Солнце в зените

Глава девятая

Лондон

Июнь 1467

Елизавета Вудвилл Грей могла быть самой прекрасной женщиной, когда-либо носившей диадему английской королевы. Мужчины, увидев ее, больше не разделяли уверенности своих супруг, что единственно колдовские чары обманули Эдварда и вовлекли его в этот скандальный неравный брак. Даже Джон Невилл, совершенно счастливо женатый на спокойной и восприимчивой женщине, притягательной лишь в его глазах, оказался поражен до потери речи при первом же взгляде на королеву Эдварда.

Уорвик тоже был вынужден неохотно сдаться в плен ее удивительной красоте, а для него красивые женщины новостью точно не являлись. На счету графа находилась определенная доля любовных связей, не говоря о том, что его супруга Нэн, на которой он женился в шесть лет, когда ей исполнилось восемь, не только представляла собой богатейшую в Англии наследницу, но и прелестную блондинку с карими глазами. Уорвик тоже должен был признаться, даже если и лишь себе, ему не приходилось встречать столь красивой женщины, как Елизавета Вудвилл.

Он уже был готов невзлюбить ее с первого взгляда. Тем не менее, умение ненавидеть Елизавету заняло совсем мало времени. Уорвик возненавидел ее той горькою неприязнью, которую ранее берег лишь для Маргариты Анжуйской. Он до сих пор считал ее целиком неподходящей королевой для своего кузена. Стоило узнать Елизавету Вудвилл лучше, как он счел ее птицей того же морального полета, что и Маргарита. В этом Уорвик оказался не одинок. Она внушала благоговение своей красотой, но тут же отвращала надменностью. Уорвик раздумывал, была ли в истории более далекая по качествам от истинной королевы женщина, чем взятая Эдвардом в жены.

Он предпочел бы верить, что Эдвард сожалеет о браке, к несчастью, указаний на такой поворот событий не наблюдалось. Насколько Уорвик изводил себя подтверждениями, настолько его кузен казался вполне довольным прекрасной высокомерной подругой, выбранной по собственному почину. Да, верностью ей Эдвард не отличался, но и никто, из близких королю людей, на его моногамию и не рассчитывал. Если Елизавета и протестовала против измен мужа, об этом знали только она и Эдвард.

Вдобавок, она еще не родила королю сына. В прошлом году на свет появилась дочь. Уорвика это позабавило, хотя он не переставал размышлять, почему так случилось, ведь существенной защитой для династии Йорков стал бы сын. Но Ричард Невилл не сомневался, не пользующаяся всеобщей любовью королева Эдварда еще подарит ему наследника мужского пола. Его царственный кузен довольно явно находил море удовольствия в ее постели, даже после трех лет брака, проводя там значительную часть времени, и избрав законную возлюбленную из славившейся чрезвычайным плодородием семьи.

Сама мысль о плодовитом семействе Вудвиллов была достаточной для того, чтобы испортить Уорвику весь день. Он считал невозможным уступить дорогу стремительному восхождению близких Елизаветы. Приданого, выходя замуж, она не принесла, мрачно размышлял Уорвик, но и от недостатка в кровных родственниках не страдала!

У Елизаветы насчитывалось шесть незамужних сестер, которым были необходимы титулованные супруги, поэтому, в срочном порядке, наследники графов Арундела, Эссекса и Кента стали супругами сестер Вудвилл, а двенадцатилетний герцог Бэкингемский совсем неохотно женился на младшей из них, Екатерине.

В семье наличествовали и пятеро братьев, тоже требующих свой процент от внезапной славы сестры. Самый любимый Елизаветой, Энтони Вудвилл, был назначен Правителем острова Уайт. Еще один - посвящен в рыцари. И горожанин, и придворный одинаковы возмущались браком, совершенным между двадцатилетним Джоном Вудвиллом и богатой вдовствующей герцогиней Норфолк, почти на пятьдесят лет старше жениха. Отец Елизаветы получил звание графа Риверса, и Уорвик хорошо знал о слухах, что Эдвард намеревался назначить тестя лордом-констеблем Англии, что являлось должностью, предполагающей огромную власть и престиж. Но первое место среди раздражающих взлетов для Уорвика занимал вопрос брака Эксетера.

Герцог Эксетер общеизвестно поддерживал крыло Ланкастеров, но, тем не менее, согласился жениться на старшей из сестер Эдварда, Анне, в 1447 году, на момент чего ему исполнилось семнадцать лет, а невеста была восьмилетним ребенком. Свадьба не склонила Эксетера на сторону Йорков. Он сражался против Эдварда при Таутоне, и сейчас пребывал в изгнании в Бургундии. В процессе довольно тревожной семейной жизни Эксетер и Анна подарили жизнь дочери, ставшей в качестве наследницы владений отца, самым желанным приобретением на брачной ярмарке. Девушку пообещали младшему сыну Джона Невилла, но в прошлом октябре Елизавета заплатила золовке, герцогине Эксетер, сумму в четыре тысячи марок, чтобы сохранить юную невесту для Томаса Грея, своего двенадцатилетнего сына от первого брака.

Эдвард сделал вид, что чувствует себя неудобно от совершения подобной сделки. Он частным образом извинился перед Джоном и пообещал проследить, дабы его сын получил не менее богатую жену. Но король напрочь отказал требованиям Уорвика запретить этот союз и отринул ответственность, лицемерно обосновав свою позицию тем, что проблема касается единственно его жены и сестры. Эдвард всегда предпочитал отстраняться от неприятностей, избегая, или не зная о них. Пока он вел себя довольно мудро, чтобы не думать о дне расплаты, который мог быть отложен, но не отменен, события, казалось, не трогали его чрезмерно.

Джон осознавал это, он смотрел на кузена Неда с любовью, но без иллюзий, поэтому принял брак между юной Эксетер и Греем с такой доброжелательностью, какую только мог продемонстрировать. Лишь жене озвучил он сожаление по поводу способа, которым Елизавета отняла наследницу Эксетера у его сына.

Уорвик, не будучи столь выдержан по характеру, как Джон пришел в ярость, опасную отсутствием умения держать себя в руках там, где Создателю Короля виделось вероломство Вудвиллов. Он ни секунды не сомневался, что Елизавета Вудвилл держала в планах больше, чем приобрести богатую жену для сына. Уорвик точно знал, она испытала ликующее удовлетворение от подобного грабежа Невиллов.

