Солнце в зените

Глава шестая

Сен-Христ-сюр-Сомм. Бургундия, август 1475 года

В откидную стену шатра Эдварда ударился, ворвавшись внутрь, внезапный порыв ветра. Свечи погасли, документы в беспорядке разлетелись, находившиеся у короля люди начали браниться, стараясь удержать полотно и заслониться им от дождя, оказавшегося врагом намного безжалостнее французов и превратившему английский лагерь в грязное болото, а английский характер - в олицетворение дикости.

Даже когда получилось захлопнуть части шатра, наверху раздался удар грома, возникшего, казалось, изнутри, настолько близко прогремел разрыв. Эдвард поморщился и выругался. Его близкий круг наблюдая монарха озабоченным и зная его характер, пытался стать как можно неприметнее.

День принес англичанам катастрофу, ибо граф Сен-Поль сдал неприятелю город Сен-Кантен. Стоило армии Эдуарда Четвертого открыто приблизиться к крепостным воротам, как она была вынуждена под пламенем пушечного огня в смятении отхлынуть.

Измена Сен-Поля являлась для Эдварда последней соломинкой. Его восхищение французской кампанией прежде не достигало такого пика. Тем не менее, военная лихорадка неистовствовала в стране исключительно, пока любовь народа к королю не ослабела. Население жаловалось на обременительные налоги, продажных чиновников и растущие цены. На дорогах было опасно из-за разбойников, своим могуществом злоупотребляли некоторые лорды и духовные лица. Новизной перечисленные жалобы не отличались, в правление Ланкастеров они звучали намного злее. Но Эдвард сумел возродить ожидания, в действительности удовлетворению не поддающиеся и отнимающие последние иллюзии, отчего множество мужчин и женщин перестали придавать значение, какой король ими правил, и решили, что ежедневно терзающие их проблемы останутся прежними, вне зависимости от царствующего монарха.

Сознавая эти подводные течения возмущения, подпадая под увеличивающееся давление Палаты Общин, раздражаясь от ее учащающихся воззваний к военным действиям и равно частых провалов в реагировании на них, Эдвард рассматривал войну с Францией, как средство разрядить разноголосицу и прочно объединить общественное мнение к собственной выгоде. Более того, у него существовала юридически обоснованная претензия, направленная против французского короля, Эдвард не забыл всего сделанного Людовиком, чтобы помочь Уорвику за счет монаршего собрата. И пусть он никогда искренне не надеялся восторжествовать в своих правах на французский трон, но зато верил в удачный исход кампании, способной принести ему герцогства Нормандии и Гиени. эти подводные течения возмущения, подпадая под увеличивающееся давление Палаты Общин, раздражаясь от ее учащающихся воззваний к военным действиям и равно частых провалов в реагировании на них, Эдвард рассматривал войну с Францией, как средство разрядить разноголосицу и прочно объединить общественное мнение к собственной выгоде. Более того, у него существовала юридически обоснованная претензия, направленная против французского короля, Эдвард не забыл всего сделанного Людовиком, чтобы помочь Уорвику за счет монаршего собрата. И пусть он никогда искренне не надеялся восторжествовать в своих правах на французский трон, но зато верил в удачный исход кампании, способной принести ему герцогства Нормандии и Гиени.

Но с самого начала все пошло в разрез с первоначальными планами. Хотя Эдвард добрался до Кале 4 июля, его деверь, Карл, присоединился к нему не раньше 14 числа, и, когда он прибыл, то бургундская армия своего монарха не сопровождала. Настаивая, тем не менее, на намерении сдержать слово, Карл предложил, - пусть английская армия двинется на Шампань, тогда как его собственные войска пройдут через Лотарингию, и потом обе рати сольются воедино у Реймса, где Эдварда коронуют на французский трон.

Эдвард согласился, но большая часть разочарований его еще ожидала. Герцог Бретани подарил надежду на свою военную поддержку, но далее ничего не предвиделось. Различия между Эдвардом и Карлом казались углубляющимися с каждым днем. И тот, и другой король были своевольны, привыкли повелевать, но никак не совершать взаимные уступки. Развивающиеся разногласия не стали легче от отказа Карла англичанам проходить через его собственные города.

