Солнце в зените

Лондон. Апрель 1471 года.

В тот же день, когда Джон Невилл и ланкастерские лорды Эксетер и Оксфорд добрались до Ковентри, лорд Уорвик узнал о переходе зятя на сторону его братьев-йоркистов. Эдвард опять появился под стенами Ковентри, чтобы бросить вызов находящимся внутри. Они опять отказались от боя, и в пятницу, 5 апреля, герцог Йорк внезапно снял лагерь и отправился на юг, к Лондону.

Уорвик выехал за ним следом, но у противника графа появилось двухдневное преимущество, и преследователь понимал, насколько малы его шансы на то, чтобы преградить кузену путь к столице. Вперед высылались сообщения с настоятельными просьбами лорду-мэру и городскому совету отказать герцогу во входе в Лондон.

Архиепископ Йоркский покорно провез Гарри Ланкастера по улицам столицы, что на поверку оказалось ошибочным шагом. Зрители подняли на смех обвисшие лисьи хвосты, прикрепленные к знамени Ланкастеров, и громко задавались вопросом, почему несчастный старик одет в то же самое голубое платье, в котором он появлялся на публике в октябре. В Лондоне любовь всегда окружала Эдварда Йорка, и он до сих пор не расплатился с городскими купцами, кому успел задолжать значительные суммы. Более того, сейчас герцог Йорк находился у Сент-Олбанса, всего в дне перехода, с армией за спиной.

От графа Уорвика продолжали поступать послания, убеждающие лондонцев хранить верность королю Гарри. Прибытия Маргариты Анжуйской с сыном ожидали со дня на день, а тем временем от Сент-Олбанса последовало известие, что Гарри Ланкастер отныне считается государственным заключенным. Новость принесла с собой дипломатическую инфекцию, свалившую в постель мэра Лондона, Джона Стоктона. Его заместитель, Томас Кук, призывал затворить городские ворота для йоркистов. Но даже если бы он и смог это сделать, архиепископ Йоркский уже отправил тайное письмо о сдаче своему кузену в Сент-Олбанс. Общий совет, собравшийся на срочное совещание, постановил, что 'ибо Эдвард, бывший прежде английским королем, спешит к городу с обширной армией, и, ибо местные жители недостаточно расположены браться за оружие, дабы противостоять такой несметной силе, не должно совершиться ни единой попытки сопротивления вышеозначенному Эдварду'.

В полдень Великого четверга Страстной недели Эдвард въехал через Элдерсгейтские ворота в Лондон спустя ровно месяц со дня его возвращения из Бургундии. Полугодом ранее граф Уорвик вошел в Собор Святого Павла воздать Всемогущему благодарность за ниспосланные милости. Эдвард сейчас повторял действия кузена, чем, в конце концов, вызвал восхищение, так сильно необходимое ему во время продвижения на юг, проявившего мощное воздействие продолжающихся ссор на корону, и обесценивавших то, что некогда представляло из себя сверкающий образ монархии и слепую преданность подвластного народа.

Из Собора Святого Павла Эдвард направился в Вестминстер, где его дожидался архиепископ Кентерберийский дабы символически снова возложить корону на голову старшего представителя йоркской династии. Там же Эдварда ждали его королева и дети. Но оставалась и еще одна задача, нуждающаяся в решении, поэтому вскоре после наступления часа дня король шагнул в двери дворца лондонского епископа - принять официальную капитуляцию человека, возглавлявшего Тауэр, - своего кузена, Джорджа Невилла.

Архиепископ Йоркский чувствовал себя неуютно. В отличие от братьев, он не был дружен с Эдвардом и прекрасно понимал, что не может надеяться на воспоминания о прежней привязанности, дабы смягчить месть родственника, окажись тот к ней склонен.

Эдвард спокойно выслушал, как архиепископ рассыпается в извинениях за шестимесячное предательство, пока окончательно не утомился, холодно произнеся: 'Вам не следует опасаться, кузен. Я не отправлю священника на плаху, даже если он окажется подобным вам. Однако, я велю отвести вас в Тауэр, и вы должны быть благодарны мне за этот милосердный жест, иначе вы попадете в те же покои, в которых пребывает ваш позабытый господин Ланкастер'.

Архиепископ преклонил колени, ручаясь в верности, настоящей и будущей Йоркам, но, при нетерпеливом виде Эдварда отступил, готовясь присоединиться к Гарри Ланкастеру.

Эдвард, глядя на это, сморщился и, обернувшись к Ричарду, мрачно процедил: 'Я вполне обойдусь без этого удовольствия, Дикон'.

Ричард остался единственным человеком, никогда не встречавшимся с ланкастерским королем, хотя всю свою жизнь он слышал рассказы о неуравновешенном человеке, некоторыми называемом святым, а большинством - простодушным. Юноша знал, Гарри всегда был в некоторой степени странным, способным заблудиться в собственных мыслях, что в Йоркшире определили бы как 'лунатизм' или 'мозги набекрень'. Ланкастер не успокоился, женившись на властной французской принцессе из Анжуйской династии, и, летом тридцать второго года жизни, когда Маргарита уже шесть месяцев вынашивала мальчика, сейчас женатого на Анне Невилл, у Гарри произошло помрачение рассудка, от которого он полностью так и не оправился.