Но нынешним вечером, в конце июня, настрой Уорвика не омрачался мыслями о презренных Вудвиллах. Он только что возвратился из победоносного путешествия по Франции, путешествия, превзошедшего все ожидания и укрепившего убежденность, что будущее - и его, и Англии, должно быть связано с Францией. Сейчас кузен-король обязан увидеть, - Уорвик ранее оказался прав.

Он отсутствовал в течение месяца и приехал вместе с французским посольством, возглавляемым персоной не меньшего значения, чем Архиепископ Нарбоннский. Прибыв в Гербер, Уорвик оставил своих именитых гостей в большом коридоре, пока сам отправился уведомить супругу о том, что вернулся. Он предвкушал ее изумление, так как знал, леди Нэн не ожидала мужа так скоро.

Сцена в парадных покоях встретила теплой семейной атмосферой. Нэн расстелила атласное платье на подставке к столу и показывала супруге Джона, Изабелле, как пропитывание соком кислых ягод выводит пятно с юбки. Сам Джон, лениво расположившись поблизости, щелкал грецкие орехи для шестилетнего сына. У стены сидел кузен Джордж с дочерью Уорвика, Изабеллой, а у камина играли в шахматы Ричард и младшая дочь - Анна.

Уорвик застыл на миг в дверях, неподвижный и не замечаемый. Изабелла уже два месяца робела после своего шестнадцатого дня рождения, и, каждый раз, когда он смотрел на нее, то ощущал трепет отцовской гордости. За прошедший год Изабелла расцвела и стала заставлять поворачиваться мужские головы. К огромному удовольствию Уорвика, самым безнадежно попавшим в плен оказался Джордж.

Он, конечно, всегда рассчитывал, что когда-нибудь Джордж должен будет жениться на Изабелле, и настраивал их, без ненужной усложненности, рассматривать это союз также легко, как самое естественное явление на свете. Нынешней весной Уорвик дал указания брату, архиепископу Йоркскому, начать тайные переговоры с Ватиканом, и уже позаботился отложить золото, чтобы обеспечить разрешение Папы Римского на свадьбу Джорджа и Изабеллы. Такое позволение требовалось по причине кровного родства, юные влюбленные приходились друг другу двоюродными кузенами, намеревающимися иметь детей. Переговоры проводились в строгой секретности, дабы обойти могущее возникнуть нежелание Эдвардом этого союза. Отношения между главами семейств сейчас были такими натянутыми, что король теперь взирал с долей немилости на возможность брачных уз между своими братьями и дочерьми Уорвика.

У графа не было намерения позволить кузену нарушить свои бережно лелеемые планы, король он или нет. Уорвик чувствовал себя вполне уверенным в получении разрешения папы, приближаемого личным агентом Эдварда в Риме. Тот тайно пообещал действовать от его лица, выигрывавшего от щедрых пожертвований золота Невиллов.

Изабелла держала руку Джорджа в ладонях, тщательно обыгрывая прослеживание его линии жизни. Это была не та деятельность, которую обычно позволила бы леди Нэн, слишком близко находилось развлечение к предсказыванию грядущего. Но она не возражала, даже улыбалась, прекрасно понимая, игра, ведущаяся на ее глазах, только предлог для возможных прикосновений. Уорвик тоже улыбнулся, а потом перевел взгляд на Анну.

Этой зимой Анна вбила себе в голову, что хочет научиться играть в шахматы. В конце концов, отец вынужден был сдаться дочерним настояниям и согласиться обучать ее, правда, совсем не рассчитывая на успех. Уорвик не думал, что женщины способны на мысленную концентрацию, необходимую для такой требовательной игры, как шахматы. Он только уверился в своих предположениях после второго шахматного урока, окончившегося слезами Анны и доской, оказавшейся на полу, куда незадачливый учитель сбросил ее в отвращении. Когда Ричард выразил желание заниматься с Анной, Уорвик, скривившись, пожелал ему удачи. Втайне он обрадовался, так как чувствовал перемену в Ричарде, мальчик отдалялся от Невиллов.

Нет, это не было правдой, строго говоря, уступал себе граф. Дикон все еще находился в наилучших отношениях с Джонни. Как всегда, дружелюбно общался с Изабеллой. И по отношению к Анне ничего не поменялось, Ричард поддразнивал ее и хранил детские секреты, защищал так, как редкий брат станет оберегать сестру. Нет, Ричард не избегал Невиллов. Как мало не хотел бы признаться себе Уорвик, это с ним Дикону больше не было уютно.

Граф, конечно же, знал причину и мысленно насылал больше и больше проклятий на голову Его Королевского Величества, кузена. Поэтому уроки шахматной игры так приходились Уорвику по душе. Тем временем, как бы раздражающе не проявлялась слепая преданность Дикона Неду, Ричард Невилл, граф Уорвик был далек от мысли уступить мальчику. Он находился в твердой уверенности, сердце Дикона пребывало в Миддлхэме, также было понятно, что племянник не питает симпатий к своим новоявленным родственникам Вудвиллам. Уорвик не представлял мальчика, получающим удовольствие от жизни при дворе Вудвиллов, так как, судя по имеющимся сведениям, окружение кузена сейчас кишело представителями этого семейства.

Видимо, Ричард оказался более талантливым учителем, нежели мог предположить граф, оба юных создания казались основательно поглощенными ситуацией, разворачивающейся на шахматной доске. Уорвик шагнул в комнату, и его жена, подняв глаза, воскликнула: 'Дик!' Он улыбнулся и погрузился в теплоту встречи с близкими.

Французский король почтил Уорвика великолепным золотым кубком, инкрустированным изумрудами, рубинами и бриллиантами, сейчас передаваемым членами семьи из рук в руки с восхищенным шепотом. Были и подарки, лично приобретенные главой клана и сейчас вызывающие подлинное волнение. Король Луи открыл ставшие знаменитыми руанские текстильные лавки для англичан. Нэн, супруга Джона, Изабелла и дочери Уорвика довольно восклицали над холстами алого бархата, узорчатой камчатной и золотой ткани. Джордж равно радовался привезенной графом макаке-резус, появившейся в Руане из Святой Земли. Он никогда не проявлял интереса к домашним любимцам, но нашел новинку неотразимой и сразу объявил, что назовет свое приобретение Энтони. Так как это имя также носил любимый брат королевы, Энтони Вудвилл, было похоже, обезьянка получит больше, чем законно причитающуюся ей долю внимания, когда появится в Вестминстере. Казалось, Джордж расцветает от изобретения столь оскорбительной дерзости, и здесь, в резиденции Невиллов, его выбор вызвал только смех.

