Солнце в зените

Глава двадцать первая

Вестминстер, апрель 1483 года

Когда лодка Томаса Грея приблизилась к Вестминстеру, сумерки уже сгустились. Он совсем не радовался, будучи так срочно вызванным из Шена. Подобно большинству людей, наслаждающихся свободной от болезней жизнью, Эдвард являлся очень терпеливым пациентом, вынужденным признаваться в испытываемых недомоганиях равно докторам и невинным свидетелям оных. Вскоре после своего возвращения из Виндзора король подхватил простуду во время растянувшейся на день поездки на рыбалку, и в последовавший за праздником Пасхи понедельник был вынужден лечь в кровать. Даже легчайшее монаршее нездоровье окутывало Вестминстер облаком угрюмости, поэтому Томас быстро заскучал. Он не единожды ощущал желание поежиться под кнутом капризной язвительности Эдварда, и, недолго думая, решил удалиться сразу, как отчим сумеет поправиться и подняться на ноги. Но и четырех дней не минуло, как по направлению верхнего течения реки прибыло послание от матушки, содержащее непонятное требование немедленно возвратиться в Вестминстер.

Томас не отличался особенной чувствительностью к особенностям окружающего мира, тем не менее, почти моментально ощутил, что что-то заметно ухудшилось. Мрачно притихнув, Вестминстер замкнулся, а немногие встречаемые по пути его обитатели блуждали, подобно сомнамбулам. Ко времени достижения палат королевы неосознанная тревога уже грозила вспыхнуть действительным пониманием происходящего. Но Томас так и не успел приготовиться к обнаруженному в материнских комнатах.

Дамы Елизаветы ходили с покрасневшими глазами, сопя в скомканные носовые платки. При виде молодого человека хорошенькая блондинка, от случая к случаю составлявшая ему общество по ночам, разразилась слезами. Он неловко хлопал ее по плечу, стараясь отыскать в рыданиях девушки хоть какой-то смысл, когда дверь раскрылась, и матушка неожиданно закричала на него, словно бессвязно бранящийся безумный, желая узнать, почему сын не у нее, а флиртует с одной из ее фрейлин, хотя знает, что Елизавета ждет его на протяжении многих часов.

Томас разинул рот, ошеломленный материнской вспышкой ярости настолько, что даже не подумал прибегнуть к защите. Схватив его за руку, Елизавета втащила молодого человека в спальню и тут же принялась заново Томаса распекать.

'Где, во имя Господа Всемогущего, ты находился? Я послала за тобой еще прошлой ночью!'

'Ваш посланник добрался до Шена к полуночи. Я уже спал', - воспротивился Томас. Даже в двадцать девять лет он продолжал благоговеть перед прекрасной женщиной, подарившей ему жизнь, поэтому торопливо обратился к успокаивающим оправданиям: 'Я прибыл так скоро, как только смог. Что стряслось, Матушка?' Слишком потрясенный для любезных уловок юноша выпалил: 'Вы выглядите крайне бледно? Что не так?'

'Дело в Неде'. Елизавета сглотнула, проводя языком по губам. 'Он...он умирает'.

Выражение лица Томаса не поменялось. Он продолжал выжидательно смотреть на мать, собранно и озадаченно. 'Что?'

Елизавета не ответила, и ее сын начал резко неубедительно смеяться. 'Быть не может! У него обычная простуда, не более того. Простуда!' Но, даже изрекая эти слова, молодой человек уже оседал, принимая начинающий проникать в его разум удар.

'Доктора сначала тоже так думали', - вяло заметила Елизавета. 'Но потом у него появилась боль во время дыхания и резко подскочила температура. Нед два дня горит в лихорадке, и ничего не в силах было ему помочь. Вчера он начал кашлять перемежаемой кровью слизью, из чего Хоббис заключил, что надежды не осталось, и Нед умирает... '

'Ошибаются ваши доктора, они должны ошибаться! Он не может умереть. Не может!'

Елизавета говорила совершенно то же самое, впервые столкнувшись с отчаявшимися докторами, замыкаясь в оглушенном недоверии, смешиваемом с безумным, не поддающемся разумным доводам приступом паники. В конце концов, и она не смогла отрицать очевидность своих предчувствий, того, что причиняющее Эдварду мучительную боль дыхание и рубящий кашель пускают корни приближающейся смерти. Пусть Елизавета и разделяла с сыном упрямый отказ взглянуть в лицо правде, у нее не осталось сочувствия для сострадания и пощады ему. Слишком сильная нужда ее обуревала.