Всю эти сведения Ричард знал наизусть, с детства сумасшествие Ланкастера было источником постоянной озабоченности его семьи. Но даже старые выученные наизусть истории не сумели подготовить молодого человека к реальному облику мужчины, которого его брат пренебрежительно именовал 'Безумным Гарри'.

Ему еще не исполнилось пятидесяти лет, но бывший король шел, заметно демонстрируя сутулость, сгорбившись вперед, словно разыскивая под ногами потерянные драгоценности. У него были редкие седые волосы, давным-давно имевшие льняной оттенок, лишенные всяческого выражения, блеклые глаза, прежде сияющие голубым, и кожа, цвета скисшего молока. Гарри смотрел на Ричарда, как будто никогда не был на солнце, ни дня в целой жизни. На юношу нахлынула жалость одновременно с почти физически ощущающейся антипатией.

Архиепископ, ведущий Ланкастера как ребенка, произнес чересчур громким голосом, словно беседуя с глухим: 'Его Милость Йорк'. Когда Гарри не ответил сразу, священник повторил, еще громче и довольно нетерпеливо: 'Йорк... Эдвард Йорк'.

Гарри кивнул. 'Я знаю', - ответил он тихо и улыбнулся Эдварду.

Тот безропотно протянул руку.

'Кузен', - произнес Эдвард вежливо, использовав обращение больше из любезности, нежели из родственных чувств, ибо общая кровь в их жилах была сильно разбавлена за прошедшие семьдесят с лишним лет.

Гарри оставил без внимания вытянутую руку, шагнув вперед и обняв молодого человека, словно тот - его давний приятель.

Эдвард был вынужден освободиться, отпрянув, как будто его ударили. Это был единственный раз, который мог вспомнить Ричард, когда старший брат при нем показал сильную взволнованность. На миг на его лице четко отразился ужас, но потом Эдвард снова овладел собой, выпрямился и пожал руку Гарри, отвечая таким образом на приветствие, но и держа одновременно собеседника на расстоянии.

Улыбка Гарри не дрогнула. 'Кузен Йорк, я рад тебя видеть', - поздоровался он тихим и неожиданно приятным голосом.

'Спасибо, кузен', - бесстрастно ответил Эдвард. Каковы бы ни были чувства, бурлящие внутри его, больше ничего не проявлялось на лице йоркистского короля, даже когда Гарри добавил, с видом человека, делящегося с другом тайной: 'Я знаю, в твоих руках моей жизни ничего не угрожает'.

Стоящий рядом Ричард услышал, как Гастингс со звонким свистом выдохнул сквозь зубы. Архиепископ производил впечатление страстного желания избавиться от заметного замешательства. Сам Ричард хотел оказаться, где угодно, но не там, где находился в настоящий момент, и изумлялся тому, что Эдвард способен выслушивать подобные слова и при этом выглядеть равнодушно.

'Меня радует, что вы так считаете, кузен', - ответил старший Йорк, что прозвучало настолько двусмысленно и непохоже на естественное отрицание предъявляемых ему намерений, что Ричарда внезапно поразило невероятное подозрение, мерзкое до степени моментального от него отречения, как от ужасной догадки, порочащей Эдварда. Тем временем брат поднял руку, и люди в цветах Йорков вошли в дверь, ведущую на галерею. 'Архиепископ Йоркский проводит вас в Тауэр, кузен. Все ваши желания будут услышаны и исполнены'.

Стояла тишина, когда епископ и ланкастерский король в сопровождении стражников выходили в главный зал. Эдвард смотрел вслед нелепой фигуре в голубом бархате. Погодя, он тихо заметил: 'Никогда не пойму....никогда не мог уяснить, как люди с готовностью отдавали жизнь за то, чтобы он мог быть королем'.

Никто ему не ответил, и старший Йорк обвел взглядом молчаливый круг присутствующих.

'Ну и?' - поинтересовался Эдвард. 'Чего мы ждем? Пусть приведут лошадей'.

Он повернулся, направившись к двери, на ходу процедив, ни к кому конкретно не обращаясь: 'И, Христа ради, переоденьте его в другое платье!'

Во внутреннем дворе произошло внезапное замешательство. Жакетта Вудвилл услышала, как няня Кобб закричала, и подняла взгляд, натолкнувшись сразу на зятя, появившегося в дверном проеме. Слишком взволнованная, чтобы осознать случившееся, она склонилась в реверансе, быстро посмотрев на детей. Мери широко распахнула глаза, не веря себе, а двухлетняя Сесилия заметно испугалась. Прежде чем Жакетта смогла заговорить, Бесс издала сдавленный крик, не похожий ни на смех, ни на рыдание, но родственный обоим, и помчалась по комнате. Пол был устлан тростником, и как только девочка добежала до отца, она споткнулась, полетев вперед. Эдвард подхватил ее раньше, чем Елизавета упала на поверхность, и сжал в объятиях. Казалось, она не испытывала необходимости что-то говорить, довольствуясь лишь тем, что ее держат, и, пока Жакетта наблюдала, то чувствовала щиплющие глаза слезы, но женщине было все равно, она не стеснялась плакать.

