Солнце в зените

Глава тридцатая

Вестминстер, декабрь 1485 года

На коленях у Бесс сидела ее пятилетняя сестра. 'Послушай, Бриджит', - прошептала она ей, - 'я научу тебя рождественской песне...вот такой:

Вот настало Рождество, и все на свете нашем белом

Вдруг стало хорошо, что прежде счастьем не горело.

В далеком Вифлееме, что Господь заботой осенил,

Ребенок в мир благословенный двери отворил.

Даруй нам позволение всегда ему служить,

Святая Троица блаженная, дерзнем тебя молить'.

Бриджит внимательно выслушала и, при повторении Бесс стихотворения, начала ей подпевать. Для Сесилии это была любимая рождественская песня, напоминавшая о неисчислимом множестве уже прошедших празднований Пришествия Христа. Девочка повернулась.

'Как долго осталось ждать до Рождества, Бесс?'

'Всего три дня, Бриджит. Сегодня у нас четверг, а Рождество наступит в воскресенье'.

Четверг, двадцать второе. Ровно четыре месяца после событий при Редмор Плейн. Утром Сесилия ходила в собор Святого Павла, тайно заказав там поминальную службу о душе дяди. Она спросила себя, не поступила ли Бесс подобным образом, но знала, - уточнять не будет. Появилось определенное количество тем, которые Сесилия с Бесс обсуждать перестали, даже находясь друг с другом наедине. Они не упоминали ни о Редмор Плейн, ни об умерших братьях, ни о младшем кузене Эдварде, попавшем в Тауэр под арест. О Ричарде сестры тоже не говорили.

Двадцать второе декабря. Меньше, чем через месяц, Бес станет королевой Тюдора. Он уже успел отменить Акт о королевском титуле, сжег все копии, и теперь восемнадцатого января должен жениться на Бесс. Об этом девушки также молчали.

'Бесс, утром в соборе Святого Павла я видела Джека'. Сесилия замялась, снизив голос еще больше, хотя кроме сестер в комнате никого не было. 'Думаешь, ему ничего не станет угрожать, когда тебя коронуют?'

Бесс поцеловала Бриджит и поставила ее на пол. 'Не знаю'. Ни одна из владеющих девушкой мыслей не отразилась ни на лице, ни в голосе, и помнящая сестру, полной теплоты и выразительности Сесилия больше не смогла сдерживаться.

'Не надо, Бесс', - взмолилась она. 'Не замыкай и для меня свое сердце'.

Услышать ответ так и не удалось, так как в этот миг дверь отворилась, и к ним вошла Елизавета.

'К тебе посетитель, Бесс', - тихо сказала мать, - 'твой будущий господин супруг'.

Сесилия одеревенела, склонившись перед Генрихом Тюдором в глубоком реверансе, чего ни разу не совершала в частном присутствии батюшки или дяди.

Он был молодым человеком, которому еще не исполнилось и двадцати девяти лет, но лицо его юностью не светилось, - опасности изгнания научили Генриха хорошо хранить свои секреты. Слишком хорошо, - подумалось Сесилии. Она ощущала себя рядом с ним не в своей тарелке и смущенно понимала, что Тюдор это знал. Встретившие ее взгляд глаза отливали чистым серым, столь же призрачным и глубоким, словно колодезное дно, они не являлись окнами души, напротив, отражали исключительно то, чем Генрих решался поделиться.

Напряжение в комнате было осязаемо почти физически. Одна Елизавета отказывалась признавать сложную обстановку, не прекращая незначительную светскую беседу с давно выученной легкостью. Сесилия знала об истинном отношении матушки к Тюдору и изумлялась ловкости, с которой та маскировала свое пренебрежение. Но вот она заметила, как нечто блеснуло в его глазах, стоило Елизавете обратиться к будущему зятю - 'Генри', эти искорки подразумевали больше, чем брезгливость перед фальшивой близостью, и девушка в тревоге осознала, - мама ему совсем не нравится.

Сесилия была права. Отвращение Генриха Тюдора к Елизавете выражалось настолько явно, что он едва ли из кожи вон не лез, лишь бы вести себя с ней любезно. Вдовствующая королева представляла в его глазах воплощение всего наиболее им в женском поле ненавидимого - попустительства, вероломства и заносчивости. Большая часть нежелания Генриха жениться на Бесс объяснялась, на самом деле, предположением, - какова матушка, такова и доченька. Он стал таять по отношению к нареченной только тогда, когда осознал, - Елизавета и Бесс отличаются по характеру и темпераменту, словно вино и молоко.