Потом наступил злосчастный пятничный разгром перед стенами Сен-Кантена. Когда граф Сен-Поль отправил к Карлу известие о готовности открыть англичанам городские ворота, Эдвард сначала засомневался. Имя графа уже давно подразумевало предательство и двойные способы действий, но Карл был убежден, - в этот раз Сен-Поль поступает честно, а его шурин охотно позволил также убедить и себя.

Тем временем Сен-Поль в течение одиннадцати часов претерпел перемену убеждений, открыв огонь по людям, которых поклялся обнять, как союзников, и, вскоре после этого, Карл выехал в английский лагерь в Сен-Христ-сюр-Сомм, дабы мимоходом уведомить Эдварда, что собирается на следующий день отбыть в Валансьенн, - соединиться со своими войсками. Вечерние часы английский король провел, размышляя над случившемся в прошедшие несколько недель, и незадолго до полуночи принял решение.

'Французский пленный, захваченный в Нуайоне...Приведите его ко мне. Сейчас'.

Несколько минут спустя в шатер втолкнули напуганного юнца, упавшего перед Эдвардом на колени. Не смея что-либо произнести, он молча ждал, когда английский король огласит его приговор.

'Нет нужды выглядеть таким ослабевшим, парень', - тихо объявил монарх. 'Я собираюсь тебя отпустить'.

Французский король расположился лагерем в Компьени, меньше, чем в сорока милях к югу. Зная это, Эдвард был способен рассчитать, сколько времени займет у освобожденного пленника путь до Компьени, и сколько ему потребуется неприятельскому посланнику, чтобы возвратиться через заградительные ряды. В возможности Людовика дать его благородному поступку правильное объяснение и соответственно ответить Эдвард никогда не сомневался. Он понимал, - французский король войны не хотел. Людовик принадлежал к типу кукловодов, более предпочитающих дергать за ниточки, оставаясь за кулисами, нежели быть вынужденными выходить на середину сцены с мечом в руке. Паук с радостью выплатил бы французское золото, намереваясь расшатать династию Йорков изнутри, но с той же целью проливать французскую кровь он желанием не горел. Поэтому, когда два дня спустя его обед оказался прерван прибытием глашатая от Людовика, Эдвард совсем не был удивлен.

Приведенный к Эдварду герольд сразу же перешел к делу. Он объявил, что французский король стремится обсудить возникшие разногласия со своим английским кузеном. Соблаговолит ли английский монарх выдать посольству Людовика Одиннадцатого документы для безопасного проезда?

'Я думаю', - холодно ответил Эдвард, 'что это возможно уладить'.

Переговоры заняли только два дня, один из них был потрачен на выдвижение Эдвардом условий установления мира, другой - на принятие всех их Людовиком. Он согласился выплатить английскому королю семьдесят пять тысяч крон в течение следующих пятнадцати дней и пятьдесят тысяч крон в продолжение наступающего года. Было объявлено семилетнее перемирие, скрепленное помолвкой пятилетнего наследника французского трона и девятилетней дочери Эдварда, Бесс.

Эдвард остался крайне доволен соглашением, способным в один прекрасный день сделать его любимую дочь королевой Франции, и, оглядывая собравшихся в шатре товарищей, нашел очевидным также и их удовлетворение. Почему нет? В рвении приобрести мир Людовик за ценой не постоял, распространив свои щедроты на облеченных доверием или дружбой английского монарха лиц.

Взгляд короля лениво переходил с лица на лицо, отбирая считающихся достаточно влиятельными для необходимости их умиротворения. Полученный Джоном Говардом годовой платеж составлял двенадцать сотен крон, выданных из французской монаршей казны. Томас Ротерхэм, канцлер Эдварда, собрал тысячу крон. Суммы скромнее достались Джону Мортону, Ответственному за государственные ведомости, Томасу Грею, пасынку Эдварда, и Томасу Селинжеру, женившемуся на его сестре Анне, как только ей удалось развестись с Эксетером. Великодушие Людовика распространилось также на лорда Стенли. Но самое масштабное вознаграждение из всех ожидало Уилла Гастингса, - оно составило две тысячи крон, выплачиваемых ему ежегодно до скончания дней.