Для Джона Уорвик припас великолепное, в кожаном переплете издание 'Хроник' Фруассара, прославленный труд французского историка XIV века. Конечно, брат понимал, что Джон далек от пристрастий заядлого читателя, но обладание книгами становилось таким же важным символом общественного статуса, как владение резными оконными стеклами или фламандскими коврами.

Он умышленно придержал свой подарок Ричарду до конца, предполагая, что мальчик ничего не ожидает, вручив потом юному кузену, в сопровождении убедительных доказательств высочайшего мастерства фламандских ремесленников, кинжал с тонким лезвием, засиявший как серебро, стоило его только развернуть.

Уорвик склонился, чтобы указать одинокую гравировку на рукояти, Белого Вепря Глостера, необыкновенно четкое изображение герба, выбранного Ричардом для себя в прошлом году в качестве литературного приема отображения Йорка. Ричард мало что сказал, просто пробормотал слова благодарности. Уорвик слишком хорошо смотрел на мальчика, поэтому увидел внезапно проступившие слезы, размывшие его первый взгляд на Белого Вепря, слезы, остановленные так поспешно, что никто, кроме дяди их не заметил. Такая непроизвольная реакция рассказала все, о чем Ричард Невилл хотел узнать, показала, - чувство преданности юного родственника болезненно разрывалось, что не могло не порадовать.

Расположившись в окружении некоторых видов бордосских вин, выданных из королевских запасов, он начал рассказ о победе, с той склонностью к театральности, которая особенно его отличала. Описал роскошный прием, полученный у короля Луи, очертил картину грандиозного въезда в Руан, горожане коего прикрепили к одеждам цветы и флажки алого цвета Невиллов, а священники держали в поднятых руках горящие факелы, чаши со святой водой и кресты из чеканного золота. Поделился заявлениями о дружбе, совершенными французским королем. Уведомил родных, что Луи великодушно предложил кандидата на руку сестры Неда, Мег, - сына герцога Савойского. Мег исполнился двадцать один год, что превращало ее в чрезмерно переспелую для брака девушку. Большинство ее ровесниц вышли замуж в возрасте пятнадцати лет или около того.

Однако, Уорвик не признался близким в секретных переговорах, проводившихся в доминиканском монастыре. Он ни звуком не обмолвился о планирующимся сокрушении ненавидимого Францией противника, - Бургундии, или о том, что Луи предположил возможный переход областей Голландии или Зеландии, сейчас находящихся под рукой герцога Бургундского, в покровительство своего друга, графа Уорвика. Почему дорогой королевскому сердцу собрат не может одновременно владеть в качестве удела как английским графством, так и тем, что когда-то называлось Бургундией? Уорвик согласился, почему бы и нет?

Вместо этого он удивлял зловещей повестью, рассказанной королем Луи, о таинственном зимнем исчезновении семьи сельского дровосека. Их посчитали жертвами нападения и съедения стаи голодных волков.

В первый раз с момента возвращения брата Джон позволил себе расслабиться и почувствовать один из своих отливов напряжения, потому что сейчас предполагалось, отчеты переносятся на утро. Он с любопытством слушал, как кузены и племянницы со значительным оживлением обсуждали волков-убийц. В Англии на протяжении многих лет волков не встречалось вовсе, несколько выживших особей уже давно отступили в горные области Уэльса. Но младшие члены семьи сразу же приняли рассказ Уорвика за чистую монету. Можно ожидать, согласились они, что волки до сих пор должны бродить по французским дорогам!

От таких слов Уорвик нахмурился, а Джон скрыл улыбку. Неприязнь англичан к французам пустила корни чересчур глубоко. Если это легко всплывает на поверхность в собственном доме графа, Джон полагал, такое чувство, скорее всего, бежит по улицам Лондона, подобно реке. Он ума не мог приложить, как брат легко сбрасывает столь давнее предубеждение со счетов. Франция представляла из себя традиционного противника Англии, с середины прошлого столетия английские короли предъявляли претензии на французский трон. Джон понимал, Англия не желает мира с Францией, напротив, обе жаждут нового Азенкура. Кузен Нед осознавал ситуацию очень ясно. Джон спрашивал себя, почему брат придерживается другого мнения.

Он ухмыльнулся, так как Ричард стал уверять Анну и Изабеллу, что обожаемые их отцом волкодавы - кровные родичи волкам, и такое близкое скрещивание являет серьезную угрозу в использовании этой породы при охоте на волков. Вместо них должны браться гончие и мастиффы, объяснял Ричард, слишком велик риск, что волкодавы одичают и обернутся против своих хозяев.

Обе девочки начали бросать полные подозрения взгляды на самку волкодава, растянувшуюся у камина, видя в ее косящих янтарных глазах и подергивающихся ушах подтверждение басней Ричарда. Только когда он больше не смог сдерживать хохот, они поняли, что оказались обмануты. Девочки уже перешли к грозным упрекам, излагаемым в мягкой, достойной истинных дам манере, что помогало избежать ушей матери, когда Джордж внезапно произнес: 'Волки рыскали и тут, кузен, пока ты отсутствовал. Но присланы были сюда Вудвиллами'.

Только железная выдержка и расположение Джорджа вне предела досягаемости удержали Джона от удара слева по рту кузена. Тот заметил его гнев, но тревожиться по этому поводу не стал, ибо привязанностью к Джону не отличался. Джордж наклонился вперед, смотря на того кузена, который имел для него вес.

'Кажется, Джонни и Дикон постеснялись сказать вам, кузен. Но вам следует знать о происходящем в ваше отсутствие'.

Уорвик скользнул взглядом по брату и снова сосредоточился на Джордже. Он любил парня, но хотел бы, чтобы Джордж не унаследовал склонность приносить дурные вести.

'Если ты о посещении бургундской делегации, я хорошо проинформирован по этому вопросу, Джордж. Их приезд планировался еще до моего отбытия из Англии. Более того, по договоренности со мной послы вернулись в свою страну, как только узнали о смерти герцога Бургундского, случившейся две недели тому назад'.

'Не совсем о них, кузен. Людовик де ла Грютхюзе задержался после.... Расставить последние точки в брачном договоре'.

Уорвик, конечно же, знал, что Карл, граф де Шароле, сын и наследник недавно почившего герцога Бургундского был заинтересован в брачном союзе с Англией. Эдвард казался немного заинтригован подобной перспективой, к большому раздражению Уорвика. Отстраненный от этого вопроса из-за своих политических предпочтений Франции, граф питал личную антипатию к де Шароле, ныне новому герцогу Бургундскому. Они встречались в прошлом году в Булони и прониклись мгновенным и глубоким взаимным неприятием.

Но Уорвик не принял бургундское предложение настолько серьезно.

