам,

Что падают на дно кувшина жизни

Уныло, монотонно:

Бам!.. Бам!.. Бам!..

Тоскливые, размеренные звуки —

Вой одиночества

И дребезжанье скуки.

Тоска в разлуке — огненное жженье!

И только ливень подоспевших слез

От жарких языков несет спасенье.

А если вдруг заплакать не успеешь,

Сам в сушняке тоски

Истлеешь...

Родная!

Наш союз пытаюсь объяснить.

Допустим, я — основы тканой нить,

Ты — тоже нить, ты создаешь уток,

Так брачную парчу

Соткал на счастье рок.

Но что за удивительная ткань!

Любимая, как на нее ни глянь —

С лица, с изиаики, слева или справа —

Прочтешь на ней одно и то же, право...

И прямо на нее смотри, и вкось,

И против света прогляди насквозь —

Читается, увы, все то же: "врозь".

Всю ткань буравь надеющимся взглядом,

Нет слов таких, как "вместе" или "рядом".

Тоска в разлуке — как немой комар;

Над ухом не звенит,

Но и не трусит:

Подкравшись потихоньку,

Вдруг укусит!

Сначала — отупляющая боль,

Потом чесаться час-другой изволь.

О сердце мое!

Беззащитный израненный город.

Полночный покой

Тоской неожиданной вспорот.

Напала она —

И город мой сдался мгновенно.

Я ждал, что тоска,

Ворвавшись в него дерзновенно,

Даст волю страстям,

Побушует и скроется снова,

Но в сердце опа

Навсегда поселиться готова.

Не выйти из плена...

И цели тоски несомненны:

Возводит захватчица

В сердце дворцовые стены.

Мне уйти бы от вас навек,

Но бессильный я человек,

С вами связан нерасторжимо —

Ты, судьбою отпущенный век,

Ты, тоска в разлуке с любимой.

Союз двух душ и тел — великий дар,

Земной мы вместе составляем шар.

Но и велик изъян в прекрасном даре:

Шар состоит из разных полушарий.

Я — полушарье западное, ты —

Восточное...

Меж нами не мосты,

Нет, Тихим океаном разлилось

Меж нами море горьких наших слёз!

Подушечной тоски и бреда ночь

Все тянется, все не уходит прочь.

Лишь ночь одна

В цепи из многих лет,

Одна волна...

Им в море счету нет.

Любимая!

Как время превозмочь?!

В день нашей встречи, может быть,

Тебя, любимая, целуя,

Горячей, терпкою слезой

Щеку твою вдруг обожгу я.

Слеза такая, милый друг,

Естественна, как дождь в ненастье.

В ней заскорузлость, накипь в ней

Копившейся годами страсти.

Я посылаю тебе стихи.

Иероглифы тебе непонятны?

Ты пальцами можешь потрогать их,

Погладить безвестные, смутные пятна.

Так щупает врач учащенный пульс,

Вникая во все ощущенья больного...

Я верю: понятными станут тебе

И смысл, и биение каждого слова,

Едва убедишься, насколько похожи

Стук сердца в груди твоей

С ритмом их дрожи.

Я представляю: в сумерки вечерние

Вдруг буря налетит и грянет гром.

Любимая, тебе бояться нечего!

Друг друга крепко за руки возьмем

И сядем у окна, храня молчание.

До горизонта видно будет нам,

Как силы наших чувств, столкнувшись яростно,

Вдруг рассекают небо пополам.

И вспыхивают искры — наконечники

Стрел золотых, что россыпью летят,

И эти вспышки, эти брызги яркие

Порой самим же нам глаза слепят.

Хоть красота для всех бобов обычна,

На вкус они весьма, весьма различны:

Остры, горьки, с кислинкой, или сладки.

Уж если их делить в таком порядке,

Все острые я преподнес бы истым

Ревнителям приличий — моралистам;

Все горькие мы сами проглотили б,

Все кислые нам жажду утолили б,

Все сладкие отдали б мы сполна

Соседям.