Томас выступил вперед, его брат тоже находился в комнате, как и сестры, горя от волнения. Только сейчас Жакетта увидела, что Эдвард пришел не один. С ним был ее сын, Энтони, она разглядела Ричарда, Гастингса, аббата Миллинга и, с запоздалым изумлением, Джорджа Кларенса.

Энтони улыбался матери, но оставался в дверях. Как один, его спутники смотрели на Эдварда, ожидая его дальнейших действий. Но Эдвард улыбался дочери, гладя ее по мягким белокурым волосам, на миг все его внимание сосредоточилось лишь на ней... Пока дверь Иерусалимской палаты не открылась.

На Елизавете-старшей было платье из легкого обрисовывающего фигуру материала, локоны свободно ниспадали на спину переливающимися серебристыми волнами. Она сжимала шелковую подкладку одежды и щетку для волос и выглядела растрепанной, запыхавшейся и испуганной.

Эдвард поставил Бесс на пол. Как только он это сделал, Елизавета отпустила подкладку платья, уронила щетку в единственном истинно непроизвольном движении, которое наблюдающий со стороны Ричард когда-либо видел совершаемым невесткой, и бросилась к мужу. Тот не медлил, в два шага схватив ее на руки и заключив в страстном объятии.

Елизавета отстранилась первой, опираясь рукой на грудь Эдварда, будто удерживая его. 'Подожди', - произнесла она, улыбаясь ему. 'Подожди'. Елизавета обернулась в поисках няни Кобб, уже стояла рядом с госпожой, счастливо покачивая ребенка. Молодая женщина взяла младенца и, повернувшись к Эдварду, передала ему сына.

Никто из присутствующих не пошевелился, даже дочери королевской четы. Эдвард изучал мальчика, а потом перевел взгляд на супругу, смотря ей в глаза.

'Ты когда-нибудь во мне сомневалась?'

'Нет, никогда. Ты думал, я буду?'

Он улыбнулся, покачав головой.

Эдварда обступили дети. Он смеялся и утверждал, что чувствует себя Крысоловом, почти сразу получив внимание последней пары глаз, принадлежавших стеснительной Сесилии, отметившей свой второй день рождения в момент его одинокого въезда в ворота Йорка. С Бесс на коленях и с Мэри у ног он отвечал на вопросы пасынка, добродушно справляясь с жадным штурмом любознательных расспросов об изгнании, Брюгге, Йоркширском лагере. Но вскоре он интерес начал ослабевать, ответы стали рассеяннее и спокойнее. Эдвард смотрел на жену, что она почувствовала, обернувшись в его направлении. Личный призыв, сверкнувший меж ними, заставил Елизавету подняться с места рядом с братом и откинуть запутавшиеся пышные белокурые волосы. Ее муж тоже встал, мягко опустив Бесс на ноги.

'Ты еще не поприветствовала своего дядю Энтони, как и дядю Дикона, любимая', - напомнил девочке с улыбкой отец. 'Вот и хорошо'.

Бесс послушно направилась к дяде Энтони, как ее просили, но внезапно остановилась, увидев, как отец пересекает комнату, берет мать под руку и исчезает с ней за порогом Иерусалимской палаты. Она неуверенно шагнула вперед, но дверь уже закрылась за ними, можно было услышать движение засова.

Ричард подошел к Уиллу Гастингсу. 'Думаю, Нед в надежных руках... Передай ему от меня, Уилл, что я отправился в замок Байнард'.

Уилл улыбнулся, попросив засвидетельствовать его почтение Ее Милости, герцогине Йоркской, но у слушавшего его Ричарда взгляд был обращен в другую точку зала, измеряя глубину горя племянницы. Бесс тихо всхлипывала, покинуто смотря на дверь спальни, и ни Жакетта, ни Томас казались не в состоянии ее утешить.

Бесс любила своего сводного брата Томаса, но сейчас она не обратила ни малейшего внимания на его попытки вызвать у нее улыбку с помощью разболтанной фигурки кролика, созданной им для Мэри. Девочка предпочла бы, чтобы он прекратил, должен же Томас понимать, ей безразлична глупая игрушка, когда отец, наконец-то, вернулся домой после столь долгих скитаний и вновь исчез, прежде чем у нее появилась возможность сказать ему, как она тосковала. Малютка тщетно старалась нащупать носовой платок, но быстро сдалась, воспользовавшись рукавом. Дядя Дикон опустился рядом на колени, и Бесс с подозрением посмотрела на него, не намеревается ли папин брат велеть ей покинуть пост наблюдения за дверью спальни. Но тот удовольствовался пребыванием с ней рядом, что некоторым образом успокаивало. Бабушка спросила, помнит ли Бесс обоих своих дядей, глупый вопрос, разумеется, помнит.