Он знал, Карл Бургундский ничего не любил больше поддразнивания заклятого врага и законного господина, короля Франции. Он также знал, что Карл сочувствуя дому Ланкастеров, предоставлял при своем дворе убежище Эдварду Бофорту, герцогу Сомерсету и родственнику Эдварда Ланкастера, герцогу Эксетеру.

Важнее то, что Уорвик не думал, что кузен Нед придает так мало значения его совету. Брак с дамой из семьи Вудвиллов можно сбросить с доски, это было актом страсти, непростительным, но вполне понятным. Политика относилась к другому уровню вопросов. Ему не представлялось, что Нед посмеет совершить выбор в пользу союза, которому родственник столь твердо противится. 'Брак?' - произнес медленно Уорвик. 'Ты не имеешь в виду...'

Джордж кивнул. 'Да, имею. Нед дал согласие выдать мою сестру Мег замуж за Карла Бургундского. Ничего еще не зафиксировано на бумаге, но он уже посоветовался с ней, чтобы удостовериться в согласии'. Джордж примолк. 'Кузен, мне представляется, что Мег не против'.

Уорвик недоверчиво на него посмотрел. 'Он осмелился бы...' - начал граф тихо, но с такой напряженностью, что Джордж обнаружил некоторые сомнения, прежде чем огласить оставшиеся, самые неприятные новости.

'Более того, кузен, Нед пригласил бургундцев присутствовать на открытом заседании парламента. Твой брат, Джордж, как канцлер, произвел обращение ко всем. Правда, в последний момент он прислал сообщение о своей болезни. Нед.... Ну, Нед, скорее всего, посчитал, что кузен совсем не болен, что он демонстрирует недовольство предоставлением этой милости бургундским послам.

В прошлый понедельник Нед лично отправился в имение твоего брата в Чаринг Кроссе и потребовал передать ему Большую Канцлерскую печать. Потом он передавал пост канцлера епископу Бата и Уэллса, Роберту Стиллингтону, Хранителю Личной печати... '

Он замолчал. Даже твердо зная о неделимости его верности, кузен Уорвик радовался, что Джордж смутно встревожен гневом, наблюдаемом на графском лице. Люди с таким выражением в глазах обычно намерены совершить убийство, тяжело пронеслось в мыслях у юноши.

Джордж не испытывал симпатии к брату, уже много лет, и не с первых дней правления Эдварда, а, быть может, еще до этого. Он всегда негодовал по поводу способов, с помощью которых Эдвард оказывал покровительство Ричарду, фаворитизма, по мнению Джорджа, с годами выразившегося только ярче. Он также возмущался тем, что воспринимал как отказ Эдварда, принимать младшего всерьез, злился течению событий, которые показывали, как легко Эдвард все получает, прикладывая столь мало усилий, и не выносил, что старший брат запретит ему жениться на Изабелле Невилл. Превыше остального Джорджа терзала мысль, что золотой королевский венец принадлежит Эдварду, и никогда не достанется ему, если только Елизавета Вудвилл не продолжит рожать мужу одних дочерей, рассчитывать на что не стоило.

Чем меньше любил Джордж Эдварда, тем больше привязывался к Уорвику, отчего был сильно расстроен его гневом. Он, конечно же, ожидал раздражения кузена, но не такого сильного, как сейчас.

Когда Уорвика вынесло из парадных покоев, Джон сразу не раскусил его дальнейших намерений. За счет такого упущения сиятельный граф, получивший неоценимое преимущество во времени и расстоянии, возможно, уже прибыл в Вестминстер. Джон заставил себя сесть в лодку, и теперь вглядывался в проплывающую мимо черноту, что скрывала домишки, понатыканные вдоль берега реки. Он пытался не думать об представящийся взору картине по достижении Вестминстера.

Вестминстерский дворец был окутан темнотой. Когда Джон выбрался на королевскую пристань, то смог расслышать колокол с внешнего двора, отмечавший наступление полночи. Стражники вышли из тени, дабы преградить ему дорогу, но тут же отступили, почтительно узнавая. В сопровождении горстки слуг Джон направился в комнаты короля и там увидел свои худшие предчувствия материализовавшимися.

Передняя светилась от факелов. Дверь в спальню Эдварда блокировалась людьми, на одежде которых находилась эмблема Йорков - Солнце в зените. Они были подчеркнуто вежливы по отношению к Его Милости, графу Уорвику, но чрезвычайно непреклонны. Королевская Милость изволили удалиться на ночь и не могут тревожиться, даже господином Уорвиком. Граф никогда не передвигался без порядочной свиты, и теперь его люди толпились вокруг своего сюзерена, вызывающе глядя на королевских слуг.

'Я сказал, мне нужно видеть моего кузена, короля', повторил Уорвик в тоне человека, привыкшего к безоговорочному повиновению.

Тем не менее, приближенные Эдварда не шевельнулись, и полученный в данный момент отказ уже не был столь вежливым. Люди Уорвика начали перешептываться друг с другом, растущая напряженность между графом и Эдвардом стала передаваться их сторонникам. Кто-то должен был распространить новость, так как за спиной Джона в комнатах почувствовалось движение мужчин, одетых в форму цветов Йорков.

Один из только что прибывших врезался в сопровождающего Уорвика человека. На волне того, что могло оказаться как невезением, так и максимально умышленным вызовом, стоило новичку споткнуться, как его рука вцепилась в рукав преградившего дорогу и сорвала оттуда эмблему Невиллов - Медведя и Обточенный Кол. Вассал Уорвика задохнулся от оскорбления и ринулся на йоркиста.

Джон никогда в жизни не двигался так быстро, и не смог бы потом понять, как ему удалось пересечь комнату, чтобы успеть сграбастать обидчика. Но напряжение, скопившееся в помещении, просило только искры, чтобы разгореться во взрыв насилия, превратив глупое происшествие в немыслимый скандал между людьми короля и графа Уорвика, причем в личных покоях монарха.

'Стой здесь', - прорычал Джон мужчине, которого оттолкнул к стене, и направился к брату, обернувшемуся на звук от беспорядков позади себя.

Голоса поднялись на несколько тонов, собравшиеся стали оскорблять друг друга, что не помешало без помех очистить Джону дорогу. Он понятия не имел, как говорить с братом. Как бы то ни было, у него это и не вышло. Стоило добраться до Уорвика, как дверь спальни настежь распахнулась.