Для чего? —

На семена.

Я, песни разнозвучные слагая,

Все пел, тебя нередко забывая,

И к истине пришел простой и ясной:

Я песни не создал еще прекрасной.

Аккорд последний,

Перл созданья нужен,

В котором связи слов — как нить жемчужин,

Где каждый звук исполнен не иначе

Как о тебе

Слезой моей горячей.

Лишь с этой песней,

Павши на колени,

Я вымолю себе

Твое прощенье,

Любимая невыразимо!

Сон тягостный довлеет надо мной.

Мне снилось: ты стоишь ко мне спиной.

Был ветер, снег... Из мрака туч

Вдруг солнце красное пробилось.

Из стужи чувств, как яркий луч,

Мне дума о тебе явилась.

Как свет внезапного могуч!

Ни то, ни это мне не снилось.

Кто мы — ты поняла?

Две восковые красные свечи.

Призвали нас на пиршество в ночи,

Поставили в застолье по углам.

Мы светим возлияющим гостям,

Часы досуга им увеселяем

И — таем,

Жизнь короткую сжигаем.

Когда устанут гости пить и петь,

И нам пора настанет догореть.

Зимою долгими ночами

Никак рассвета не дождешься.

Потом на побледневшем небе,

Холодном и свинцово-сером,

Увидишь ли улыбку солнца?

Плачь, плачь, любимая...

Что делать?

Ведь это — будущее наше!

Дух моря я,

Разгневан я, бушую.

Тебя поймал я, лодку небольшую,

И между двух приливов злобной страсти

Смотрю со смехом на твое несчастье.

Мне, духу, твой конец всего потребней:

Хватают лодку волн зубастых гребни,

Вонзаются,

Грызут ее,

Ломают

И вместе с мачтой тоненькой глотают.

Когда б я стал писать ее портрет,

К искусствеиности не прибег бы, нет!

Неверный штрих, пусть даже самый малый,

На нет бы совершенство свел, пожалуй.

Художническим виденьем владея,

Здесь применить его я не посмею:

Набор кривых и произвольных линий

Не передаст красы моей богини.

Таким создам ее изображенье,

Каким оно приходит в сновиденья —

Нагой, хрустально-чистый ликом ангел!

И, чтобы избежать недоуменья,

Пусть ангел за спиной имеет крылья.

Но если тщетны все мои усилья,

Не ангел — яркий феникс встречен будет,

Художник за ошибку не осудит,

Пронзительно кричит ночная птица;

Холодный ветер громко в дверь стучится,

О стены бьется, в окнах рвёт бумагу,

Срывает с крыши с воем черепицу.

Вот-вот ворвется в дом он сгоряча...

Испуганная красная свеча

Все плачет без опоры и защиты.

Нагар все меньше пропускает света,

И застывают слезы в сталактиты.

Любимая, откликнись! Где ты?

Войди сюда походкою летучей,

Сними нагар, наросший черной тучей,

Прикрой ладонью фитилек раздетый.

Любимая, откликнись! Где ты?..

Я расскажу, пожалуй, и об этом.

Под музыку трещоток и свирелей,

Под звук то низких, то высоких трелей

Я головной платок с нее совлек

И яркую свечу во тьме зажег;

Шепнул пад ухом, шпильки вынимая:

"Желаешь ли ты знать меня, родная?"

О вы, кто станет слушать мой рассказ,

Заранее могу представить вас:

Я под улыбкой ваших лиц бесстрастною

Увижу зависть — тайную, прекрасную.

Когда ты днем пробудишься от сна,

Я вижу, что щека твоя красна.

На ней печать бамбуковой циновки.

Не цепь ли то богини сна, плутовки,

Сковавшая так крепко душу?

Щеку целую

И оковы рушу.

Как ход часов неумолим и скор!

О страшный измерительный прибор,

Ты времени процеживаешь море!...

Расцвет, паденье?