Эдвард ухмыльнулся, ибо Уилл был единственным, кто отказался поставить автограф на денежной расписке, сказав: 'Если на то окажется ваше желание, можете всунуть деньги мне в рукав, но никакой квитанции, свидетельствующей о спонсировании меня правительством Франции, в ее казне никогда найдено не будет'. Однако, рьяно стремящийся завоевать благорасположенность канцлера и ближайшего друга Эдварда Людовик принял во внимание условия Уилла и преподнес ему еще и серебряное блюдо, также стоимостью в тысячу марок.

Сейчас все они находились здесь, в шатре Эдварда, отмечая мир, подаривший им такую неожиданную выгоду столь малой ценой. Все эти люди относились к его ближайшему окружению. Все. За исключением одного.

Последняя мысль докучала, и Эдвард попытался на ней не задерживаться, хотя приложенное усилие успеха не имело. Мысль принесла грызущее недовольство, не могла уйти на задний план сама по себе, требуя внешнего воздействия. Король сморщился, неохотно поднявшись на ноги.

Из темноты, преграждая дорогу в шатер брата, возникли солдаты, отшатнувшиеся сразу же, как только свет факелов озарил лицо Эдварда. Внутри он встретил полдюжины или около того дворян, узнав среди них Джона Скроупа из замка Болтон и Френсиса Ловелла из Минстер Ловелла. Его неожиданное и произошедшее без объявления появление заставило их в некотором смятении встать, после чего Эдвард быстро освободил палатку, сжато произнеся: 'Я бы хотел поговорить с моим братом Глостером наедине'.

Ричард лежал на кровати, он один не пошевелился при входе Эдварда внутрь. Молодой человек и сейчас не совершил ни единого движения, отчего брови его брата приподнялись от такого проявления одновременно невежливости по отношению к гостю и неуважения по отношению к монарху. Король решил, как бы то ни было, не заострять на поведении Ричарда внимания, устроившись на тяжелом дубовом сундуке.

'Не похоже на тебя, Дикон. Ты никогда не носился с обидой или плохим настроением, если таковые случались. Я бы ожидал подобного поведения от Джорджа, но совсем не от тебя'.

Ричард ничего не ответил, но стиснутые челюсти и умышленно отведенный взгляд разбудили в Эдварде тихо разгорающуюся ярость. Он это предусмотрел, но позволил себе нетерпеливо повторить: 'Ну? Тебе нечего мне сказать?'

'То, что я хотел бы тебе сказать, ты не захочешь услышать'.

Эдвард внезапно резко выругался. 'Почему тебе необходимо так упорствовать в данном вопросе? Ты настолько не дурак, насколько только человек может быть. Конечно, ты должен понимать, почему я выбрал именно такой путь. Его продиктовал здравый смысл, поступить иначе было бы безумием'.

Ричард продолжал молчать, и это вынудило Эдварда сделать то, что он поклялся не совершать, снова защищаясь от причины своего решения.

'Господи, Дикон, взгляни на факты в их истинном свете, а не то, какими тебе хотелось бы их видеть. Что я еще мог сделать? Давай начнем с погоды, дождь льет почти каждый день уже вторую неделю, и дела пойдут лишь хуже, стоит только установиться холодам. Думаешь, я мечтаю увязнуть в зимней кампании, способной затянуться на месяцы? Не с такими, как у меня, союзниками, я бы рискнул, уверяю тебя! Что нам дала Бретань, кроме отговорок и увиливаний? Что до Карла...он непредсказуем и опасен, словно незакрепленная пушка на корабле, и доверять его честному слову все равно, что плевать против ветра. Скорее всего, он-'

'Доверять? Мы заключили наш личный мир, даже не предупредив его заранее о подобном своем намерении! Господи, Нед, какими бы недостатками Карл ни обладал, мы обязаны ему большим! И если не ему, тогда английскому народу. Ради этой войны с Францией ты выжал из страны всю кровь, а сейчас мы пытаемся вернуться домой, напившись французским вином и наевшись французской еды, напичканные французскими взятками? Англия взывала к новому Азенкуру, а не к предательству!'