'Бесс, хочешь покататься со мной по Лондону?'

Девочка засопела, покачала головой и повернулась, изучающе глядя на Дикона. 'По Лондону?' - неуверенно переспросила она. 'Ты имеешь в виду... за стены? Нам нельзя. Это запрещено'.

'Больше нет, Бесс. Разве не тянет снова посмотреть на город? Ты много месяцев не выходила, тебе не интересно?'

Она с сомнением посмотрела на него. 'У меня нет пони', - пожаловалась крошка. 'Его пришлось оставить. Я даже мою собаку взять с собой не могу...' Рот ребенка снова задрожал, и взрослый мигом нашел решение, спросив: 'Если я приведу тебе лошадь, ты хотела бы поехать со мной?'

Девочка кивнула, наградив Ричарда появляющейся улыбкой. Но потом она опять взглянула назад, на дверь Иерусалимской палаты, и ее лицо приобрело прежнее печальное выражение.

'Нет, я... Я не могу...'

'Бесс, ты знаешь, где я находился эти последние шесть месяцев?'

'В Бургундии', - без запинки ответила она, мысленно поблагодарив Ричарда, когда он не спросил у нее, где находится Бургундия. Вместо этого он поинтересовался: 'Ты знаешь с кем я там был?'

'С папой'.

'Он не уедет без меня, Бесс. Ты сможешь дождаться его в замке Байнард, если хочешь...и, пока я нахожусь здесь, ты будешь знать, он не исчезнет вновь'.

Девочка подумала над словами Ричарда и решила, что они не лишены смысла 'Мы можем покататься по реке?' - начала она торг, который вызвал улыбку у ее дяди, уже помогавшему ребенку подниматься.

'Мы во что бы то ни стало покатаемся по реке', - согласился юный герцог, но перед ним тут же выступил Томас Грей.

'Не думаю, что моя госпожа матушка с одобрением отнеслась бы к уходу дочери без получения на то ее разрешения', - холодно произнес он. 'Я не могу позволить этот увеселительный выезд в Лондон'.

Жакетта только-только подумала, что стоит поблагодарить Ричарда за его воодушевляющую идею, и сейчас она в изумлении обернулась к внуку. Женщина решила, мальчика замучила ревность, прошедшие месяцы нелегко дались ему, она могла легко понять, каково Томасу чувствовать себя отодвинутым в сторону и позабытым. Жакетта шагнула вперед, намереваясь вмешаться, но так, чтобы внук не ощутил упрека или возмущения, но Ричард опередил ее, ответив, с представлявшейся женщине ненужной жесткостью: 'Что позволяет вам думать о моем внимании к вашему позволению?'

Энтони Вудвилл, нахмурившись, поднял взгляд. 'Мне представляется похвальной его забота о сестре', - вступил он в перепалку далеким от дружелюбия тоном, и Жакетта, заметив готовность Ричарда ответить в соответствующем ключе, приготовилась вмешаться.

Уилл Гастингс опередил ее. Привалившийся к стене, он начал выпрямляться еще при первом обмене любезностями и сейчас улыбался Энтони.

'Не понимаю, почему юному Грею надо заботиться о леди Бесс. Не могу представить более надежного спутника, чем Его Милость Глостер, и я уверен, король со мной согласится. Вы собираетесь опровергнуть это, лорд Риверс?'

Энтони посмотрел на Гастингса, и между ними мелькнули нотки неприязни, почти физически ощутимые по своей глубине. 'Мы обсуждаем семейный вопрос, к вам не относящийся'.

Бесс нетерпеливо ерзала, она привыкла к ссорам взрослых, больше не обращавшим на нее внимания. Сейчас то, что она выедет на солнце, увидит городские улицы и услышит людей, приветствующих ее, как было во время проезда девочки через Лондон в прошлом, разжигало пылкое желание скорейшего отбытия, и Бесс потянула Ричарда за руку.

'А прямо сейчас мы можем выехать?'

'Не нахожу причин, почему нет, Бесс'.

Ричард с вызовом взглянул на Томаса. Последний колебался, не уверенный, как далеко все это может зайти, и, в процессе последовавшей паузы, в первый раз раздался голос Джорджа.

'Поезжай, Дикон, отвези Бесс к нашей матушке. Если Грей чувствует необходимость играть роль нянюшки, пусть репетирует на других сестрах'.

Жакетта увидела проснувшееся любопытство на лицах Гастингса и Ричарда и убийственный гнев в глазах внука. Когда он обернулся, чтобы ответить Джорджу, женщина произнесла ледяным тоном: 'Я лишь желала такой заботы о детях вашего брата, лорд Кларенс, в минувшие шесть месяцев, в которые они были вынуждены прятаться в церковном убежище благодаря угрозам вашего тестя'.

Аббат Миллинг слушал с нарастающим неодобрением, и, наконец, понял, что настал момент, чтобы ему вмешаться, каким бы сложным не делало это вмешательство выражение лица герцога Кларенса.