'Говорю тебе, он умирает', - закричала она, - 'и говорит, что ничто не способно выторговать для него и одну драгоценную секунду жизни! Умирает! Слышишь меня, Том? Умирает, оставляя наследником мальчишку, которому и тринадцати еще не исполнилось!'

Елизавета тревожно близко подошла к состоянию истерики. В ее голосе зазвучали неожиданно резкие нотки, в стекленеющих зеленых глазах зрачки сократились до мерцающих пугающих точек. Прильнув к Томасу, она болезненно царапала его ногтями, вынудив, в итоге, молодого человека оторвать свои руки от материнских. Крайне встревожившись, он бормотал слова утешения, умиротворяюще произнеся: 'Я знаю только, что Эдвард еще очень молод, матушка, но он способный парень, его с самого рождения воспитывали будущим королем. И он позволит нам давать ему советы, если вы, Энтони и я...'

Елизавета покачнулась. 'Ты в этом уверен? Тогда есть нечто, что тебе стоит послушать. Вечером Нед вызвал своих душеприказчиков, сделав дополнения к последней воле. Мне сказать тебе, что он прибавил, Том? Нед все оставил брату! Прости ему Господь, но он назначил Глостера Охранителем королевства!'

Пока Томас явно ужасался материнским откровениям, он не видел в них той безжалостной катастрофы, которую Елизавета несомненно боялась. Молодой человек и помыслить не мог, чтобы семья уступила бразды правления герцогу Глостеру. Не станут Вудвиллы этого делать. С его точки зрения вопрос решался просто. Если что и пугало, то дело заключалось в неуравновешенном состоянии материнской нервной системы. Томас никогда не видел ее в таком виде. Привычный мир начал шататься, вероятность смерти отчима поразила юношу в самое сердце, поколебав самое надежное и прочное, что было в жизни, чуть менее пробирало до костей наблюдение обезумевшей от непонятного ему до конца страха Елизаветы.

'Матушка, знаю, вы переволновались, поэтому не продумали ситуацию в деталях. Глостер мог получить полномочия регентства, зато у нас есть нечто значительно весомее...доверие юного короля. К кому, по-вашему, обратится Эдвард? К вам, его матери, и к Энтони, дяде, занимавшему пост воспитателя и опекуна принца в течение последних десяти лет! Вы сомневаетесь в моих словах? Для Эдварда Глостер чужой, и, будьте уверены, Энтони не давал ему поводов, чтобы полюбить герцога. Разве вы не понимаете? Победа в наших руках!'

Дыхание Елизаветы замедлилось, превратившись в короткие сдавленные рыдания. 'Ты не понимаешь! Господи милостивый, если бы ты только знал!'

'Знал что? Чего я не понимаю? Ответьте, матушка!'

Она отпрянула, качая головой. 'Том, я не могу', - прошептала Елизавета. 'Помоги мне Господь, но я не могу'.

Дышать стало практически невыносимо. Каждый раз, втягивая воздух в легкие, Эдвард ощущал, будто в его грудь погружается лезвие ножа. К телу прилипла влажная простыня, и он совершил слабую попытку выбраться из ее липких складок, лишь тут же натолкнувшись на крепко сомкнувшиеся вокруг него руки. Лихорадка беспрепятственно трепала королевскую плоть уже третий день, сопротивляясь шалфею и вербене, обтираниям губкой и молитвам, заставляя тело почти буквально сгорать.

Над кроватью склонился доктор Хоббис. Бедный старый Хоббис. Воистину он казался похожим на воплощение жертвы гнева Господня. Словно каким-то образом вина за происходящее лежала на нем.

'Ваша Милость, прошу, даже не пытайтесь заговорить. Поберегите силы'.

Чего ради? Но шутке этой никогда не появится на Свет Божий. Эдвард слишком устал, чтобы говорить, ему стоило чудовищных усилий воли лишь держать открытыми глаза, не позволяя себе соскользнуть во тьму сонной измученности, обещавшей прекращение мук.

'Мне совершенно не следовало разрешать вам так поступать. Я же знал, как плохо это на вас скажется'.