Как только Генрих и Бесс остались наедине, в комнате повисло неловкое молчание. Сейчас их взаимоотношения приобрели большую, чем раньше, легкость, но ее еще было не достаточно для придания встречам удобства. Он и хотел бы, чтобы положение изменилось, не желая брать в постель незнакомку, но двойственность его чувств делала практически невозможным снижение мощности защитных механизмов. Генрих знал, Бесс не менее него не пылала стремлением вступать в навязываемый им брак, и негодовал на нее за это, он также негодовал из-за текущей в ее жилах крови Плантагенетов и из-за верности Йоркам, которой будущая жена могла управлять его недовольными подданными. Однако, Генрих должен был признать, в далеких от легкости обстоятельствах Бесс вела себя с большим достоинством. Еще она продемонстрировала полное отсутствие искусственности, сделавшее ее крайне притягательной и значащее для предполагаемого супруга столь же много, сколь и неоспоримая красота невесты.

Генрих посмотрел на нее, на мягкие алые губы, полную грудь, благородную осанку, и мысленно признался, - союз государственной важности обладал отдельными привлекательными сторонами, никак с политическими соображениями не связанными, - он сам по себе хотел бы заполучить эту девушку в постель.

Молодой человек последовал за Бесс к заложенному мягкими подушками подоконнику, опустившись туда рядом с ней в лучах зимнего солнца. Духи суженой напоминали ему диковинный аромат сандалового дерева, и, действуя по редко находящему на Генриха порыву, он наклонился и поцеловал ее в губы. Она приняла ласку пассивно, после краткого мига жених отодвинулся. Затянувшаяся тишина грозила вызвать неловкость, поэтому юноша почувствовал прилив благодарности, когда Бесс начала говорить о каждодневных вопросах, вежливо поинтересовавшись, как прошел сегодня его день.

'Довольно хорошо. Большая часть утра была отдана встрече с епископом Мортоном. Разумеется, для должности канцлера я изберу его'. Генрих продолжил рассказ об утреннем собрании Совета, упоминая исключительно общие места, ибо не верил, что в тайны управления страной следует посвящать женщин. Бесс слушала со вниманием, отвечая на ставящиеся вопросы, как следует. Маска соскользнула с ее лица только однажды, - когда Генрих назвал имя Уильяма Стенли, то увидел сжимание лежащих на коленях рук и побеление во внезапном напряжении костяшек пальцев.

Уголок Тюдоровских губ искривился в потайной улыбке. Он довольно охотно простил ей это чувство, ее ненависть к Уиллу Стенли, ибо его личная точка зрения на родственника была далека от благоприятной. Да, действительно, как Стенли и хвастался, при Редмор Плейн он создал короля, но также замечательно растратил время, приходя Генриху на помощь, дождавшись минуты, когда стало почти слишком поздно, и данной мелочи Тюдор не забыл. То были худшие мгновения его жизни, тревожащие сон даже сейчас, спустя четыре месяца после событий. Генрих был не в силах отступить, так как демонстрация слабости перед своими людьми дала бы такой же роковой результат, как и обладающий смертоносностью боевой топор Глостера. Тем не менее, зная это, он не мог надеяться проявить себя в битве лучше противника.

Беспомощно наблюдая, как на него замахивается палач, безумец на окровавленном белом скакуне и в сияющем на шлеме золотом обруче, Тюдор испытывал тоску, задумывался и удивлялся, каким чудом он еще жив.

Генрих моргнул, в глубине души проклиная память за ясность картинки и ее беспощадную реалистичность. Почему его должно преследовать уже свершившееся и минувшее? Тюдор являлся не единственным человеком, кому угрожала гибель. Вместо него, она забрала Глостера, попавшего в западню и оставшегося в одиночестве посреди кровожадных чеширцев Стенли. Тот пришел вовремя, чтобы спасти Генриху жизнь, но слишком сильно медлил, подвергнув ее опасности и поставив вроде бы заслуженную им благодарность под сомнение.