'Я говорю о нынешних обстоятельствах, а ты отбрасываешь меня к общим местам чести и рыцарства! Я ожидал от тебя большего, Дикон!'

'А я от тебя!'

Эдвард резко вскочил на ноги. 'Кажется', - холодно произнес он, 'что нам нечего больше сказать друг другу'. Король, тем не менее, помедлил некоторое время, прежде чем отойти от постели, словно наполовину ожидая смягчения Ричарда. У ведущего из шатра полотнища он снова задержался, грубо поинтересовавшись: 'Что бы ты хотел, чтобы я сделал? Ты же не станешь отрицать истинности моих слов. Почему, ради Господа, мне надо идти на поле боя - завоевывать то, что я могу так спокойно получить и так? Наверное, ты способен ответить на этот вопрос!'

Ричард сел, возражая с не меньшим пылом: 'Мне бы больше хотелось услышать от тебя, почему ты столь мало беспокоишься, что цена, заплаченная тобою за приобретенный мир, не меньше, чем цена наших чести и доблести! Считаешь, при французском дворе над нами не смеются? Или что Людовик не отречется от условий договора, когда тот ему больше не понадобится? И с чего бы ему опасаться английского возмездия? Сейчас он хорошо знает, как дешево мы продались, не за кровь, а за обещания, выплаты и серебряное блюдо!'

'Тут нечего с тобой обсуждать, сейчас я понимаю. Не тогда, когда ты цепляешься за прекрасную веру, что живем мы не в Англии, а в Камелоте', - неприязненно подытожил Эдвард и отдернул полотнище, служащее дверью в шатер, окунаясь в иссекаемую ливнем темноту.

25 августа французский король въехал в крепость города Амьена. На следующий день прибыла армия англичан, и, пока шли приготовления к встрече двух государей, намеченной на будущий вторник, Людовик раскрыл ей ворота. В английский лагерь отправилось более сотни телег с вином, к огромной радости солдат, вскоре обнаруживших, что амьенские трактиры получили приказ обслуживать гостей, чего бы те не возжелали, и ничем их не обременяя.

Пока англичане пили и праздновали за счет короля Франции, в Пикиньи, что в девяти милях от Амьена, был воздвигнут деревянный мост. 29 августа Эдварду и Людовику следовало встретиться на нем и тут же принести на Святом и Истинном Кресте клятву поддерживать перемирие и обязательства, закрепленные Миром в Пикиньи.

'Нед, это правда, что на мосту поставили деревянную решетку, и тебе с французским королем придется беседовать сквозь нее?'

Рассмеявшись, Эдвард кивнул. 'Я понимаю, все обстоит именно так, Уилл. Каких-то пятьдесят лет назад отец Людовика встретился на мосту с герцогом Бургундии, чтобы примириться и решить их разногласия. Действительно, разногласия разрешились, - только разрешились они тем, что герцога Бургундии на этом мосту закололи насмерть! Полагаю, Людовик хочет убедиться, дабы ни у него, ни у меня не возникло искушения окончить наши проблемы подобным путем!'

'Что с Маргаритой Анжуйской, Нед? Людовик готов заплатить за нее выкуп?'

'Да. Если он выложит пятьдесят тысяч крон, она вернется во Францию, где наш царственный друг проследит, чтобы дама предоставила ему все наследственные права, которыми она обладает в отношении Анжу. Не вижу причин, не отпустить ее, пусть уж лучше в моих сундуках лежит пятьдесят тысяч крон, чем она занимает замок Уолингфорд. Видит Бог, Маргарита не опасна. Она уже несколько лет болеет и уже никогда не оправится от гибели сына -'.

Закончить фразу Эдварду было не суждено, он поднял взгляд на вошедшего в шатер Ричарда. Тот не терял времени на различного рода приветствия, прошел мимо собравшихся и спросил у брата: 'Ты в курсе, что творится в Амьене?'

Король не обратил внимания ни на тон, ни на резкость вопроса. 'В курсе чего конкретно мне следует находиться?' - холодно поинтересовался он.