Эдвард тоже об этом знал. Но у него не было выбора, поэтому король и настоял на собрании у ложа болезни влиятельных лордов. Двух сыновей Лисбет. Ее братьев - Эдварда и Лайнелла. Своего канцлера Ротерхэма. Уилла...доброго и преданного парня Уилла. Умного ланкастерца Джона Мортона. Тома Стенли, менявшего шкуру так часто, что вряд ли ему можно вообще доверять. Других членов Совета, пребывающих на настоящий момент в Лондоне. Но большинство оказались вне возможности явиться. Энтони находился в Ладлоу с его юным сыном Эдвардом. Джек Говард - в своем имении в Эссексе. Бекингем - в Брекноке, в южном Уэльсе. Нортумберленд - на границе с Шотландией. Дикон - в Миддлхэме, более чем в двухстах милях на север, хотя сейчас он был нужен более, чем когда-либо.

Эдвард сделал то, что мог, вызвав их всех, дабы вынудить повторно присягнуть на верность сыну - Эдварду младшему. Для него это являлось совсем не легко. Каждый вздох казался драгоценным, приходящим путем немалой борьбы, но данное качество лишь придавало больший вес его словам: присутствующие ясно видели их цену. Им следовало примириться в прежних различиях, взывал король. Следовало примириться ради Англии, ради его сына. Между судорогами кашля, столь жестокими, что каждая представлялась последней, Эдвард обращался к лордам с просьбой о предании обид забвению. Сухие глаза сейчас оставались только у Тома Стенли и Джона Мортона, тогда как Уилл Гастингс и Томас Грей, не стесняясь, зарыдали, сжав кулаки, в ответ на убеждения короля похоронить прошлое и поддержать его брата Ричарда в управлении государством до момента достижения принцем совершеннолетия.

Но было ли это достаточным? Эдвард сомневался. Господи, как же они друг друга презирали. Уилл в грош не ставил Тома Стенли. Нортумберленд ревновал к Дикону из-за завоевания верности севера страны по отношению к территории владений семьи Перси. Джек Говард не мог подчиниться Мортону. И все вместе они ненавидели Лисбет и ее клан Вудвиллов. Он никогда не обращал на это внимания прежде, никогда не принимал их обиды близко к сердцу, зная, что достаточно силен для сохранения меж ними мира. Ситуация даже немного развлекала Эдварда, сознающего, - соперничество лишь делает окружающих более зависимыми от него. Но сейчас...что сейчас произойдет? Будет ли Дикон достаточно силен, дабы удержать их вместе? У него не останется выбора. Ведь если он не сумеет...

'Ваша Милость, вам надо отдохнуть. Вы стараетесь не заснуть, а этого делать не следует'.

Взгляд Эдварда скользнул за спину Хоббиса, в направлении близко придвинутого к кровати стола. Его поверхность загромождали лекарственные растения, распятие из чеканного золота и инкрустированный рубинами кубок. Король смотрел на него, и сообразительный Хоббис тут же поднес чашу к губам Эдварда.

'Королева...' Эдвард откинулся на подушку. 'Отправьте за ней'.

В конце концов, хоть Лисбет не рыдала. Хвала за это Господу. Сложно было вынести и поток слез Джейн. Он хотел так много сказать. Так много. Если бы только Эдвард имел уверенность, что Лисбет способна понять. Женщина не может стать регентшей. Страна ее никогда не примет. Лисбет придется уступить власть, придется уйти. В последнюю сотню лет корона дважды попадала в руки ребенка, в итоге, каждый сталкивался с катастрофическими последствиями. С его сыном не должно этого произойти, с Эдвардом - не должно. Но осознает ли Лисбет действительность угрозы? Осознает ли, до чего могут дойти люди, в целях приобретения влияния на мальчика-короля? Дикон один способен сберечь Эдварда от превращения в политическую пешку, используемую сначала одной, а потом другой партией в борьбе за власть. Поняла ли это Лисбет? Между ней и Диконом никогда не было и тени любви, но сейчас их отношения не имеют ни малейшего значения. Она нуждается в нем, но осознает ли - насколько? Позволь ей понять, Милостивый Боже, позволь ей понять.