'Я должен заявить о своем возмущении! Совсем не годится, чтобы разлад между вами разразился в один из счастливейших для йоркской династии дней'.

Присутствующие с одинаковым изумлением воззрились на него, и аббат прочел в их молчании неохотное признание истинности обвинения. Ричард позволил племяннице повести себя к двери, остановившись на достаточно долгое время, дабы прошептать Джорджу несколько слов, предназначавшихся исключительно ему. Джордж не ответил, но, казалось, братья пришли к некоторому пониманию, и Кларенс покинул комнату вслед за братом. Следующим собравшимся уходить был Уилл, минуя аббата, прошептавший с косой ухмылкой: 'Блаженны миротворцы, ибо они сынами Божьими нарекутся'.

Аббат закрыл внешнюю дверь и бросил взгляд на спальню, до сих пор остающуюся запертой. Жакетта старалась смягчить разгневанного внука, впрочем, не достигая заметного успеха. Томас горько жаловался: 'Это только потому, что я не понимаю, зачем вести Бесс к Ее Тщеславной Милости сейчас, когда она ни разу не навестила нас в убежище...'

Ответ Жакетты священник прослушал, ибо Энтони начал ругаться на 'этого зачатого в блуде Гастингса', и пока он это терпел, по спине шел холод. Аббат испытывал глубокие опасения от правления Англией графа Уорвика и Маргариты Анжуйской, уверенный, что не наступит мира между такими горькими и непримиримыми врагами. Сейчас святой отец задавался вопросом, чем отличалась от этой парочки династия Йорков? Ему подумалось, что здесь и скрываются корни разрушений, также, как в случае с Маргаритой Анжуйской и Создателем королей.

Эта была печальная мысль, но потом он вспомнил, вспомнил с глубочайшим сердечным облегчением... Благодарение Всемогущему Господу, есть на свете человек, достаточно сильный, дабы держать их всех вместе, способный примирить страсти Вудвиллов и Плантагенетов под сияющим знаменем своего Солнца в зените. Враждебность, недавно искрившая в покоях, оказалась развеяна, но без пролития крови семьи Йорков. Аббат снова бросил взгляд в сторону двери спальни, а потом заметил Жакетте: 'Разве нам не следует вознести хвалу, госпожа, что Его Милость король невредимым вернулся домой к нам?'

Бесс свернулась рядом с Ричардом на скамье-ларе в высокой светлой комнате бабушки. Она упорно сражалась с сонливостью с момента окончания ужина, но сейчас глаза ребенка превратились в настоящие щелочки, и, как видела Сесиль, шелковистые крохотные ресницы начали прикрывать последние следы голубизны. Сесиль улыбнулась, - у Бесс могут остаться материнские золотисто-льняные волосы, но глаза она точно получила от Эдварда.

Сесиль по многим причинам являлась для девочки чужой, из-за взаимоотношений с невесткой она редко виделась с внуками, разве что на официальных мероприятиях. Ричард намного лучше общался со старшими детьми Эдварда, чем его мать, и герцогиня ожидала от Бесс некоторой робости в общении, по крайней мере, вначале. Но Бесс проявляла не больше стеснения, чем любой маленький ребенок, приученный надеяться только на любовь и одобрение, она не колебалась ни капельки, влезая к Сесиль на колени, словно каждый день жизни проводила с бабушкой в замке Байнард.

Сесиль наклонилась вытереть жирное пятно с подбородка девочки и печально заметила: 'Перечень нашего меню можно прочесть на лице этого ребенка! Давай, Бесс, позволь мне отнести тебя на кровать, дорогая'.

Взгляд Бесс не был сфокусирован, веки, независимо друг от друга, отказывались оставаться открытыми, но она тут же оказала сонное сопротивление, прижавшись к Ричарду с решимостью не позволить себя переносить.

'Позвольте ей остаться, матушка. Какое имеет значение, где ей спать, здесь или на кровати?'

'Предполагаю, разницы, действительно, нет', - уступила Сесиль, увидев, что Бесс, успокоенная посредничеством Ричарда, перестала бороться. Он переместил руку, и она свернулась, облокотившись на него и, с довольным вздохом, снова соскользнув в сон.

'Она сильно привязалась к тебе, Ричард!'

Он улыбнулся, покачав головой. 'Это не так. Мы с Бесс заключили соглашение. Видите ли, я пообещал от имени Неда, что он никуда, кроме замка Байнард, сейчас не поедет, и, пока он этого не сделает, похоже она меня из поля зрения не выпустит!'

Сесиль при объяснении сына тоже улыбнулась, сказав: 'Временами мы склонны забывать о существовании маленьких детей, испытывающих боль наиболее глубоко. Если мы не в состоянии понять, почему некоторые несчастья достаются на нашу долю, как могут чувствовать себя они?"