Рядом с Бесс на подоконнике лежала книга, и Генрих потянулся к ней, приветствуя безопасную для разговора тему. Это было элегантно переплетенное издание 'Жемчужины', трогательного оплакивания смерти возлюбленного ребенка. Открыв ее наугад, он начал перелистывать страницы издания и был приятно удивлен, когда Бесс нагнулась, указывая свои любимые отрывки, но удовольствие длилось ровно до тех пор, пока Тюдор не развернул форзац и не увидел начертанное на нем имя умершего: Ричард Глостер. Секунду он не сводил глаз с наклонной подписи, после чего коротко спросил: 'Это он вам дал?' 'Да'.

Генрих захлопнул книгу и бросил ее нас стол. Из глубины страниц вылетело письмо, упав к ногам Тюдора. Подняв его, король уже протянул бумагу Бесс, но был остановлен приковавшими взгляд словами 'мой замок в Ноттингеме'. Развернув послание, он быстро пробежал страницу зрачками.

'Дорогая Бесс,

Этим летом у меня было время хорошенько поразмыслить обо всем произошедшем, и думаю, сейчас я понял, как мы с тобой оказались в таком запутанном клубке. Скорбь имеет множество обличий, девочка. Нам никогда не смириться со смертью Неда, никому из нас, как бы мы его друг в друге не искали. Я искренне верю-'

Дальше Тюдор не прочитал, Бесс вырвала письмо из его рук.

'Это личное и не предназначено для кого-то, помимо меня'.

Гордость и здравый смысл Генриха единогласно советовали ему пропустить вопрос сквозь пальцы. Но слишком сильная необходимость выяснить содержание послания одержала верх, и он протянул руку, кратко пояснив: 'Я стану вашим мужем. Это дает мне право знать о находящемся за вашей спиной прошлом'.

Бесс посмотрела на него и неторопливо прошла к камину, очень медленно и подчеркнуто бросив письмо Ричарда в огонь.

Генрих не относился к демонстрирующим свои чувства людям. 'Я уверен, Бесс, что настанет время, когда мы поговорим о ваших взаимоотношениях с дядей'. Только напряженным произнесением слова 'дядя' он обнаружил глубину и длительность испытываемого гнева.

'Я согласилась стать вашей женой, Генрих. Я не желаю более ни войны, ни убийств и сделаю все, что в моих силах, дабы примирить йоркистских и ланкастерских сторонников. Сделаю все, что ожидается от супруги и от королевы, с Божьей помощью, подарив вам сыновей. Я не пойду лишь на одну уступку. Я не буду обсуждать с вами Ричарда Глостера...ни сейчас, ни когда-либо еще'.

'Не вам делать выбор, Бесс. Если вам предстоит стать моей женой, я имею право знать природу связывавших вас уз. Не будете же вы отрицать, что у меня есть достаточно причин для сомнений? Слухи, объединяющие ваши с Глостером имена таковы, что повествуют об испытываемой им нужде сделать беспрецедентное до настоящего момента общественное опровержение. Я слышал, как при французском дворе говорили, что он женился бы на вас, если бы посмел, что он-'

'Вы слышали ложь', - резко прервала его девушка. 'Дикон при жизни любил только одну женщину. И ею была не я. Если вы еще сомневаетесь, предлагаю научиться жить со своими сомнениями, так как я сказала все, что хотела'.

Ее презрение причиняло боль, но больше всего Генриха беспокоила спокойная интимность наименования 'Дикон'. Он сожалел, что решил коснуться этой темы, понимая, - они сейчас находятся на грани произнесения того, что невозможно простить, что способно разрушить надежду на достижение некоторого согласия, как бы хрупка данная надежда не казалась. Но Генрих не представлял, как отступить, ощущая себя обязанным настоять на ответах, в желании слышать которые больше не был уверен.

'Даже если вы говорите правду, то сообщили мне исключительно, что значила для Глостера Анна Невилл, а не что значил Глостер для вас. Бесс, я имею право знать, вы обязаны сказать мне. Он был вашим любовником?'

'Нет!' Вызывающий у него такое желание рот искривился, побелев по контуру. 'Не то, чтобы я надеюсь в ваше доверие мне, но нет, нет, он не был!'

Бесс дрожала, ее глаза наполнились злыми слезами, неприкрыто стекающими по лицу, и Генрих осознал, каким бы он ни обладал правами, этот вопрос задавать не следовало.