Во внутренних комнатах все еще было светло от свечей. Те, кто находился к двери ближе, мельком увидели женщину, возвращающуюся к кровати под задернутым пологом. Она двигалась так быстро, что едва возможно оказалось рассмотреть больше, чем соблазнительную часть обнаженной кожи кремового оттенка и вихрь окутывающих до бедра волос темно-медового цвета. Но именно в этот момент даже самым заинтересованным из наблюдателей не хватило времени на разглядывание королевской возлюбленной, как бы желанна она не казалась. В центре всеобщего внимания был Эдвард. Только Эдвард.

Полуодетый, в рейтузах и в расстегнутой батистовой рубашке. Факельные отсветы выхватывали золотистую поросль на королевской груди, подчеркивали неподобающее красноватое пятно на шее, оставшееся от прикосновения женских губ. Осмотрев происходящее перед глазами, он мгновенно сменил изумление на ярость, в которой мало кто наблюдал короля.

Внезапно комната притихла. Мужчины начали отходить, стараясь принять незаметное положение где-нибудь в тени. Уорвик и Джон остались одиноко стоять в центре покоев, но только Уорвик, исключительно он, держал на себе все внимание Эдварда.

'Как бы заинтересован я ни был в сроке вашего возвращения в Англию, господин Уорвик, думаю, едва ли необходимо врываться в мою спальню посреди ночи, чтобы сообщить о прибытии'.

Голос Эдварда был тверд, отдаваясь резкостью, никогда не замечавшейся у него Уорвиком до этого. Он думал, кузен попытается примириться, в крайнем случае, станет защищаться, но не ожидал насмешки, столь близко соприкасающейся с пренебрежением. На миг граф оказался выведен из равновесия, но потом твердо заявил: 'Было нужно поговорить с вами нынешним вечером. Вопрос не терпит промедления'.

'Нужно вам, возможно. Для себя я такой срочности не наблюдаю'.

Уорвик поверить не мог, что Эдвард посмел ему отказать. 'Это не может ждать", - повторил он непреклонно.

'Тогда вы, господин Уорвик, сталкиваетесь с проблемой. Ибо у меня нет намерения беседовать с вами, или с кем-либо другим, в такой час'.

Эдвард не повышал тона, но каждое слово сражало Уорвика с силой крика. Он смотрел на кузена, не веря действительности.

'Желаете попасть на прием, можете вернуться в Вестминстер завтра к десяти утра. Тогда и увидимся', - вынес решение Эдвард и, понизив голос еще тише, прибавил только для Уорвика: 'Забери своих людей, вытащенных из чертова ада, отсюда и сейчас же'.

Он не стал ждать, чтобы удостовериться в выполнении приказа, и направился к двери, когда Уорвик схватил его за руку. 'Нед!' - начал он сдавленным голосом, так потрясенный невероятным гневом, что вынужден был на время остановиться, прежде чем оказался в состоянии перевести свою ярость в понятную речь.

Эдвард даже не попытался освободиться.

'Ты сейчас в опасной близости от полного израсходования оказываемого тебе доверия, кузен', - уведомил он тихо.

Джон встал между ними.

Уорвик, совершив над собой крайнее усилие, был вынужден оттащить свою злость от достигаемых ею пределов, откуда не видны последствия и не различим здравый смысл. Он отпустил руку Эдварда, прикоснувшись к своему лицу. Удивительно, наощупь лоб оказался влажным.

'Я вернусь утром', - пообещал Уорвик очень медленно и отчетливо. Он не стал ждать необходимого ухода короля, чтобы можно было покинуть комнаты.

Джон мрачно посмотрел на Эдварда, но ни слова не пришло ему в голову. Он уже обернулся, дабы последовать за братом из торопливо освобождающихся покоев, когда кузен заговорил.

'Задержитесь на минуту, господин Нортумберленд. Есть нечто, что я должен сказать вам'.

'Мой господин?' - Джон надеялся, его слова не прозвучали угрюмо или, что хуже, враждебно. В настоящее время он ощущал лишь всепоглощающую измотанность.

'Лично', - уточнил Эдвард и кивнул Джону на спальню.

Девушка, уже сидевшая, покачивая ногами, на краю постели начала вставать, спрашивая: 'Сейчас все хорошо, любовь моя?'

Но при виде Джона красавица снова нырнула под покрывала. Подобный импульс вызвал у Джона симпатию к ней, не все из любимых светлячков Эдварда отличались подобной скромностью.

'Хотелось бы перемолвиться несколькими словами с кузеном, милая'.

Гнев все еще распирал Эдварда, но он справился, чтобы отыскать подходящую улыбку для девушки, прошагав после этого к кровати, - задернуть полог. Возвратясь к столу, на котором всегда стоял графин с вином, - утолять ночную жажду, король вопросительно взглянул на Джона, покачавшего головой, и налил себе выпить.

'Тебе придется сделать все от себя зависящее, чтобы достучаться до него, Джонни', резко произнес Эдвард. 'Мое терпение почти истощилось'. Джон покачал головой. 'Боюсь, он не станет слушать меня, Нед', - согласился неохотно Невилл. Эдвард взглянул на кузена. 'Ради него, ради всех нас, надеюсь, что ты ошибаешься, Джонни'. Джон молчал. Он знал, - это не так. Подождав, Эдвард поставил кубок с вином на стол. Джон направился к двери, Эдвард - к кровати. Когда Невилл-младший взялся за щеколду, в комнате воцарилась темнота. Король только что потушил последнюю из свечей.

Джон приложил усилия, чтобы точно быть в Вестминстере к десяти часам утра на следующий день. Но его надежды стать преградой между братом и кузеном, доказали свою бесполезность. Проходя через переполненную приемную, он узнавал множество лиц, в преобладающем количестве принадлежащих Вудвиллам, потом ненадолго остановился, - обменяться любезностями с сэром Джоном Говардом, стойким йоркистом и старым другом. Далее Джон продолжил путь, проследовав в прилегающую комнату, где совсем не удивился, обнаружив лорда Гастингса, и не обрадовался, увидев юного кузена, Джорджа Кларенса. Он поприветствовал Джорджа с небрежной вежливостью, хотя все еще хранил досаду на него за не ко времени пришедшееся откровение прошлой ночью. Джон ожидал встретить здесь Джорджа. Молодой человек всегда стоял в передних рядах медвежьей травли, мрачно подумалось Джону, но он тут же отвернулся засвидетельствовать почтение Гастингсу. В течение шести лет, минувших со дня предъявления Эдвардом прав на корону, Уильям Гастингс вознесся с, казалось бы, невероятной легкостью. Посвященный в рыцари на поле Таутона самим Эдвардом, он стал бароном Гастингсом в первый же месяц после июньской коронации. В этом же месяце он получил почтенную должность лорда-канцлера. И не могло найтись лучшего доказательства его внезапного выдающегося общественного положения, чем засвидетельствование факта, что в 1462 году Джон Невилл и граф Уорвик посчитали Гастингса достойным супругом для своей сестры, Екатерины.