Ричард кивнул и посмотрел на спящую племянницу, поймав себя на мысли о Катрин, своей дочери. Сейчас она уже была на год старше, и он не видел ее с тех пор, как девочка лежала в пеленках. У Ричарда даже отсутствовала уверенность, что Катрин еще жива. Дети подвержены крупу, внезапным опасным лихорадкам, разнообразным недомоганиям, способным задуть юную жизнь также быстро, как огонек свечи. И порази они дочку, как могла Кейт оповестить его? Не исключено, за прошедшие месяцы она умерла и лежит, засыпанная землей, а Ричард и не подозревает.

'Что тебя тревожит, Ричард? Думаешь о твоем собственном ребенке?'

Глаза молодого человека расширились. Его изумление стало моментально заметно, и замешательство только незначительно отстало по степени проявления. Сесиль покачала головой, сухо произнеся: 'Ты, в самом деле, надеялся, что я надолго останусь в неведении? Уверяю тебя, мало существует совершаемого тобой и твоими братьями и не достигающего моих ушей...хочу я это знать или нет!'

Большее, что удалось Ричарду, было неровное 'Понятно'.

'Во имя небес, Ричард, не можешь же ты вообразить, что новость о появлении у тебя ребенка от неузаконенной привязанности удивит меня? Вспомни, я выросла в семье с большим числом братьев, чем то, которое я способна удержать в памяти. Более того, я вырастила и окружила заботой, вплоть до момента их превращения в мужчин, четырех сыновей. Твои братья оказались не менее твоего податливы искушению, хотя намного менее сдержанны, вынуждена признать. Не могу простить обстоятельств рождения твоего дитя, но уверенно одобряю твою готовность принять на себя ответственность за произошедшее'. Она вздохнула, произнеся внезапно ставшим глухим и лишившимся живости голосом: 'Мужчины рождаются, чтобы грешить, Ричард. Самое важное - не наши ошибки... Важно умение извлекать из них пользу, искренне сожалеть и по-настоящему раскаиваться'.

Ричард перегнулся через скамью и мягко коснулся ладонью руки матери. 'Он пообещал мне, что приедет, матушка. Он доехал со мной из Вестминстера до Ладгейт, и я уже уверился в намерении Неда сопровождать меня до конца. Но он внезапно натянул поводья, настаивая на неотложном деле, требующим его внимания. Правда, Нед обещал уладить вопрос к вечерне и сразу же прибыть сюда. Он так и сделает, матушка, я в это верю'.

'К вечерне', - отозвалась она, больше ничего не прибавив. Ничего и не надо было говорить, за окнами уже давно стемнело.

Последовало гнетущее молчание. Не легко оказалось утешать ту, которая сама привыкла успокаивать, а не принимать утешение, но Ричард отважился сделать попытку, сказав: 'Он хотел приехать, матушка, я точно знаю. Но ему страшно посмотреть вам в глаза...'

'Он смог бы', - ответила Сесиль резко. Ей не легче, чем сыну давалась эта внезапная смена ролей.

От имени Джорджа Ричард извинений или объяснений не совершал. Вместо этого он решил напомнить матери, что 'Нед уже давно должен быть здесь'.

На этот раз Сесиль смилостивилась принять предлагаемое утешение. Она встала и запечатлела один из редких для себя поцелуев на щеке сына.

'Если не ошибаюсь, этот поцелуй должен был принадлежать ему', - заявила герцогиня с внезапно ожидающей и пылкой улыбкой, направившись к двери, когда Бесс, ведомая неким таинственным шестым чувством, заворочалась и зевнула.

В дверном проеме светлого покоя появился Джон Гилман, герцогский писарь. Он казался чересчур взволнованным, подтверждая материнскую уверенность в долгожданном прибытии Эдварда.

'Мадам', - произнес Гилман и запнулся, 'Мадам...ваш сын...'

Сесиль удивленно посмотрела на него. 'Что-то не так? Где он... в большом зале?'

'Здесь, матушка'.

Гилман отошел от Джорджа и удалился. Ричард тут же вскочил на ноги. Бесс, полностью проснувшаяся к этому времени, открыла рот для изъявления возмущения, но потом, увидев, что ее не бросили, податливо обвила руками шею дяди, позволяя ему поднять ее со скамьи.

'Нет, Дикон... не ходи!' - выпалил Джордж, но Ричард уже стоял в дверях. Во взгляде, брошенном им на брата, сквозила толика сочувствия, но он совершенно не собирался становиться нежеланным свидетелем сцены, которая вот-вот последует. Снова поставив маленькую племянницу на ноги, он взял ее за руку и плотно закрыл за собой дверь.

Сесиль молчала, наблюдая как Джордж пересекает светлый зал. Он остановился перед матерью и затем медленно опустился на колени. Лицо, обращенное к герцогине, горело, а его одежда, несмотря на тончайший и дорогой материал, немного передернулась, не то, чтобы будучи в самом деле потрепанной, но точно используемой небрежно. Между тем, как Джордж всегда относился к числу людей, остро чувствующих модные веяния и воздействие на других собственной внешности. Также наличествовало ощутимое проглатывание фрагментов речи в призыве к Ричарду. Все вышеперечисленное могло быть обусловлено, конечно же, стрессом, но Сесиль еще видела и дряблые уголки рта, облизывание языком губ, словно сына мучила жажда.