Ладони Лисбет в его руках заставляли Эдварда дрожать от холода. Или же это он был охвачен огнем? Похоже, тело охватила настоящая горячка. Становилось сложнее удержать мысли от раздирающего их хаоса. Каменной тяжестью наливались веки. Ему не следует сдаваться болезни, еще рано. Столько нужно ей сказать. Стиллингтон...Необходимо успокоить Лисбет в отношении Стиллингтона, убедить, что старик удержит язык за зубами. Заставить поверить этому, заставить... Если бы тут находился Эдвард. Не стоило так долго оставлять мальчика в Ладлоу. Лучше приказать чаще привозить его ко двору, дать сыну лучше узнать Дикона. Слишком долго он был под опекой Энтони...Сейчас окажется тяжелее расположить Эдварда к доверию Дикону и Уиллу, которых он совсем не знает...Чересчур поздно. Как же поздно. Так многое нуждалось в кардинально ином подходе.

Бедная Лисбет. Когда-то такая прекрасная. Такая несравненная. Девятнадцать лет. И дети, внушающие гордость дети. Он что-то хотел сказать, что-то -. Ей не всегда легко давалась совместная жизнь. Уорвик. Рождение Эдварда в убежище. Нет, совместная жизнь не всегда устилалась лепестками роз. И вот случай с Нелл. О чем она думала? Если бы Лисбет подняла голову...

'Я любил тебя...' Чуть громче шепота, но Эдвард увидел, - она услышала. Подняла голову, распахнула ресницы. Глаза расширились, пристально глядя на него без слез и всякого иного, кроме чудовищного страха, выражения.

Эдвард ужаснулся. 'Господи, Лисбет! Не...не глупи! Ты не должна...'

Но тут его горло начало сжиматься, грудь тяжелеть, а тело сотрясаться от приступа кашля, заставляющего беспомощно искать глотка воздуха, и извергающего зловеще отмечаемую кровью мокроту. Елизавета в ступоре наблюдала, как к постели спешил доктор Хоббис, а потом попятилась, закрывая ладонями лицо, будто стирая то, что, не в силах видеть.

Небо над головой Томаса Грея заволокло тучами, звезды утонули в затягивающей темноте. Какое-то время он постоял на ступенях собора Святого Стефана, невидяще вглядываясь в опустевший мрак садов. Царила такая тишина, что молодой человек мог ясно слышать плеск воды о подпорную стену набережной. До него донеслись отзвуки церковных колоколов. К утрене созывались монахи большого аббатства Святого Петра. Томас почти сразу поправился. Звучал похоронный колокол, должный напомнить всем, находящимся в пределах области слышимости, помолиться о душе умирающего монарха.

Томас поежился. Для раннего апреля было холодно, но ему не удавалось заставить себя вернуться во дворец. Еще меньше хотелось в одиночестве возвращаться в великолепный особняк на Стрэнде.

Томасу исполнилось всего семь лет, когда, сражаясь на стороне Ланкастеров при Сен-Олбансе, погиб его отец. Тремя годами позже матушка мальчика вышла замуж за короля Йорка, и знакомый Томасу мир изменился. В глазах впечатлительного подростка Эдвард воистину являлся Солнцем в Зените, и в последовавшие затем бурные времена Томас довольствовался тем, что грелся в лучах отражаемого отчимом блеска. Любил ли он Эдварда? Этот вопрос молодой человек никогда не думал себе задать, не в силах ответить на него и сейчас. Тем не менее, самые счастливые моменты жизни приходились на минуты, когда ему получалось привлечь внимание Эдварда или заслужить его одобрение. В настоящий миг король умирал, и Томас оказался выброшен в море тьмы, дурных предчувствий и неизвестности.

Повинуясь порыву, он поднялся по ступеням и вошел в церковь. Высоко вдоль покрытых фресками стен пылали факелы, отбрасывающие блики на переливающиеся цвета сияющих великолепием витражей. По чистой случайности, первое, что выхватил взгляд Томаса, было ярким изображением Распятия Господа Иисуса на Голгофе, чудовищно достоверно дающим представление о смертных муках. Эта картина не способствовала успокоению уже измученного воображения, и Томас отвернулся. До него тут же донесся тихий сдавленный звук, сильно напоминающий мяуканье голодного котенка. Повторяя пройденный путь, Томас направился в неф, где увидел сгорбившуюся на полу перед Главным престолом женскую фигуру.

Опустившись рядом с ней на колени, Томас издал пораженный возглас: 'Господи! Джейн!'