'Того, что все питейные дома, трактиры и заведения терпимости в городе запружены нашими людьми! В Амьене расквартировано целых три четверти английского войска, они ссорятся, устраивают бесчинства и падают на улицах мертвецки пьяными!'

Ричард от гнева совсем себя не контролировал, объясняясь бессвязно. Тем не менее, он даже не взглянул в сторону Уилла, Энтони Вудвилла или Томаса Грея, смотря исключительно на Эдварда и горько прибавляя: 'Большинство из них так напились, что не способны вырвать лезвие из лемеха, если от этого будут зависеть их жизни. Почему ты считаешь их находящимися в безопасности? Ты действительно так доверяешь французам? Если так, то, Бога ради, почему?'

Эдвард начал деревенеть с первых же слов Ричарда. Сейчас он резко спросил: 'Дикон, ты уверен?'

'Крайне уверен'.

Эдвард отпихнул от себя тарелку с такой силой, что она полетела по столу, перевернувшись на пол шатра. Он не обратил на это внимание, казалось, даже не заметив случившегося. Встав на ноги, король двинулся вокруг стола, по направлению к Ричарду.

'Уилл, отправь Людовику сообщение. Передай ему, я желаю, дабы Амьен закрыл ворота для моего войска. Дикон, ты идешь со мной. Прежде всего, нам следует удостовериться, чтобы больше никто не попал в город. Как ты посмотришь, если мы поставим наших людей у крепостных ворот? Далее, мне угодно приказать вывести оттуда своих солдат, как только они достаточно протрезвеют, чтобы идти...'

Лицо Томаса Грея всегда являлось точным отражением его души, выдавая каждый приступ гнева или прилив радости. Он ревновал к Ричарду, причем так давно, как только мог вспомнить. Сейчас это лицо ясно отразило чувства своего владельца, наблюдающего, как отчим и Ричард покидают шатер. Томас выпил последний глоток оставшегося в бокале вина и, обернувшись к дяде, кислым шепотом произнес: 'Мне следовало знать, что Глостер относится к числу немного завидующих нашим солдатам, но могу признаться вам, дядя, это правое дело смахивает на недозревший виноград и отчасти обречено. Ничто не порадует герцога больше, нежели крах вышеозначенного перемирия и злорадство по поводу собственной правоты и неправоты остатка нашей компании!'

Молодой человек совершил просчет, ибо поторопился дать волю языку на один-два мига раньше нужного ему. Ричард уже успел выйти в августовский ливень, но Эдвард задержался - накинуть плащ. Предназначавшаяся исключительно Энтони тирада достигла также и его ушей.

Король повернулся посмотреть на пасынка, увидев, как Томас покраснел, осознав состав аудитории, услышавшей его слова.

'Ты прав', - резко оборвал Эдвард юношу, - 'помня, что я не получаю удовольствия от терпения дураков. Я их совсем не терплю'.

Томас сглотнул, промолчав. Но секунды спустя он метнулся взглянуть на Уилла Гастингса. Энтони поступил также. Уилл улыбался. Неторопливо поднимаясь, он взял плащ и, все еще улыбаясь, вышел из шатра.

Это произошло незадолго до вечерней службы в понедельник. На следующее утро Эдвард должен был встретиться на мосту в Пикиньи с французским королем. Его личному Совету было предписано собраться в монаршем шатре в течение часа для окончательного получения инструкций. Дворяне, сидевшие по обе стороны стола от Эдварда, тем не менее, включали в свое число, как советников, так и приближенных властителя. Только что внутрь вошли королевские братья, родственники - Вудвиллы и Уилл Гастингс. Вскоре к ним присоединились остальные - Саффолк, Нортумберленд, Стенли, Мортон, канцлер Эдварда. Какое-то время общий настрой отличался расслабленностью, а беседа - праздностью.

'Я слышал, как говорили, что французский король не будет в этот день заключать никакой сделки, ибо верит в неудачу любого решения, вынесенного двадцать восьмого числа каждого месяца, к тому же на эту дату выпадает Годовщина Памяти Невинных Младенцах'.