Джон поздоровался с зятем в тоне вежливой охотности, если не истинной мало-мальской привязанности. Он и Гастингс слишком отличались, чтобы быть друзьями, но возражения против нового родственника у Джона отсутствовали. Довольно странно, при дворе находилось мало людей, за исключением только королевы, и Невиллу пришло в голову, что Елизавета должна возражать против измен Неда больше, чем ей позволено. Иначе, почему она так невзлюбила Гастингса? Ибо Гастингс являл собой больше, чем лорда-казначея Эдварда. Не взирая на одиннадцатилетнюю разницу в возрасте между двумя мужчинами, Уилл Гастингс был ближайшим другом и любимым товарищем в загулах двадцатипятилетнего короля.

Никого другого в покоях не наблюдалось. Джон озадаченно нахмурился, но потом заметил закрытую дверь и все понял.

'Они внутри?' - спросил он, и Гастингс кивнул.

'Нед прав по этому вопросу, ты знаешь', - произнес он тихо.

'Знаю, Уилл. Как только договор будет подписан, Карл возобновит свободную торговлю и поднимет чертово эмбарго, наложенное ими на ввоз английской шерсти'.

К изумлению Джона, Уилл покачал головой.

'Что ты подразумеваешь? Конечно же, Уилл, ты не отрицаешь, что Бургундия всегда представляла для нас самый выгодный рынок для торговли тканями'.

'Разумеется, не отрицаю. Для Неда вопросы торговли имеют огромное значение. Такое же огромное, как его убежденность в том, что попытка сблизиться с Луи Французским может сравниться с открытием настежь дверей амбара и заманиванием волка под одну крышу с овцами. Нет, это не то, что я имею в виду. Я пытаюсь объяснить, что даже если сам считаю, Нед ошибается, отдавая предпочтение Бургундии перед Францией, то, все равно, утверждаю, у него есть на это право, а у моего свояка Уорвика - нет. К тому же, король - Нед', добавил он тихо.

Джону пришлось согласиться со всем, что сказал Уилл. Тем не менее, разум и пыл способны существовать совершенно независимо друг от друга. Не важно, до какой степени бешенства довел Джона его брат, но критики в адрес Уорвика от посторонних он вынести не мог, поэтому совершенно хладнокровно поинтересовался: 'Намереваетесь предположить, что мне стоит напомнить это, господин Гастингс?'

Уилл сравнительно печально посмотрел на него: 'Нет, Джонни. Из всех людей, как раз ты в таком напоминании не нуждаешься'.

Спустя какой-то незначительный промежуток времени они услышали громкие голоса, доносящиеся из прилегающих комнат. Внезапно дверь распахнулась, и с такой силой, что старые петли заскрипели, и тяжелая металлическая задвижка заскользила и слетела с двери под причудливым, словно подвыпившим, углом. До мужчин с поразительной ясностью донесся голос Уорвика.

'Я не обязан выслушивать это!'

Он вышел из двери, но снова обернулся, когда Эдвард толкнул дверь с такой же силой.

'Придется! Вы еще не освобождены от должности, мой господин!'

'И ты смеешь говорить со мной в таком тоне? Кажется, ты уже забыл, мой сеньор', - последнее было произнесено в тоне бешеного презрения, 'если бы не я, твоего царствования бы не случилось!'

'Вот как? А что скажешь о победе при Сент-Олбансе?'

Уорвик ярко покраснел. Оттенок его лица стал еще глубже, когда Эдвард далее хлестко произнес: 'Я никогда не отрицал полученной от тебя помощи, и ты получил за нее щедрую награду. Но Сотворившим короля, кузен, ты никогда не был. Да, ты высказывался от моего лица, утверждая, что корону должно предложить мне. Но ты также чертовски близко подошел к утрате всего завоеванного, совершив промах при Сент-Олбансе. Не одержи я победу при Мортимер-Кроссе, Лондон сдался бы ланкастерцам, в большинстве своем, лишь канюча возражения. Подумай об этом тщательнее, кузен, прежде чем требовать то, что имеет основания, не крепче воздуха!'

Джон почувствовал, как ему становится нехорошо. Он мог понять, что вырывающееся в эту минуту возмущение глодало Эдварда годами, и справедливость взывала к признанию истины в произносимых кузеном словах. Но также он знал, что брат никогда не простит Эдварду нынешний монолог.

'Действительно, чудесного короля ты создал! Что ты сотворил своим царствованием, мой сеньор? Драгоценную малютку, не говоря о заполняющих твою постель девках, а твой двор - Вудвиллах? И, чтобы мы не запамятовали, дарование полного прощения человеку, которому следовало уделить не более пяти минут с его духовником! Человеку, который обошелся с тобой, как с дурачком, не прошло с того момента и года!'

'Я не должен никому давать отчета в своих действиях. Меньше всего тебе, мой господин Уорвик. Но это я тебе скажу. Потому что больше трех с половиной лет назад ты бросил Сомерсета мне на съедение, и я не могу даже слышать об этом. Думаю, тебе лучше не упоминать данный вопрос снова, кузен'.

'Ты мне угрожаешь?'

'Воспринимай, как будет угодно, пока носишь наш разговор в сердце'.

Джон внезапно осознал, что дверь в приемную открыта, и ссора между кузеном и братом слышна сейчас десяткам двум или более людей, теснящихся снаружи. Также сильно приведенный в смятение этим фактом, как и только что прозвучавшими словами, он повернулся к двери и увидел, что Уилл подумал о том же.

Гастингс схватился за щеколду, готовый захлопнуть дверь перед зачарованными неожиданным приемом, но потом широко ее распахнул, объявив голосом, переполняемым облегчением: 'Госпожа!'

На протяжение ужасающего мига Джон думал, что Уилл обращается к супруге Эдварда. Ее приход привел бы к полной катастрофе. Гастингс отступил, и в комнату вплыла женщина. Только тогда Джон смог выдохнуть, внезапно расслабившись. Это была герцогиня Йоркская.

Она не стала ждать Уилла, плотно закрыв за собой дверь. Взгляд холодных серых глаз перемещался от лица к лицу. 'Ну и?" - наконец произнесла герцогиня. 'Ты намереваешься поприветствовать меня, Эдвард?' Эдвард овладел собой, даже вызвал на лице натянутую улыбку. 'Простите мои дурные манеры, матушка'.