'Сколько вина потребовалось, дабы ты пришел сюда, Джордж?' - поинтересовалась отчужденным голосом с нотками презрения и холодности герцогиня.

Джордж молчал, все еще стоя перед матерью на коленях. Его волосы были взъерошены, Сесиль не могла припомнить ни единого раза, когда сын сподобился бы причесаться так, чтобы челка не закрывала лоб. На стене позади Джорджа горел факел, и в его мерцающем свете шевелюра юноши казалась даже светлее, чем сохранилась в памяти, словно вновь приобретя яркость его мальчишеских лет. По мнению Сесиль, Джордж также похудел, его выступающие скулы бросались в глаза. Быть может, именно эта черта придавала ее сыну столь неожиданно юный вид. Герцогиня точно не знала, понимая лишь, он внезапно приобрел внешность стеснительного двадцатиоднолетнего человека, выглядя в точности также, как каждый раз, когда разочаровывал мать снова и снова, раскаиваясь, обещая сделать все возможное для нее, искренне клянясь, выявленный грех станет для него последним.

Джордж все еще молчал, но тянулся к материнской руке. Сесиль воспротивилась стремлению вырвать ее, позволив вместо этого оставаться безвольной и холодной в ладонях сына. Его внезапно юный вид оказался, конечно же, результатом светового обмана или чувств самой герцогини. Джордж уже не был мальчиком... это время миновало. Он уже возмужал. Стал человеком, ответственным за совершенные им ошибки и нанесенные раны. Человеком, несущим на себе бремя предательств, никоим образом не походящих на мальчишеские проделки. Но даже высвобождая свою руку от сыновнего сжатия, герцогиня видела, как блестят его глаза от непролитых слез.

'Вы не поговорите со мной, матушка?' - прошептал Джордж, и в его голосе прозвучало нечто, никогда прежде Сесиль не слышимое. Полное отсутствие уверенности. Раскаяние. Женщина остановила себя, стремясь не обнаружить большего, чем он заслуживал, в поведении сына. Она холодно спросила: 'Что ты хочешь услышать от меня, Джордж?'

'Что ты прощаешь меня...'

Сесиль позволила ему снова взять себя за руку. Джордж тихо поднялся на ноги, но герцогиня успела привыкнуть, - даже в состоянии навеселе ее средний сын сохранял некоторые следы изысканности. Она позволила себе долю надежды, что он не настолько пьян, как она боялась.

'Джордж, ты трезв?"

Он кивнул и наклонился, робко поцеловав мать в щеку. Когда Сесиль не стала отталкивать его, Джордж достаточно воодушевился, чтобы поцеловать ее еще раз.

'Матушка, мне так жаль... так жаль'.

Его глаза безропотно встретили прямой взгляд Сесиль. Джордж не стыдился слез, заволакивающих ясную бирюзу. Герцогиня могла прочесть на лице сына только боль, угрызения совести и боль.

Сесиль выпрямилась. Ее пальцы замерли рядом с его щекой. Минуту спустя герцогиня тихо поинтересовалась: 'Тебе действительно жаль?'

'Да, матушка', - пылко ответил Джордж. 'Больше, чем я могу объяснить! Я никогда не совершал действий, направленных на причинение вам боли. Вы знаете это, правда же? Матушка, клянусь вам - я не имею к случившемуся отношения. Виноват Уорвик. Он состряпал невероятную историю про Неда. Ту сплетню, которую никто серьезно не воспринял. Я никоим образом сюда не причастен'. Джордж впервые с момента встречи улыбнулся матери, любовно и словно окутывая солнечным светом.

'Господи, как долго мне хотелось вам это сказать! Поведать, что моей вины в произошедшем нет. Матушка, я хочу... Матушка? Почему вы так на меня смотрите? Вы верите... вы же верите мне, надеюсь? Вы понимаете, что я не при чем?'

Сесиль попыталась начать говорить, но слова застряли в горле. Она сделала шаг назад и, прежде чем Джордж снова успел заверить ее в своей безупречности, ударила его по губам со всей находившейся в ее распоряжении силой.

Молодой человек задохнулся от неожиданности и споткнулся, отступая назад. Его еще яркие глаза, оттенка чистейшей бирюзы, сейчас округлились от потрясения и боли.

'Матушка! Я же сказал, что сожалею! Я объяснил, что сплетню пустил Уорвик, а не я! Что еще мне следовало добавить? Чего еще вы хотите от меня?'

'Я хочу от тебя одного, только одного за все время твоей жизни, чтобы ты принял ответственность за совершенное! Понял однажды, что ошибался и не пытался переложить вину на всех, находящихся в пределах досягаемости! Тебе это по силам, Джордж? Ты можешь принять передо мной, что сотворил вызывающее сожаление преступление, направленное против любящих тебя, что понял это и раскаиваешься в содеянном? Или мне надо поверить в твою неспособность и это сделать?'