Дополнение Уилла вызвала вспышку интереса Джорджа, поднявшего взгляд и усмехнувшегося. 'В Англии тоже достаточно много людей придерживаются подобного убеждения. Но, как бы то ни было, Нед, ты назначил собственную коронацию именно на данную дату! Искушал судьбу, не так ли?'

'Сказать тебе честно, Джордж, так или иначе, я мало об этом задумывался'. Эдвард взял яблоко из стоящей перед ним вазы, бросив его застигнутому врасплох Ричарду, лишь в последний момент успевшему поймать угощение.

'Сколько людей ты можешь завтра взять с собой, Нед?'

'Восемьсот вооруженных солдат и двенадцать человек личной охраны на мосту, Уилл. Думаю, я возьму тебя, Дикона, Джорджа, Джека, Нортумберленда-'

При упоминании своего имени у Ричарда резко забилось сердце. Он внезапно прервал Эдварда: 'Тебе лучше выбрать вместо меня кого-нибудь другого. Мост в Пикиньи - последнее место, где я намеревался бы завтра находиться'.

Повисла неожиданная тишина.

'В самом деле?' - тихо спросил Эдвард и откинулся на кресле, чтобы рассмотреть младшего брата тяжелым оценивающим взглядом. Некоторую долю ярости, однако, он сохранил внутри себя. Каким же дураком он был, почему не предвидел приближение очевидного? Если бы Эдвард хотя бы на минуту над этим задумался, он мог бы встретиться с Диконом наедине, увериться, что Дикон понял, что от него ожидается. Мог бы он? Четыре года тому назад Эдвард так и поступил, заставив Дикона стать невольным соучастником убийства. Но восемнадцать лет - возраст более послушный, чем двадцать два года, и Дикон сейчас принял все дело с французом слишком близко к сердцу. Нет, похоже, принудить Дикона участвовать в завтрашней церемонии можно только, прибегнув к средству, не меньшему, чем прямое приказание. Но простит ли Дикон когда-нибудь такое приказание? Поставить его перед необходимостью подобным образом, стоит ли цены, которую Эдварду придется за это платить?

Эдвард взглянул в сторону остальных и ясно увидел схожее выражение на лицах Джорджа и Томаса Грея - выжидающее и нетерпеливое. Его губы скривились, - они напоминали кошек у мышиной норы! Подумав, король легко улыбнулся Ричарду, произнеся, словно они обсуждали не более, чем вопрос личного предпочтения: 'Как хочешь, Дикон'. Что-то успокоившееся в демонстрирующем облегчение взгляде, мимолетно, тем не менее, безошибочно проскользнуло по лицу Ричарда

Филипп де Коммин поступил на службу к герцогу Бургундии семнадцатилетним юношей и моментально приобрел благосклонность Карла. К 1467 году являясь герцогским канцлером и советником, имеющим самый сильный кредит доверия, Филипп, по характеру был также чужд Карлу, как лед - огню. Мозг де Коммина отличался предрасположенностью к тонкостям и стратагемам, тогда как его деятельному господину впиталась в кости страсть к войне. Три года тому назад Филипп покинул Бургундию ради французского двора, к тому времени он уже целый год тайно находился на жаловании у Людовика. Подобный поступок сделал бывшего канцлера смертельным врагом Карла, чья неприязнь не проходила без последствий, но де Коммин не испытывал сожалений. Во французском короле он обнаружил человека, также предпочитающего занятия государственными делами мечу, в равной мере, как Карл не понимал, осознающего схожесть дипломатии с шахматами, требующими в игре легкой руки и расчетливого взгляда. Филипп совсем не испытывал сожалений.

Сейчас де Коммин находился с королем наедине. Время было позднее, и по Людовику хорошо прочитывалось напряжение последних недель. В колеблющемся свете его лицо имело сероватый оттенок, полные подвижные губы странно сжимались, над глубоко посаженными глазами тяжело нависали одутловатые веки. Как обычно, одежда монарха поражала граничащей с неряшливостью небрежностью, Филипп бы никогда не поверил в существование столь безразличного к своему внешнему виду и знакам могущества принца. Даже сегодня Людовик носил привычную одежду - гладкое серое платье, широкополый головной убор и заляпанные грязью охотничьи ботинки.