Она подняла руку, заслоняя лицо от света. Глаза заплыли почти до состояния щелочек, чрезмерно измазанных углем, лицо покрылось размытой слезами грязью. Джейн окинула Томаса недоуменным взглядом, ничего в котором не говорило об узнавании, тем не менее, даже не сделала попытки возразить, когда он поднял ее на ноги.

'Пойдем, Джейн. Пойдем, милая. Я отвезу тебя домой'.

У нее не было плаща. Томас не понял этого, пока не начал опускать ее в ожидающие руки гребцов. Сорвав свой, он закутал в него Джейн и устроил девушку рядом с собой в лодке. Гребцы оттолкнулись от причала.

Пока лодка медленно шла вниз по течению, она продолжала плакать, словно ребенок, икая и пряча лицо в ямке плеча Томаса. Он гладил ее по голове, шепча бессмысленные фразы, способные хоть как-то успокоить и одновременно терзая разум в поисках последующих действий. Снятый для Джейн Эдвардом дом находился на углу Грейсчёрч и Ломбард стрит, в некотором отдалении от воды, а она вполне очевидно не была в состоянии сделать и шага.

В то время, когда Томас ломал голову над проблемой, тьму пронзили заволакивающие берег огни окон внушительного здания. Прибрежный особняк Колдхарбор (Прохладная гавань - Е. Г.) раньше принадлежал покойной сестре Эдварда, герцогине Эксетерской. Пользуясь позволением Эдварда, ее супруг, Томас Сент-Леджер, продолжал им владеть. В данный момент в Лондоне он отсутствовал, но Грей младший опорожнил с ним на пару столько винных бутылок, что колебаться смысла не имело.

'Причальте к Колдхарбору', - велел Томас гребцам.

Если слуги Сент-Леджера и возмутились, что их посреди ночи подняли из кроватей, то подобное возмущение благоразумно скрылось после того, как они узнали неожиданных гостей и незамедлительно предоставили в распоряжение королевского пасынка, маркиза Дорсета, конюшню своего господина. Вскоре Томас поднял Джейн из седла и отнес на верхний этаж ее собственного дома.

Некоторое время Томас стоял, глядя на Джейн, и, вопреки себе самому, единственное, что мог увидеть, - картины, как она вместе с Недом лежат на этой кровати обнаженными. Девушка больше не рыдала, скорее, казалась целиком и полностью забывшей обо всем вокруг, отрывисто бормоча и хватаясь безвольными пальцами за покрывала. Томас вдруг забеспокоился, не сразила ли Джейн горячка, лишь Богу известно, как долго она лежала там - на промерзлых плитах. Прикоснувшись губами к ее лбу, молодой человек успокоился, найдя его холодным. Но губы Джейн были теплыми, отдавая солью от слез.

Ему никогда не приходилось испытывать или причинять кому-либо подобное горе. Хотя, пришло в голову, она могла просто сильно напиться. Даже когда Томас нашел влажную ткань и начал стирать размазанный вокруг ее глаз макияж, девушка и не подумала пошевелиться. Сидя рядом с ней на кровати, он снял с Джейн туфли и скатал прикрепленные к коленям чулки. Ступни оказались крохотными и ледяными, чтобы согреть, Томас проворно растер их ладонями, после чего наклонился снова попробовать вкус ее губ.

Платье Джейн было создано по последней моде, спускаясь с плеч и углубляясь в глубокий V -образный вырез. Сказав себе, что ей станет так лучше, Томас начал развязывать шнуровку на корсаже.

Процесс не доставлял никакого удовольствия. При случае Томас ложился с женщинами, перебравшими алкоголь до состояния абсолютного отсутствия восприятия происходящего, инцидент с Джейн относился именно к этой категории. Она не помогала, но и не сдерживала молодого человека, равнодушно лежа обмякнув, сжатыми ресницами останавливая слезы, уже пропитавшие ее волосы и достигшие мокрой теперь подушки. Томас мгновенно достиг высшей точки наслаждения, сразу скатившись с Джейн и устроившись на спине, ощущая не поддающийся определению, но произведенный над ним обман. Он вожделел эту женщину на протяжении долгих лет, безостановочно представляя ее на ложе Неда. Почему сейчас, когда страсть удовлетворена, от нее так мало радости?