'Я верю вам', - наконец ответил Генрих, прикоснувшись к ее руке ладонью. Бесс отпрянула от прикосновения, и он отвернулся, зашагав к двери. Приступ гнева довел короля не дальше прихожей. Слишком многое стояло на кону, чтобы просто уйти, позволив этой обиде между ними загноиться. Нравилось им или нет, он и Бесс были связаны друг с другом, а Генрих не хотел ненавидящей его жены, подчиняющейся супругу с молчаливым омерзением. Он желал большего, чем ее тело, стремясь завоевать расположение и уважение. Повернувшись, Тюдор вернулся в комнату.

Бесс стояла около камина на коленях, шевеля в пламени щипцами. Генрих находился достаточно близко, чтобы рассмотреть ее цель, являвшуюся лежащим в золе обугленным обрывком бумаги. Ослепнув от слез, она всхлипывала и казалось, что и внимания не обратила на его присутствие, даже когда король над ней наклонился, попытавшись забрать щипцы.

'Бесс, вы напрасно обжигаетесь. Письмо сгорело. Его уже нет. Пойдемте и отдайте мне щипцы'.

Она покачала головой, удерживая их с удивительной силой. 'Нет...часть его не тронута огнем, я ее вижу...' Бесс совершила финальный выпад и добралась до послания. От прикосновения оно рассыпалось, раскрошившись на мелкие хлопья. Девушка бросила щипцы, зарывшись лицом в ладонях и расплакавшись.

'Бесс...Бесс, ради Бога...'

Генрих растерялся, в конце концов обняв ее и против воли поставив на ноги. Девушка покачнулась, все еще всхлипывая, как ребенок, не сдерживаясь и не останавливаясь, заливая слезами его камзол. Неуклюже отстранив Бесс, король стал нащупывать носовой платок. После мгновений, показавшихся ему необычайно долгими, ее рыдания перешли в менее судорожную степень, а дыхание уже больше не сдавливалось.

'С вами все в порядке?' - спросил Генрих, чувствуя, как Бесс замерла в его руках, будто впервые осознав, кто держит ее в объятиях.

'Да, я...я думаю - да', - ответила она очень тихо, отодвигаясь, чтобы создать между ними дистанцию.

'Раз вы уверены...' Генрих очень официально поднес ее руку к своим губам и повернулся, дабы уйти.

'Генри'.

Он остановился, когда ладонь уже лежала на дверной щеколде, и Бесс торопливо произнесла: 'Я...благодарю вас'.

Дверь закрылась, и Бесс бессильно опустилась на ближайший стул. Ее сдавливали острые вопросы и уверенность, что он снова планировал изводить невесту вопросами о Диконе. А Генрих просто показал себя более чувствительным и восприимчивым, нежели она могла ожидать. Но продолжал ли он ей верить? Если бы Бесс предложили выбрать три описывающих его определения, ими бы стали умный, таинственный и подозрительный. А при отборе из них только одного осталось бы - подозрительный.

Она совершила глубокий неровный вдох. Создала себе проблему, и все напрасно. Даже при повторном оживлении его подозрений, их будет довольно легко развеять, - стоит лишь начать спать вместе и Генрих сразу убедится в ее невинности. Но Бесс не желала сейчас об этом размышлять, Господи, только не на данную тему. Резко поднявшись на ноги, она принялась бесцельно кружить, внимательно глядя по углам комнаты, словно наблюдаемые ею загнанные в клетки тауэрские львы, измеряющие свою темницу шагами.

Неожиданно почувствовав, что продолжает держать в руках носовой платок Тюдора, Бесс остановилась перед огнем, бросив его в языки пламени. Те подпрыгнули, размываясь в ярком зареве, и в глазах девушки снова появились слезы.

'Я, Елизавета Йорк', - во весь голос произнесла она, - 'и мне следует стать королевой. Прости меня Господь, папа, королевой из династии Тюдоров'. Слезы закапали чаще, стекая по лицу, словно капли дождя. Генрих был прав, письмо Дикона сгорело, испепелившись до не доступного восстановлению состояния. Но Бесс его помнила, помнила каждое слово в нем. Память выстоит, ее сжечь нельзя.

'Скорбь имеет множество обличий', прошептала она. 'Вы были не правы, Дикон, не правы. Я любила вас ...'