В комнате не было слуг. Филипп лично направился к буфету, чуть не споткнувшись о маленького темного спаниеля, слишком хорошо замаскированного сгущающимися сумерками. Он мельком окинул взглядом оскорбленное животное, но в жизни бы не подумал отбросить его с пути, ибо страсть короля к своим собакам обладала природой одержимости, отчего монаршей живности присвоили статус неприкосновенности. Возвратившись с бокалом вина, де Коммин искушающее спросил: 'Ваша Милость не желает выпить?'

Веки поднялись, обнаружив, что как бы не утомилось тело, рассудок Людовика до сих пор дышал жизнью. Глаза, взглянувшие на Филиппа, были ясными и излучающими мысль.

'Прошло чудесно, не так ли?' - прошептал Людовик, и де Коммин кивнул.

Король указал на мягкую скамеечку, и Филипп сел рядом с господином. Он вытянул ноги, цепляя шершавую серую пряжу, - де Коммин пользовался сомнительной честью - для общественных мероприятий одеваться, как Людовик, подобным образом надеясь сместить кинжал убийцы, - и приготовился разбирать происшествия прошедшего дня.

'Во время ужина, тем не менее, мне довелось пережить неприятную минуту', - признался, скривившись, Людовик. 'Это случилось, когда лорд Говард пообещал убедить своего короля принять мое предложение посетить Париж. Убереги Пресвятая Мария!'

Филипп усмехнулся. Он воспринимал как источник постоянного развлечения и некоторого изумления, что человек, столь хитроумный и склонный к интригам, как Людовик, может себе позволить подобные неразумные промахи. О короле ходила поговорка, якобы, его язык, - словно двуострый меч, и де Коммин склонялся к соглашению с ней. Разумеется, таким являлся случай в Пикиньи. Встреча с Эдвардом оказалась такой сердечной, что Людовик дружески пошутил, - собрату следует посетить Париж. Француженки непревзойденно прелестны, улыбнулся король, и, в доказательство своих добрых намерений, он охотно предложит английскому монарху исповедника, в наказание за плотские грехи налагающего довольно щадящие виды искупления. К огромному огорчению Людовика, интерес Эдварда к шутке начал приобретать опасную степень, так что он стал опасаться, как бы приглашение, совершенное не всерьез, не оказалось искренне принято.

Людовик покачал головой, произнося: 'Этот Эдвард очень привлекательный король и чрезвычайно нравится хорошеньким женщинам, поэтому он может найти себе среди парижанок настолько соблазнительную возлюбленную, что станет рваться вернуться к ней, а мне больше по душе держать его в родных ему местах, с английской стороны пролива!'

Он пригубил глоток вина, с сожалением заметив: 'Жаль, я не могу разорвать его союз с Бретанью. Но Бургундия...о, с Бургундией дело обстоит иначе. Нам не нужно опасаться второго альянса объединенных против Франции Англии и Бургундии. Святая Дева снова приняла нашу сторону против врагов, посеяв среди них смятение'.

'Божья правда, Ваша Милость. Чего бы я только не отдал, лишь бы присутствовать там, когда Карл столкнулся с Эдвардом у Сен-Христ-сюр-Сомм!' История об ожесточенной встрече повторялась так часто, что Филипп был способен пересказать ее наизусть, но он знал, - его король получает все новое удовольствие от каждого истолкования, поэтому решил потворствовать Людовику, говоря: 'Как я понимаю, Карл и не побеспокоился спуститься с коня, остановившись перед шатром Эдварда и потребовав, дабы тот вышел к нему, выкрикивая в его адрес оскорбления, и все время бранясь по-английски, чтобы убедиться в понимании своих речей солдатами Эдварда. Действительно, зрелище, достойное порадовать взгляд французов, мой сеньор. Карл заикался от ярости, покраснев, как редис, и проклиная английского короля на диалекте, достаточно низком, чтобы заставить вспыхнуть девку, называя его Иудой, исчадием ада и трусом. Эдвард кричал в ответ, отбивая оскорбление оскорблением, и это все перед половиной английской армии...большая часть которой, подозреваю, считала Карла вправе устроить подобную сцену'.