Джейн начала дрожать, Томас мог увидеть появившиеся на ее руках крошечные гусиные пупырышки и вздымающиеся округлости груди. Он потянулся за сброшенным покрывалом, накинув его на них. Девушка подвинулась ближе, инстинктивно ища тепла тела Томаса, и, в конце концов, погрузилась в исцеляющий усталость сон. Большим, что удалось сделать молодому человеку, оказалось достижение прерывистой дремоты, - он еще бодрствовал, когда над городом, проникая сквозь серость неба волшебным ореолом апрельского рассвета, начала разливаться золотистая дымка.

Предвестие столь прекрасного дня неожиданно оскорбило Томаса, уж лучше бы утро было тусклым, сырым и мрачным. Рядом заворочалась Джейн. От сна ее глаза припухли, да и множество слез здесь оказало свое воздействие. Они увеличились и поражали сейчас посеребренностью радужки.

'Том? Том, что?...'

Прежде чем она смогла произнести еще что-то, Томас прижал ее к ложу, остановив губы девушки настойчивостью собственных. Казалось, Джейн пыталась оттолкнуть его, но Томас не обратил на это никакого внимания, позволив рукам привычно и ласкающе двигаться по ее телу, исследуя грудь, живот и бедра. Вскоре сопротивление прекратилось, а когда она обвила руки вокруг его шеи, стараясь сделать объятия еще крепче, юноша разразился взволнованным радостным смехом. Но победа оказалась совершенно не такой, какой он ее себе представлял, ибо в миг наивысшего блаженства звуком, выдохнутым Томасу на ухо, было имя Неда.

'Моя госпожа, сейчас меня тревожит ваше здоровье. Не хотите ли вы немного отдохнуть? Король находится в такой горячке, что даже не узнает о вашем присутствии'.

Бесс упрямо покачала головой. 'Вы не можете знать этого наверняка, Альбон. Пусть вы и правы, мне безразлично'.

Она была благодарна доктору Хоббису, когда тот позвал своего коллегу. Доктор наконец-то понял, подумала Бесс, зная, как сильно ей требовалось тут оставаться.

Но, по всей вероятности, доктор Альбон был прав. Казалось, что папочка ее не узнает, казалось, что он абсолютно никого не узнает. Магистр Ганторп, настоятель королевской часовни, уверил Бесс в душевном покое Эдварда. Еще находясь в сознании, он исповедовался, раскаявшись в совершенных грехах и утвердительно ответив на семь заданных ему священниками вопросов, после чего на монарший язык положили тело и кровь Господа Нашего. Как только королю отпустили грехи, он обратился мыслями исключительно к Богу, дабы, напомнил магистр Ганторп Бесс, отправиться к Создателю со спокойным сердцем и освобожденной от земных зол душой.

Бесс очень хотелось бы в это верить. Но тогда почему лихорадочный шепот папы так тревожен? И еще услаждающие менестрелей истории о неверных женах, выдающих себя лихорадочным бормотанием... Они просто-напросто не соответствуют истине. Девушка слишком мало могла разобрать из произносимого отцом, - случайное имя, но не более того. В чем ошибиться было невозможно, так это в беспокойном течении его мыслей. В конце концов, для Бесс эти мысли не звучали как принадлежащие человеку, свободному от смертных забот и отношений.

В бреду Эдвард часто вспоминал ее дядю Джорджа. Бесс спрашивала себя, не его ли дух так преследует отца, не о казни ли брата тот сожалеет? Один раз он испугал дочь, резко дернувшись вверх и с неожиданной ясностью выкрикнув: 'Дик'. Она уже решила, что папа зовет дядю или, быть может, ее маленького брата, но, когда он произнес: 'Уорвик', Бесс поняла, мучающий батюшку призрак - его кузен, погибший двенадцать лет назад в битве при Барнет Хит. Ее обескураживала необходимость слышать, как Эдвард сражается со своим прошлым, с давно умершими и неизвестными дочери людьми, поэтому, стоило ему взглянуть на нее и, не узнав, назвать 'Нелл', девушка сорвалась в безостановочное рыдание.

С наступление рассвета Эдвард начал успокаиваться. Бесс показалось, что она слышит, как отец произносит: 'Эдмунд', и дочь укрепилась в надежде, может, так оно и было, может, Эдвард вернулся в юношеские дни - в Ладлоу. Наклонившись над кроватью, она положила ему на лоб свежий компресс. Странно, отец ни разу не позвал маму.