Отвернувшись от старшего сына, Сесиль взглянула не на Джорджа, а на Уорвика, протянув ему тонкую руку. Он поднес ее к губам, но намного хуже Эдварда смог скрыть недавний гнев. Однако, даже если герцогиня и заметила, то ничем своего наблюдения не показала.

'Добро пожаловать домой. Мне было бы чрезвычайно интересно услышать рассказ о днях, проведенных тобой в Париже. Пообедаешь со мной на этой неделе и поведаешь о своих впечатлениях, правда, Дик?'

Привычное в кругу семьи обращение, вероятно, сумело многое сделать, чтобы разрядить напряжение, также, как и спокойная манера Сесиль. Уорвик кивнул. Он редко бывал не любезен с женщинами, по крайней мере, с этой.

'С удовольствием', ответил граф, и чувства, им выражаемые, поражали разницей с тем, что прочитывалось в его глазах.

'Хорошо', ровно отозвалась Сесиль.

Никто более не проронил ни слова.

Джордж осторожно подождал несколько мгновений после ухода Уорвика, прежде чем попытался проследовать за своим кузеном. Ему никогда не доводилось видеть Эдварда таким взбешенным, как сейчас, поэтому юноша забеспокоился за себя и решил быть благоразумным, во избежание проблем. Тем не менее, материнский голос остановил его в дверях.

'Твой кузен не нуждается в сопровождении, чтобы в целости добраться до дома, Джордж', заметила она колко, заставив сына вспыхнуть. Не важно, как часто он повторял себе, - семнадцать лет - это возраст взрослого человека, мать ухитрялась камня на камне не оставить от его уверенности, не прилагая никаких усилий.

'Правду говоря, матушка, я намеревался ... искать Дикона. Он договорился со мной встретиться в Вестминстере поутру'.

Джордж встретил недоверчивый материнский взгляд, и уже подготовился конкретизировать свое алиби, зная, на Ричарда всегда можно положиться, когда в разговор вмешался Эдвард.

'Дикону придется обойтись без твоей компании', отчеканил он настолько невозмутимо, что Джордж не смог определить, поверил ему Эдвард или позволил себе долю сарказма.

'Что?' - спросил он нерешительно. Джордж терпеть не мог манеру, с которой Нед заставлял его чувствовать себя неуверенным, либо диким и не приспособленным к обществу подростком. Иногда молодому человеку казалось, что брат проделывает эти трюки преднамеренно.

'Наш кузен Уорвик привез в Англию больше, нежели только благие пожелания французского короля. Он захватил французскую делегацию, которой объявил, что сегодня вечером их встретят при дворе с распростертыми объятиями. Прошу тебя присутствовать там, чтобы поприветствовать прибывших от моего имени'. Молчание. 'Как думаешь, можешь действовать от моего имени... для разнообразия?'

Джордж сглотнул. 'Я - твой брат. Почему мне не действовать в твоих интересах?' - бросил он вызов, но с облегчением вздохнул, когда Эдвард пропустил его слова мимо ушей.

Когда Джордж выходил из комнаты, Эдвард в первый раз повернулся к Джону и тихо сказал: 'Прости, Джонни. Тебе не следовало всего этого слышать'. Он взмахнул рукой в направлении малых покоев: 'Наш разговор не должен был выйти за ее пределы'.

В эту минуту снова появился Уилл Гастингс в компании роскошно одетого человека с тонким лицом и незапоминающейся, не взирая на изысканный наряд, внешностью. При его виде Эдвард улыбнулся с неподдельным удовольствием, и обратился к матери.

'Госпожа, хочу представить вам господина де ла Грютхюзе, одного из наших добрых бургундских друзей. Точнее, одного из моих друзей!'

Эдвард обернулся к бургундскому посланнику с теплотой, которая заключала в себе одновременно и секрет его популярности у подданных, и источник раздражения для лордов, считающих его свободные и легкие пути достижения целей неподобающими помазаннику Божьему. Однако, когда Эдвард развернулся, намереваясь представить де ла Грютхюзе Джону, то обнаружил, что кузен удалился.

Джон, будучи обычно человеком, мало обеспеченным временем, чтобы его тратить попусту, сейчас видел себя слоняющимся вокруг Вестминстера. Он не хотел возвращаться домой. Джон считал Изабеллу идеальной женой во всех отношениях, но ему не приходило в голову обременять ее своим негодованием, или, что хуже, тревожить дурными предчувствиями. Он чувствовал, некоторые проблемы мужчина должен брать только на себя.

Еще меньше хотел он отправляться в Гербер. Последний человек, которого Джон стремился сейчас увидеть, был его брат. Ни один из них, скорректировал он свою мысль. Ни брат - граф, ни брат- архиепископ. Джон не желал думать, чем они сейчас заняты, брат, у которого вырвали его казначейство, и брат, которому отказали в его мечтах о славе. Мечтах, которыми Уорвика с серебряной ложки вскормил Его Пронырливейшее Величество, христианнейший французский король. Джон вполголоса выругался, продолжительно и грубо. Не помогло.

Он обнаружил себя перед королевскими воротами, ведущими из внутреннего двора в пределы аббатства, и, недолго думая, прошел внутрь. Воспитанность принудила Джона обменяться ходульным приветствием с Энтони Вудвиллом, и эта встреча только напрочь испортила его и без того плохое настроение. Но стоило приблизиться к часовне Богоматери, как Джон увидел Джорджа Норвича, аббата, а с ним единственного человека, которого, как сейчас стало ясно, он надеялся отыскать, единственного, способного понять и разделить его чувства. Джон остановился, ожидая, когда Ричард освободится и подойдет к нему.

Сначала они не говорили, слишком много других людей находилось в пределах слышимости. Войдя через личные королевские двери в аббатство, задержались у купели со святой водой, прошествовав затем через южный трансепт и выйдя через восточную дверь монастыря. Справа располагались отсеки для работы, крохотные ниши, где монахи изучали и переписывали псалмы, Евангелия и случайные манускрипты. Стали спускаться по восточному склону, лежащему в противоположной стороне, в направлении здания капитула. Только тогда Ричард повернулся к Джону: 'Что произошло, Джонни? Что-то плохое?'

'Да', прямо ответил Джон. 'Очень плохое'. Он с интересом взглянул на Ричарда. 'Твой брат, Джордж, находился там и слышал все лично. Ты тоже мог быть с нами, Дикон. Почему ты отсутствовал?'

'Не хотел там находиться', просто ответил Ричард, и, какое-то время спустя, Джон понимающе кивнул.