Темные глаза Людовика вспыхнули. 'Господь, в самом деле, милостив', - согласился он, и Филипп улыбнулся, глядя на него с непритворным восхищением. Людовик - бледный монах, - сутулый и безобразный, и Людовик, от второго лица по возрасту не сильно отстающий, - Венценосный Паук, победитель.

Король косо окинул взглядом Филиппа, произнося с еле заметным упреком: 'Вы несколько ввели меня в заблуждение, де Коммин, в рассказе об английском короле. Я нашел его точно таким же умным, как вы предупреждали, человеком, ясно видящим, чего он хочет, берущим желаемое и мало заботящимся об опасностях. Но я также думаю, что он крайне ценит собственный покой и сильно зависит от получаемых удовольствий. А этого, друг мой, вы мне не поведали'.

'Мой сеньор, когда я познакомился с Эдвардом четыре года тому назад в Эйре, полагаю, он придавал удовольствиям меньшее значение'. Людовик поразмыслил над аргументом и кивнул. 'Есть люди', - задумчиво поделился монарх, - 'процветающие в невзгодах, способных подкосить менее крепкие души. Однако, те же самые люди могут обнаружить разрушительность для себя благополучия, всегда превращающегося для них в тяжелое испытание. Вполне вероятно, что наш друг Йорк относится к их числу. Самым искренним образом надеюсь на это, так как, я не лгу вам, Филипп, признаваясь в страхе перед Эдвардом, в страхе, растянувшимся на большее количество лет, чем я могу удержать в памяти. Он слишком хорошо знает войну и никогда не бывал разбит на поле брани -'

'До настоящего момента, Ваша Милость', - встрял Филипп, на что Людовик беззвучно рассмеялся.

'Но больше я его не опасаюсь, друг мой. Сейчас я понимаю, насколько могущественного союзника приобрел - время. Если он не в состоянии переварить тяжелую кампанию в тридцать три года, насколько меньше противник будет к ней готов в тридцать восемь лет или даже в сорок!

Но вот другой, младший брат...Он, Филипп, к Франции настроен максимально враждебно, и нам следует всегда об этом помнить'.

Филипп кивнул. Здесь заключалось единственное поражение его короля. Им совершенно не улыбнулась удача в примирении с герцогом Глостером. Тем не менее, попытки пойти на значительные уступки для этого предпринимались.

Людовик отметил кандидатуру герцога Глостера, как мятежную и не стоящую беспокойства. Эдвард, заявил он, мало симпатизирует Кларенсу и еще меньше ему доверяет. Но Глостер...С Глостером все было иначе. Французский король признался Эдварду, что ничто не способно сильнее его порадовать, чем прибытие этим вечером молодого герцога на ужин в Амьен.

Глостер приехал, но скоро стало слишком очевидно, - его прибытие было единственной уступкой, которой французским хозяевам удалось от него добиться. Людовик приложил все силы, дабы очаровать гостя, а его обаяние могло принимать невероятные формы, стоило ему лишь поразмыслить над планом действий. Памятуя об этом, Филипп сочувственно покачал головой. Сейчас его монарх окунал ведро в сухое пространство. Глостер оказался тут по причине королевского приказания, и его любезность объяснялась требованиями вежливости, но далее Ричард не заходил. Он отмахнулся от лести Людовика, ответив на его дружеские изъявления самой неуловимой обходительностью, а когда тот настоял, чтобы герцог согласился принять несколько превосходно выдрессированных скакунов, в качестве доказательства французской благожелательности, то все, что король получил в ответ на свою щедрость, - было ледяным: 'Если Ваша Милость просит, я вас благодарю'. Нет, Людовик прав, - Глостер - опасный человек, абсолютно не дружественный Франции. Им лучше иметь это в виду.

'Еще вина, мой сеньор?' - спросил де Коммин, и Людовик кивнув, начав смеяться.

'Я подумал', - объяснил он, - 'что изгнал англичан из Франции с меньшими усилиями, чем мой отец, ибо батюшка был вынужден прибегнуть к силе оружия, а мне пришлось использовать средство не более смертоносное, чем пироги с олениной и хорошее вино!'