Счастье или горе?

"Тик-так, тик-так... " —

я слышу звуки эти,

Но каково же ныне их значенье:

О прошлом говорят они расцвете

Или о будущем паденье?

Вот стоячее болото с жижей липкой.

Не взволнует ветер воду рябью зыбкой,

Тошнотворный запах гнили не разгонит;

Все живое под собою топь хоронит!

Если бросить в эту жижу ржавой жести,

Хлама медного, — чтоб прел с трясиной вместе.

Если станет малахитом рухлядь эта,

Ржа на банках — нежным персиковым цветом,

Желтый жир, расплывшись пестрыми кругами,

Станет радужной, узорчатою тканью,

А микробы, что кишат здесь и ликуют,

Облака, зарю из ткани образуют,

Если мертвая вода вином забродит

И жемчужины сольются в хороводе, —

Вот тогда-то это смрадное болото,

Может быть, за красоту похвалит кто-то.

Но болото — есть болото. Это ясно.

Что гниет — уже не может быть прекрасным.

Здесь лишь мерзость — от поверхности до дна.

Что ж, посмотрим, что за мир создаст она

Не сетуй на меня!

Что, собственно, произошло меж нами?

Пути людей — простых и с именами —

Сойдутся, разойдутся без огласки,

Как на воде стоячей листья ряски.

Былые встречи в памяти храня,

Не сетуй на меня!

Не спрашивай меня!

Ты видишь, как дрожат мои ресницы,

Слеза вот-вот готова с них скатиться.

Не будь теперь со мною так сурова,

Остерегись произнести хоть слово.

Вопросы лишние из головы гоня,

Не спрашивай меня!

Не беспокой меня!

Тепла в душе ни капли не осталось,

И сердце сжалось, в нем одна усталость.

На пепле не разжечь уже огня...

Не беспокой меня!

И не ищи меня!

Не смей желать со мною новой встречи,­

Нам отвечать друг другу, право, нечем;

Ни для тебя, ни для меня не тайна,

Что эта наша встреча так случайна!..

Расстанемся ж, друг друга не виня,

И не ищи меня!

Не замечай меня!

Запру я двери на замок отныне.

Считай, что я один в беде повинен,

Но ни во тьме, ни в ярком свете дня

Не замечай меня!

Свет лампы мягко освещает стены

Солидны стулья, стол и гобелены.

Я к дружеской их близости привык.

Здесь аромат идет от старых книг,

И белизна, и контур чаши стройной,

Как добродетель женская, покойны.

Сопит младенец, ухвативший грудь,

И тут же ухитрился прикорнуть

Мой старший...

Шепчет сердцу сон их сладкий,

Что мирно все вокруг, что все в порядке.

В таинственной, уютной тишине

Песнь умиления дрожит во мне,

Но — тут же превращается в проклятье.

Ночь, не отдамся я в твои объятья!

Спокойствие в четырехстенном мире

Не для меня: мой мир намного шире.

Когда и через стены мне слышны

Отчаянье, истошный вопль войны

Когда лишь по углам покой теснится

Ночь, как же сердцу моему не биться?!

О, если б только собственные чувства

Предметом были моего искусства,

Лишь ради них я раскрывал бы рот —

Пусть прах могильный этот рот забьет!

Пусть в черепе кроты найдут жилище,

Пусть станет плоть червям могильным пищей,

Когда стенных часов уютный бой

Вдруг для меня, довольного собой,

Своим вином, своим стихописаньем, —

Моих соседей заглушит стенанья,

А книжица изысканных стихов

Мне тени заслонит сирот и вдов,

Окопников, что умирают стойко,

Безумных, что грызут зубами койку!..

Нет, как бы ты меня ни подкупало,

О счастье, этих стен мне слишком мало.

Чу, выстрелы!.. Загубленные души...

И вопль предсмертный снова лезет в уши.

Мирком от мира не отгородиться.

Ночь, как же сердцу моему не биться?!