Во взгляде Джорджа плескалась мольба и горечь, которые даже Сесиль не могла отрицать.

'Матушка, я так хочу выполнить требуемое вами. Клянусь, всегда хотел. Но как я могу взять ответственность за поступок, совершенный не мной? Как вы можете просить меня принять на себя вину, по праву отягощающую Уорвика? Ваше требование несправедливо, матушка. Вы, разумеется, понимаете?'

Сесиль пристально посмотрела на сына. Он понимал значение ее взгляда. Он взвешивал каждое сказанное им слово. Но у Джорджа отсутствовало осознание всего того, что ему говорила мать.

'Уходи, Джордж', - в конце концов произнесла Сесиль. Она не могла вспомнить ни одного раза, чтобы ощущала такую усталость, ни одного раза, когда в полной мере чувствовала свои пятьдесят шесть лет, как сейчас. Герцогиня совершила над собой значительное усилие, выдавив: 'Мы позже поговорим. Но не в данный момент...не этим вечером'.

Далекий от понимания отстраненности Сесиль, Джордж всем видом выражал чувство облегчения. Он быстро взял материнскую руку, торопливо поднеся к губам. 'Конечно, матушка', - сразу согласился сын и развернулся, дабы удалиться, прежде чем герцогиня сможет изменить свое мнение.

Сесиль наблюдала, как Джордж пересекает светлый покой, и внезапно приходила к пониманию невозможности дальнейшей беседы между ними. В следующий раз, когда она увидит его, сын вернется к обычному равновесию, заполняющему даже самую крохотную щель его панциря, снова оказавшись вне пределов досягаемости, вне угрызений совести. Если разговор не состоится сейчас, его никогда не будет, Джордж понимал эту истину так же хорошо, как и его мать.

'Джордж, подожди!"

Молодой человек уже стоял в дверях, подняв руку к щеколде и обернувшись с крайней неохотой.'Матушка?'

'Не уходи. Я передумала. Думаю, нам лучше всего поговорить сейчас'.

Он заколебался. 'Матушка, я...Простите, но я не согласен. Вы сейчас не в духе и способны сказать то, чего совсем нет в ваших мыслях'. Сын попытался воздействовать на мать с помощью своей самой льстивой улыбки. 'Мы можем поговорить завтра - в любое время. Нет никакой срочности, чтобы делать это именно сегодня'.

Джордж открыл дверь. На глазах Сесиль он удалялся из области доступа. Но она, несмотря ни на что, пыталась, поддавшись внезапно нахлынывшему гневу, кардинально отличающемуся от всего прежде испытываемого и на миг милосердно лишившему герцогиню способности чувствовать что-либо иное, кроме ярости.

За секунды до ухода сына женщина оказалась у двери, застигнув его на деревянной лестнице, ведущей из светлого зала вниз в большую приемную, и, схватив Джорджа за руку с силой, достаточной для причинения боли, коли на то было бы у нее желание.

'Джордж, я поговорю с тобой сейчас!'

Он не оказал ни малейшего сопротивления, неподвижно застыв рядом с матерью и глядя вниз на большой зал, в котором бушевало столпотворение. Слепой гнев, душивший Сесиль, растаял, она смотрела вокруг себя также неувереннно, как только что разбуженный от сна, забытого, но от этого не менее неприятного.

Ей казалось, каждый из слуг, каждый, состоящий в ее штате, будь то мужчина, женщина или ребенок, живущие в замке Байнард, стояли сейчас в приемном зале, у подножия лестницы. Гул голосов поднимался наверх, захлестывая слух герцогини нестройными волнами. Светило такое множество факелов, что самый затененный уголок просматривался, словно при дневном свете. Сесиль замечала лица, которые не видела месяцы до этого вечера, другие оказывались ей абсолютно незнакомыми, но почти сразу в глаза бросилась невестка. Окруженная слугами, облаченная в платье с золотым отливом и увитая драгоценностями, окаймлявшими ее шею и плечи и ослепляющими даже самый искушенный глаз, Елизавета выглядела элегантной, отстраненной и прекрасной. Присутствующие в зале, все до единого, взирали на нее с благоговением, даже те, кто от души не любил супругу Эдварда.

В самом центре гама, упиваясь созданным волнением, стоял сын Сесиль. Он взглянул наверх, увидел мать, находившуюся на верхних ступеньках светлого покоя, улыбнулся и громко произнес: 'Мадам, я вижу, вы не собираетесь приветствовать меня дома после пережитых странствий?'

К своему ужасу герцогиня почувствовала, как слезы внезапно наворачиваются ей на глаза. Она не могла поверить, что нервы подведут ее теперь, и не намеревалась поддаваться эмоциям перед обширным морем зрителей. Сесиль и не поддалась. Привычная в течение жизни дисциплина выручила снова. Она смахнула слезы, улыбнулась сыну и стала спускаться в большой зал.

'Нет, стойте на месте', - попросил Эдвард, смеясь. 'На этот раз, мадам, позвольте мне подняться к вам!'