'Никто не может осудить тебя за это'. Он состроил гримасу, даже не заметив за собой такого действия. 'Тем не менее, могло оказаться и хуже. Госпоже твоей матушке случилось совершить наиболее удачное посещение! Если бы она не...'

Затем он осознал правду. Посмотрел на Ричарда и начал хохотать.

'Я должен быть сразу раскусить! Это озарение, Дикон! На самом деле, это озарение!'

Ричард выглядел польщенным, как похвалой, так и своим поступком. 'Нет', отозвался он. 'Не озарение. Отчаяние!'

Какой-то промежуток времени они провели, любуясь на цветущий внутренний сад.

'Это было все, о чем я смог додуматься, Джонни. Не могу сказать, чтобы матушка обрадовалась, оказавшись разбужена в полночь, но, как только она перестала кричать на меня, то согласилась, что ее посещение Вестминстера долго откладывалось'. Ричард улыбнулся, но мгновенно снова стал серьезным. 'Легче всего было узнать, в какое конкретно время кузен утром ожидается в Вестминстере. Весь двор находился в курсе', сообщил он и вздохнул.

Они почти дошли до здания капитула и оба остановились, сторонясь его, словно по взаимному согласию. Здесь заседали представители простого народа во время своих сессий, но и взрослый мужчина, и мальчик, сейчас не горели желанием иметь дело с политиками.

Повернувшись, они стали возвращаться по уже пройденному пути.

'Сколько тебе лет, Дикон... четырнадцать?'

'В октябре будет пятнадцать'. Ричард засомневался, но потом выпалил: 'Четырнадцать лет - довольно жалкое время, Джонни!'

Эта вспышка была так не похожа на него, что Джон не мог не улыбнуться.

'Как помню, я тоже не особо ценил свои четырнадцать лет. Тебе надо терпеть все эти бесконечные проповеди от старших родственников, нужны они или нет!'

Джон увидел, как Ричард улыбается, и спокойно прибавил: 'Нет, четырнадцать лет - совсем невесело, правда? Если не развешиваешь уши, слушая непрошенные советы, то потом ощущаешь взогретый розгой зад! Или мучаешься, так как внезапно обнаружил существование противоположного пола и понятия не имеешь, что с ним делать!'

Ричард все еще улыбался, но в данный момент он слегка вспыхнул, и Джон этому тоже порадовался.

'Смелее, Дикон. Первое - пройдет. А второе ... ну, ты скоро осознаешь, я думаю', взбодрил старший родственник с явной любовью в голосе, что согрело Ричарда и подвигнуло на признание: 'Иисусе, я так на это надеюсь!'

Фраза должна была прозвучать иронично, но получилось, что, как раз наоборот, она стала задумчивой и печальной. Он снова вспыхнул, уже более заметно, но потом посмеялся над собой. Джон тоже засмеялся. Давно прошли те дни, он знал, когда Дикон мог прийти к Уорвику. И Джон не думал, что скорее всего, мальчик приблизится к Неду. В вопросах плоти и чувственности Нед был очень опытен. Простой факт, что для него не существовало запретов в темах бесед или действий, сам по себе, являлся сдерживающим фактором в глазах младшего брата. Джон это подозревал.

Он взглянул на Ричарда, и внезапно мрачная мысль пронеслась в голове Джона, в тот же миг, когда поднимающееся облако закрыло солнечный диск. Когда его собственный сын достигнет возраста Дикона, будет ли кто-то, кто сможет предложить юноше совет или заверение в его силах? Мужчина посмотрел на облако, остановившееся над их головами, ощутив странную суеверную боль, но сумел решительно ее отмести. Словно бы ведя ни к чему не обязывающую болтовню, он проронил: 'Мне было почти шестнадцать, когда я в первый раз лег с девчонкой. Из всех возможных мест мне достался сеновал в стойле конюшни! И понадобилось целых два дня, чтобы извлечь все соломинки из волос!'

Ричард выглядел крайне заинтригованным, поинтересовавшись в духе, почитаемым им тактичным: 'Почти шестнадцать? Не было ли это.... Ну, поздно, Джонни?'

'Вопрос не в том, поздно или рано, Дикон....вопрос исключительно в готовности! Когда ты созреешь, то первым это поймешь! Конечно, правильная возможность должна сама представиться, или вся готовность в мире не поможет!'

Ричард переваривал услышанное в задумчивой тишине, а потом сказал: 'Неду было тринадцать... Он однажды рассказывал мне'.

'Не сомневаюсь', сухо согласился Джон, повернувшись к мальчику: 'Знаешь, Дикон', начал он внезапно так серьезно, что удивился себе также, как и Ричард, 'тебе лучше будет не оценивать себя по меркам Неда. Он - сам для себя закон и в более, чем одной ситуации! Нет необходимости выглядеть таким встревоженным. Я не говорю, что подход и оценки Неда ошибочны, просто они принадлежат ему. Когда-бы ты не попытался прогуляться в чужих сапогах, обнаружишь, что они совершенно другого размера'.

Ричард нахмурился: 'Я так поступаю?"

'Иногда. Думаю, и Эдмунду это было свойственно, а если даже и нет, лучше ему не становилось'.

Ричарду было не приятно говорить о погибшем брате, он старался совсем не думать о тех зимних месяцах 1461 года. Ему также не по душе пришлось то, что Джон только что сказал об Эдварде, хотя он знал, это было из добрых побуждений.

Они уже преодолели все протяжение северного склона, пройдя трудолюбивых монахов, не подумавших даже удостоить взглядом их приближение.

'Я все еще думаю, что четырнадцать лет - отвратительное время', продолжил Ричард, и Джон, скользнув по нему задумчивым испытующим взглядом, внезапно осознал, к чему постоянно ведет его собеседник.

Ричард стоял на фоне полуденного солнца, озаряющего своими лучами покрытый драгоценными камнями йоркистский воротник, на котором перемежались розы и солнечные диски, лежащий на его плечах. Также сверкал клинок на бедре молодого человека, подарок его кузена. Глаза Джона блеснули, переместившись от воротника к клинку, прежде чем он подытожил: 'Потому что ты ощущаешь себя беспомощным, оказавшимся стиснутым своей верностью по отношению к разным людям?'

Ричард кивнул. Джон протянул руку и положил ему на плечо.

'Сожалею, что сообщаю тебе, парень, но не возраст - та проклятая проблема, из-за которой ты так себя сейчас чувствуешь. Видишь ли, Дикон, мне - тридцать шесть лет, а я все еще чувствую боль, такую глубокую, что стараюсь ее не осознавать'.