Бесс испытывала к матери двойственные чувства. Она в высшей степени благоговела перед Елизаветой, искренне желая ее радовать и отчаявшись хоть когда-нибудь сравниться с ней в поразительной серебристо-белокурой красе. Тем не менее, по достижении среднего подросткового возраста Бесс обнаружила, что стала смотреть на матушку с возросшим критицизмом во взгляде. Она не страдала слепотой, прекрасно сознавая отцовские излишества. Но если...если папа был бы по-настоящему счастлив с мамой, он бы тогда не чувствовал необходимости в других женщинах. Значит, мама должна была его разочаровать.

Чего девушка никогда не сможет простить матери, - ее отсутствия здесь, у кровати Эдварда. Как мама могла не захотеть быть тут с ним? Как она могла оказаться такой холодной и бесчувственной?

Бесс излила душу сестре и удивилась, обнаружив, что Сесилия менее склонна к осуждению 'Это не значит, что ей все равно, Бесс. Я думаю...Я думаю, маму страшит лицезрение папы в таком состоянии, таким беспомощным. Он всегда был настолько сильным, настолько собранным и руководящим, и сейчас...'

Бесс не была в этом убеждена, но решила подарить матери привилегию колебания...если та обладала к нему способностью. Несмотря на всего лишь четырнадцать лет, Сесилия успела доказать особенную чувствительность к невысказанным нуждам других, поэтому Бесс уважала и принимала во внимание интуитивные соображения младшей сестры.

Ей хотелось, чтобы Сесилия в эту минуту находилась рядом. Но несколькими часами ранее не глубокое и учащенное дыхание Эдварда начало перемежаться хорошо различимыми звуками, исходящими из его горла. Обе девушки понимали без разъяснений, - так оповещает о приближении смерть. Для младшей они стали последней каплей, и она выбежала из комнаты, оставив за собой шлейф прорывающихся рыданий.

Довольно странно, но Бесс эти звуки не напугали. Она даже смогла отыскать в них извращенное успокоение, ибо больше не имела необходимости встревожено следить за быстрыми вздыманиями и падениями отцовской грудной клетки. Звуки заверили ее,- он все еще дышит, значит, все еще живет. Как бы Бесс не думала, что смирилась со смертным приговором, вынесенным доктором Хоббисом и доктором Альбоном, она продолжала питать слабую надежду.

Девушка поднялась со своего места и приблизилась к кровати. В уголке рта Эдварда блестел след от слюны, который она вытерла бережным прикосновением пальцев. Других изменений в дыхании не наблюдалось. Оно было глубоким с удивительно долгими перерывами. Бесс услышала, как стоявший рядом доктор Хоббис тихо сказал: 'Вам лучше подготовиться, моя госпожа. Надолго это не затянется'.

Она знала, фразу продиктовала исключительно заботливость, но оказалась вынуждена вступить в противоборство с порывом плюнуть в него, закричать, что доктор ошибается, что у нее нет желания его слушать. Бесс снова коснулась пальцами отцовского лица, и, когда она это сделала, глаза Эдварда раскрылись. Они сверкали вызванной лихорадкой ослепительной голубизной, но уже глубоко запали. Тем не менее, взгляд был осмыслен, впервые за последние часы обращаясь к дочери с полным осознанием.

'Бесс...'

'Да, папочка, да! Я здесь'.

'Жаль...так жаль...'

'Чего жаль, папочка? Тебе не о чем жалеть, совершенно не о чем'. Бесс могла видеть, разговор заставляет отца напрягаться, и знала, что ей следует убедить его успокоиться, но не имела для этого сил, последние минуты связного общения являлись слишком драгоценными, чтобы решиться их потерять.

'Милая Бесс.. такая любящая'. Эдвард сделал неопределенное движение, она поняла, - отец ищет ее руку, и мгновенно переплела свои пальцы с его.

'Не волнуйся, папочка. Пожалуйста, не волнуйся'.

'Ты знаешь...что представляют собой смертные...смертные грехи?'

Она наклонилась ближе, не вполне уверенная, что услышала его верно. 'Нет, папочка. Что за смертные грехи?'

Уголок рта Эдварда искривился, совершив подобие, Бесс понимала это, последней улыбки, что ей посчастливилось увидеть на лице отца.

'Смертные грехи', - прошептал он, - 'это те, которые уже готовы предстать на свет'.

Слова остались для Бесс непонятными. 'Отдохни, папочка. У нас все наладится, поверь мне. Отдохни'.